Литература

Пьеса

Действие происходит в Чечне в 1996 году

Действующие лица:

Любовь Андреевна, солдатская мать

Олег Краев, майор Внутренних войск МВД России

Умар, Руслан, чеченские полевые командиры

Лейла, Гаджи, попутчики

Айшат

Дмитрий Куклич, майор российской армии

Сергей, пленный солдат

Примечание. В пьесе этого нет, но в спектакле должно быть еще одно действующее лицо - идущий во сне солдат Анатолий Дробышев. Автор считает, что режиссер должен сам решать, где именно ему появляться.

На сцене с закрытыми глазами идет Любовь Андреевна.

Любовь Андреевна. Грозный, Курчалой, Шатой, Итум-кали, Хачарой, Автуры, Ведено… Нет, сначала было Ведено, потом Хачарой. Уже не помню. Нет, сначала была Ханкала.

Ханкала. Штаб Объединенной группировки войск в Чечне. Штабной вагончик. На стене висит карта Чечни, откуда-то доносится слабый звук выстрелов. За столом сидит майор Краев, он что-то пишет, разбирает бумаги, напротив него на стуле Любовь Андреевна.

Краев. Да, да, знаю, Анатолий Дробышев, рядовой. Ваш сын числится в списках пропавших без вести. Есть сведения, что он в плену у боевиков, но живой.

Любовь Андреевна. У него лунатизм. Говорят, он во сне ушел. Он и раньше ходил.

Краев. Все может быть. Я вот только возмущаюсь: почему сейчас в армию берут таких. В мое время так и с плоскостопием не подходи, а сейчас не армия – больница какая-то. Но вы не волнуйтесь. Идите в девятнадцатую казарму, там у нас живут все солдатские матери. Что я могу сказать? Ждите, будут какие-либо сведения, мы вас сразу известим. Поверьте, найдем парня. А сейчас сходите на обед в нашу столовую.

Любовь Андреевна. Спасибо.

Любовь Андреевна (идет в полусне с прикрытыми глазами). Ничего утешительного в штабе я не узнала, - только еще больше загрустила от рассказов других матерей, живших в девятнадцатой казарме. Через три дня сама отправилась на поиски. Исходила всю Чечню. Грозный, Бамут, Курчалой, Шатой, Итум-кали, Хачарой, Автуры, Ведено. Сначала было страшно, особенно когда переходила линию фронта. Потом привыкла…

Первый голос. Эй, мать, тебе в Старые Атаги, я видел твоего сына там. Как говоришь его фамилия? Ну да, над ними командир-дебил издевался, и они вчетвером ушли из части, жили в заброшенном доме возле Ханкалы. А потом, это было двадцать третьего февраля, напились, - напились и проснулись уже в плену. Точно, он в Старых Атагах.

Второй голос. Да что ты говоришь, он же под Цоцин-Юртом. Его в Шатое взяли. Он нес воду в ведрах из речки, руки заняты, автомат на плече, а тут хачалаевские из-за угла. Его потом выменял Гелаев, потом Абдулхаджимуратов, потом этот, как его…

Третий голос. Ну да, Евгений Дробышев. Он ехал на броне, его ранили в ногу, - он упал, и пролежал у дороги до ночи. Пришли боевики, взяли его, - без сознания был, перевязали. А он потом ислам принял. И теперь воюет против вас. Где-то под Рошни-чу…

Четвертый голос. Как говоришь, ходит по ночам? Здесь один такой на всю Чечню. Я знаю, где он. Знаю точно. Плохо ему. Надо выкупать. Давай, мать, сто миллионов, я все организую. Через три дня он будет дома чай пить. Я уже вытащил троих ваших.

Любовь Андреевна просыпается.

Любовь Андреевна. Где он?!? Где?!?

Штаб отряда полевого командира Умара. Здесь может быть несколько боевиков – поджарых вооруженных людей с автоматами. У них на лбах зеленые повязки с выдержками из Корана на арабском языке. Но Умар может быть и один – с автоматом и повязкой.

Умар. А ты не кричи на меня! Я тебя сюда не звал, твоего сына тоже. Ваши убили двоих моих братьев. И что теперь прикажешь делать? Буду воевать до конца. Все равно умирать, но лучше я погибну здесь, чем в Казахстане, где родился. Но я-то знаю, зачем взялся за этот автомат. А что твой сын здесь делал? Служил кровопийцам из Кремля, которые развалили Союз, а теперь разваливают Россию?

Любовь Андреевна. Ты знаешь, где он?

Умар. Сын? А какой он был? Такой светлый, смешливый? Впрочем, здесь нет смешливых, но много светлых. Вчера мы отступали – я убил двух солдат. Не бойся, я добрый боец – долго мучиться никого не заставляю. Они умерли сразу. Как фамилия твоего?

Любовь Андреевна. Дробышев.

Умар. Нет, не было среди них Дробышева.

Любовь Андреевна (Идет дальше). А ведь и не все здесь так плохо. Даже чудеса бывают. Вот пока в Чечню через Дагестан ехала, в автобусе познакомилась с Гаджи и Лейлой. Аварцы…

Голос Лейлы. …Молись чаще…

Автобус. На заднем сидении Гаджи, Лейла и Любовь Андреевна. На руках у Лейлы запеленованный ребенок. Иногда она передает сверток мужу, Любовь Андреевна старается помочь. Супруги и Любовь Андреевна пьют из термоса чай, заедают чебуреками.

Лейла. Мы ведь тоже пострадавшие от войны.

Гаджи. А это Ибрагим.

Лейла. Родился заложником.

Гаджи. Официально.

Любовь Андреевна. Ничего себе.

Лейла. Мы же из Кизляра. На наш город Салман Рудуев напал. Знаешь, наверное?

Любовь Андреевна. Слышала что-то, но… в общем… плохо. Расскажи.

Лейла. Гажди, говори ты.

Гаджи. Да чего там рассказывать. Ну, знаешь, Кизляр – он ведь рядом с Чечней находится. Вот так мы (показывает), а вот – они. А это все было три месяца назад, девятого января. Ну что, не помнишь, Радуев со своими пришел? Часов в шесть утра, наверное. Да, Лейла?

Лейла. Да, в пять или в шесть такая стрельба началась, - просто ужас. Гаджи-то и пушками не разбудишь, а я все слышала. Но думала, это милиция кого-то стреляет. Или наоборот, милицию кто-то стреляет. У нас в последнее время часто такое.

Гаджи. Ага. И сейчас думали, у ментов какие-то там разборки. А в семь часов у Лейлы схватки начались.

Лейла. Тоже скажешь - в семь. Раньше. Я тебя еще полчаса будила.

Гаджи. Ну да, я крепко спал: мы вечером с друзьями немного посидели… Приезжай к нам, Люба, у нас в Кизляре коньяк классный… А, ну так я открываю глаза, а тут Лейла говорит…

Лейла. «Вставай, - кричу, - бездельник, а то я сейчас прямо здесь тебе рожу».

Гаджи. Ну я тогда вообще на измену. Ноги в руки и пошли.

Лейла. А мы живем за квартал от роддома.

Гаджи. Роддом-то прямо на территории больницы находится.

Лейла. А я в этой же больнице медсестрой работаю.

Гаджи. Да, идем мы в роддом – такси брать не стали. Времени уже не было. Так вот, идем мы, а думаю: не дай Бог прямо сейчас родит.

Лейла. Ага, испугался.

Гаджи. Ну так.

Лейла. Вот и прикинь, Люба, подходим мы к больнице.

Гаджи. А ее уже боевики захватили.

Лейла. Там у входа животное такое с бородой и с автоматом стоит.

Гаджи. Мы обратно. А он: «Сюда!»

Лейла. И как пальнет в воздух!

Гаджи. Ясное дело, мы идем. А что делать. Нас обыскивают, заводят в больницу.

Лейла. А там… Боже! Полгорода!

Гаджи. Не полгорода, конечно, но две или три тысячи заложников взяли. Это точно. По телевизору говорили. Официально.

Лейла. Они ведь ходили по домам, которые рядом находятся, стучали в квартиры. Кто открывал, тех уводили.

Гаджи. А если ты крепко спал, тебя в плен не брали. Лейла, я почему всегда так крепко сплю. А ты ругаешься.

Лейла. Ага, знаю я, чего ты так крепко спишь. Ну да дело не в том. В общем в больнице полно боевиков. Еще помню, двое-трое кричат как бешеные, остальные поспокойнее. А меня сразу на четвертый этаж. В реанимацию.

Гаджи. Я же со всеми в зале оказался. А знаешь, какие у нас в Кизляре острые перцы живут? Короче, уже в десять часов наши мужики окружили больницу и ну по ней пулять из того, у кого что было. Да долго оно не продолжалось. Боевики как давай в окна заложников показывать. Народ увидел своих родственников - сразу завязал это дело. Потом начались переговоры и все такое. Нас даже покормили, да разве здесь кусок в горло полезет?

Лейла. А почему ты, Люба, не спрашиваешь, что со мной стало?

Любовь Андреевна. И что же?

Лейла. Родила я. Через пятнадцать минут. И все нормально. А эти - бородатые с автоматами - сидели в операционной и говорили: назови сына Джохаром, Шамилем или Салманом. Вроде в честь их героев: Дудаева, Басаева или Радуева. Я им вот такую фигу: не дождетесь. Они спрашивают: а как же назовешь. Ну я и сказала первое, что в голову пришло, - Ибрагим. Главное, думаю, чтобы не те, которые они предлагали. А один из них давай смеяться. «Я, - говорит, - тоже Ибрагим, так что называй».

Гаджи. А мы там внизу сидели, в холле больницы. Сутки так пробыли. За это время боевики с русскими договорились: чеченцы отпускают женщин и детей, а мужиков забирают в Чечню. Можно было отмазаться, но я поехал со всеми.

Лейла. Представь, Люба, я чуть сама его не убила после этого. У тебя ребенок родился, а ты в Чечню поехал, «со всеми», даже не повидался со мной.

Гаджи. Ну что ты, я ж не просто так, а в обмен. Иначе бы они баб забрали. А нас посадили в автобусы и сопровождают: милиция, военные, вертолеты, журналисты. Мы доехали до Первомайского, он уже у самой Чечни, а там заминка, стрельба. Ну нам боевики и говорят: «Занимайте дома. Мы здесь надолго». Заняли. А местные – первомайские которые – ушли все. Тогда федералы сразу окружили поселок.

Лейла. А я у всех спрашиваю, где Гаджи. Одни говорят, что в городе его видели, другие, что поехал в Чечню, третьи – убили его. В Кизляре бардак: никто ничего не знает. Ой, даже не знала, что думать.

Гаджи. Первые дни мы жили нормально: ели-пили, видики смотрели, а потом такая стрельба началась, еще круче, чем больнице. Особенно страшно, когда с вертолетов. Домики-то в Первомайском оказались не кирпичными, а саманными, из кизяка – навоз с глиной. Один выстрел – и кранты. А выйти из поселка уже нельзя.

Лейла. Ты лучше расскажи про вкус крови.

Гаджи. Да. Там ведь вместе с чеченцами несколько арабов было. И вот у нас кого-то ночью убило. Мы в темноте пытаемся рассмотреть, кто это: светим зажигалками лицо, никак не можем понять. Тогда араб один засунул палец ему в рану, а потом облизнул его и говорит: да, это мой друг. По вкусу крови узнал. И позавидовал мертвому: «Он, - говорит, - в рай попал, а мне еще здесь, с вами на земле, мучиться. Аллах Акбар!» Такие у них приколы.

Лейла. Они там, Люба, чай курили.

Гаджи. Чай курили. А еще когда продукты кончились, муку ели. Разогревали снег руками – электричества уже не было. Ну мы бросали в муку соль, смешивали с водой и ложками из кастрюли хлебали. А однажды я по транзистору услышал. Сказали, что из заложников уже никого в живых не осталось. Все, думаю, сейчас по-взрослому штурмовать начнут, а нас уже того -- списали, шайтанские морды. Думаю, уходить как-то надо. У нас-то несколько человек уже ноги сделало, а мне все не шла масть.

Лейла. Один парень, который сбежал, пришел ко мне и так, мол, и так: две вести – хорошая и плохая. Я сразу поняла. Гаджи, говорю, жив, но он в Первомайском. Это уже было, когда штурм начался.

Гаджи. Ночью первую атаку боевики отбили легко, потом вторая... Поселок освещают ракетами, а я вижу: мертвые боевики и заложники. У тех и других слизь из живота, а тут еще снег стал таять, ходить трудно. Пока я носил раненых, несколько раз поскользнулся.

Лейла. Он у меня герой.

Гаджи. Потом я говорю одному командиру: «Отпусти меня. Какой тебе кайф, что я умру». Он мне сказал – иди, только вот раненого с собой прихвати. Ладно. Беру я одного мужика: ему ноги навылет пробило и ухо оторвало. Взваливаю его, значит, на себя и волоку.

И вот иду я с ним по степи, а тут федералы наступают. Грохот стоит. Я как? Пройду несколько метров – упаду. Отдохну. А этот, хоть и маленький, но не такой уж и легкий оказался. Я его несколько раз ронял. Хотел даже там бросить. Но потом подумал: нет, Аллах не простит такой трусости. Если брошу, меня точно ухлопают.

Иду я и матерюсь, проклинаю тех и этих. А потом вдруг понимаю: неправильно все это, у них-то ненависти побольше, чем у меня будет. Надо наоборот - любить их, и особенно в эту минуту. Да так сильно, чтобы они подавились моей любовью. Иначе я точно труп. Собираю я всю любовь вот так, в голову – головой их люблю. Люблю всех на все стороны. Потом в грудь – грудью люблю на все стороны, потом спиной. Желудком. Печенью… Любить печенью – смешно, конечно.

Лейла. Раньше ты мне ничего не говорил про любовь печенью.

Гаджи. Ну вот, теперь знай. Их уж никто так и не полюбит, как я тогда. А я подхожу к траншеям. Там боевики -- у них патроны кончились. Они молятся на коленях. И к ним уже федералы подбегают. Один офицер говорит чеченцу: «Покажи лицо». Тот ему: «У меня нет лица». Так русский его после этого в голову из пистолета. И если бы федералы подумали, что я боевик, меня бы тоже... того. Но с ними был один парень, наш, кизлярский. Он меня сразу узнал и обнял. Официально. Вот.

Лейла. Скажи Любе, кого ты вынес.

Гаджи. Кого вынес? Там «скорые» стояли. Ну, врачи подбегают, берут раненого, укладывают. Повезли. А я взглянул на него и потом думаю: где я тебя видел? Вспомнил. Ага, еще в больнице, а потом он мне на глаза не попадался. Только не заложник это был. Обманул меня командир: чеченца мне подсунул, чтобы я его спас.

Любовь Андреевна. А если бы ты знал, что это боевик?

Гаджи. Не знаю… Бросил бы его там. Ведь он ко мне с автоматом пришел. Но тогда бы я живым не вышел. Это точно. С ним у Аллаха один счет, со мной – другой.

Лейла. А едем мы сейчас в гости. Там ведь нас тридцать три беременных было. Кроме меня, еще одна родила. Девочку. Хотим Ибрагимчика с ней познакомить. Может, это его невеста. Как думаешь, Люба? А поехали с нами.

Любовь Андреевна. Мне нельзя, я сына…

Лейла. Ах, да, прости. Но ничего, на обратном пути обязательно заезжай к нам в Кизляр. С сыном. Вот адрес.

Гаджи. Да, Люба, пообещай, что приедете. У нас не только коньяк, у нас вообще нормально.

Любовь Андреевна. Обещаю.

Лейла. Вот. Подержи. (Дает Любови Андреевне Ибрагима). Это на удачу. Возьми его за руку, это ведь, выходит, не обычный ребенок.

Гаджи. Проснулся. Эй, джигит, улыбнись тете. (Шутливо строго) Улыбнись, я сказал.

Лейла. (Любови Андреевне вслед). Люба, ты крещеная?

Любовь Андреевна. Да.

Лейла. Тогда молись. Молись чаще.

(Любовь Андреевна идет дальше)

Любовь Андреевна. Толя, ты слышишь? Я уже иду. А я ведь говорила там, в комиссии, что ты больной, но тебя все равно взяли в армию. Да и как доказать лунатизм?.. Первых полгода служил в Забайкалье. Писал, что тяжело. Я подбадривала, боялась, что ты узнаешь об Оксане. А ты уже знал, как она с другим гуляла. Да, у нас в городке ничего не скроешь. Но ты сам мне позвонил и сказал: «Я все знаю, мама. Не волнуйся, в петлю не полезу». Я поверила, ты ведь так бодро говорил. А потом написал, что перевели в Москву. На конвертах был обратный адрес: «Москва-400». Я-то, дура, думала, вот хорошо: в штаб, наверное, попал. А потом, когда пришла эта чертова телеграмма, что ты в плену, мне и сказали: «Москва-400» – это Чечня.

Будто по спине топором ударили. Я чуть с ума не сошла. А потом сказала себе: «Стой, Люба. А что с ним может случиться? Он ведь ничего плохого не сделал. Не мог»… Ты не ведь мог ничего плохого сделать? Правда? Ни с теми, с кем служил… ни с этими людьми. Я знаю. Хоть и растила тебя без отца, но ведь нормально тебя воспитывала. Ты бы ведь не стал бить тех, кого с тобой служит? Не стал бы. Вот. Не стал бы убивать мирных жителей? Не стал бы. Я знаю. Ну ясное дело, приказ или там когда в тебя стреляют – так тут все такие. Но ведь просто так, ни с того, ни с сего... Или от страха? Ты ведь у меня не трус и не сумасшедший… Ну да, лунатизм этот чертов… Но ведь не может же быть так, чтобы человек… ну, был не хуже других, а ему досталось за всех. Не может. Так я и говорю: ты жив и я освобожу тебя. (Улыбается).

Да, ты ведь не мог убивать мирных жителей…

Айшат и Любовь Андреевна сидят за столом, пьют чай. На столе горит несколько свечей.

Айшат. А где ты здесь видела мирных жителей? (Пауза).

Только не стесняйся, Люба, варенье, еще немного осталось сахара… Так вот, свечка растает, а ты берешь нитку, сворачиваешь ее несколько раз и закатываешь в теплый еще воск. Новая свеча готова. Я так две зимы свечи катала по вечерам. Стреляли, бомбили, а я все равно катала - руки-то согреваются.

Любовь Андреевна. Они сюда, в твою сторону, тоже стреляли?

Айшат. О, стреляли так, что только тапочки слетали. А что еще делать? Здесь, на чердаке, пулемет день и ночь палил. Думаешь, у меня в доме ангелы живут? Знаешь, какие у нас в тейпе звери. У меня трое детей. Все боевики.

Любовь Андреевна. Но ведь они только защищаются.

Айшат. Защищаются? А кто заставлял брать автоматы, погнал их стрелять? Мой старший тоже служил -- в советской армии. А теперь... Я спрашиваю, чего ты, отморозок, воюешь против них? Он говорит: «И что тут нового, мы и раньше с русскими постоянно дрались». А я вот в этой двери стояла, не пускала своих на войну. Так они меня вместе с косяком отрывали. Обеды я им не готовила: ешьте со своими моджахедами.

Любовь Андреевна. Но ведь мы сами сюда пришли, бомбить стали. Я прошла по Грозному – как будто на другой планете побывала. Ни одного живого здания в центре. Иду по развалинам, споткнулась, упала. Подо мной трещина, а оттуда трупным запахом тянет. Спросила – никто, оказывается, даже не знает под обломками, лежит. А мне этот трупный запах уже неделю снится.

Айшат. Так и что? Может, там ваши необстрелянные солдаты лежат.

Любовь Андреевна. Но ведь сколько солдат, а сколько ваших убито за это время.

Айшат. Ты еще девятнадцатый век вспомни.

Любовь Андреевна. Вспомню. Еще тогда кровь полилась рекой. За что?

Айшат. А ты попробуй не пролей. У меня ни один из предков своей смертью не умер – все перестрелки да поножовщина. Но если бы твой прапрадедушка моего не убил, уж мой бы в твоего не промазал. Поверь.

Любовь Андреевна. А в сорок четвертом, когда вас всех до одного в вагоны и в Сибирь…

Айшат. Зато в девяностом наши абреки отыгрались по полной. Вернулись из ссылки и всех ваших прогнали. Рассказать тебе, как русские из Чечни бежали? Чего далеко за примером ходить? В то время все столбы были заклеены объявлениями: «Продаю квартиру. Недорого», но наши не хотели покупать, говорили, что все даром потом достанется. А русские только успевали контейнеры грузить. Так ведь еще наши бандиты эти самые контейнеры разворовывали кто как мог. На последнее зарились.

Любовь Андреевна. Но и мы хороши. Навыбирали деятелей - они все это и начали. Каждый думал, что его это не коснется. Говоришь, соседи. А мой сосед кричал: «Разбомбить! Всех до одного!»

Айшат. Ага, вы хоть кого-то там выбирали. А наших никто не выбирал. Пришли отморозки с автоматами и устроили здесь пиратскую республику. Еще исламом прикрываются. А пытки... Я этого не пойму… Ну хочешь убить – убей! Так зачем ты, гад, еще пальцы перед этим отрезаешь?

Любовь Андреевна. Но ведь сколько таких среди чеченцев? Один процент.

Айшат. Один процент! Знаешь, Люба, я ведь математику в младших классах преподавала, считать умею. У нас в селе пять тысяч человек. Выходит, пятьдесят беспредельщиков. Это очень много! Был бы у нас процент академиков. Всего один.

Любовь Андреевна. Да уж, один процент бандитов, а страдают от наших снарядов все. И не говори, Айшат, мы первые все заварили.

Айшат. Ну уж нет, Люба. Это тебе здесь наговорили. А то я-то все видела изнутри. Прости нас.

Любовь Андреевна. Нет, это уж вы нас простите.

Айшат. Прекрати, говорю тебе, прекрати. Не ты, не твой сын ни в чем не виноваты.

Любовь Андреевна (плачет). Наверное, все же виноваты.

Айшат. Не надо, успокойся. Найдешь. Ты найдешь. Я чувствую такие вещи. На обратной дороге заходите ко мне, вас здесь никто не тронет. (Обнимает Любовь Андреевну). И еще вот что. (Уходит, возвращается с кроссовками в руках). Не вздумай отказаться. Возьмешь это, а то твоя обувь совсем не годится для наших дорог. Возьми эти кроссовки. Они хоть и старые, но крепкие.

Любовь Андреевна (рассматривает кроссовки). Это твоего сына? Он в них в бой ходит?

Айшат. Ходит. Только это не сына, а дочери. Она ведь у меня тоже за свободу Ичкерии борется. Боевица.

Любовь Андреевна. Спасибо.

Айшат. Да, и это еще возьми.

Любовь Андреевна. А что это?

Айшат. Полотенце белое. Начнут стрелять – маши. Увидят – так, может, прекратят.

Любовь Андреевна идет в полусне в кроссовках, подаренных Айшат.

Любовь Андреевна. А потом Курчалой… Да нет, какой Курчалой. Рошни-чу, Бамут… или… Толя, я уже ближе. Ты чувствуешь?

Голоса солдат.

Первый голос: (живо) Подвиньтесь, вы, кони. Садись, мать, с нами. (Слышен грохот, звук мотора). Не обращай внимания, в нашей машине ты в безопасности. Она у нас заговоренная.

Второй голос. Как, говоришь, твоего зовут?

Любовь Андреевна. Анатолий.

Третий голос. Толик, значит. Найдешь, все будет нормально.

Первый голос. А, ну вот и приехали. Выходи, мать. Вот здесь мы, значит, и живем.

Второй голос. Здесь раньше было зернохранилище. Окопались не по-детски. Мы здесь как бы для поддержания порядка в окрестных селах, а выходит так, что просто сами себя охраняем.

Первый голос. Осторожно, тут грязь. Ага, уже запачкалась. Ладно, ничего, мы баню топим, вечером помоешься. Давай руку, проходи сюда.

Второй голос. Видишь, за полем лужа горит? Это нефть. Она здесь уже несколько месяцев полыхает. Из-за нефти-то весь сыр-бор.

Первый голос. Да не только из-за нее. Вот, мать, здесь у нас пост. Наш любимый. Называется «У камина».

Любовь Андреевна. Почему?

Первый голос. А от пожара так светло, что мы здесь ночью даже книги читаем. Особенно хорошо видно, когда снег на поле выпадет.

Второй голос. Идем обедать. Они уже вовсю жрут.

(Шум посуды, смех)

Первый голос. Так, я сказал, быстро дали матери супа. Бери хлеб. Сало. Давай-давай.

Второй голос. Держи кружку. Здесь вода. Немного глотни. Только не дыши. Теперь вот отсюда -- залпом. Давай, это спирт. Нормально. Теперь снова воды. Выдох, делай выдох! Отлично. Ну как, не сожгло?

Любовь Андреевна пьет спирт.

Любовь Андреевна. Да нет, все нормально.

Солдаты смеются.

Второй голос. С нами научишься пить спирт, как компот.

Третий голос. Называется «закусывать гидроколбасой».

Первый голос. Забыл сказать, это был третий тост.

Любовь Андреевна. Третий?

Первый голос. Да, за тех, кого с нами нет…

Голос четвертого солдата. (Эта сцена может быть сыграна вживую). Любовь Андреевна, вы позвоните моим родителям, когда будете в городе? Всего минуту? Я телеграмму отправил, да что-то пока нет ответа. Скажите, все нормально, я жив-здоров, но рапорт написал, чтобы остаться здесь еще на полгода.

Любовь Андреевна. Зачем тебе это?

Солдат. А что мне делать дома? Работы нет, денег, чтобы учиться, - тоже. Здесь я лучший сапер в полку, а у себя в деревне даже не гармонист. Позвоните?

Любовь Андреевна. Конечно.

Любовь Андреевна (идет дальше). Бой в Грозном… Раненых солдат заносили во двор большого частного дома. Я перевязывала, делала уколы… Малый тягач легкобронированный. Да, кажется, так называется эта машина. Плоская такая сверху. Я ехала на броне, рядом солдаты. Мы лежали на спине, глядя перед собой. Ехали ночью в колонне. Тогда казалось, что стреляло каждое окно. В небе – просто новый год: сплошные огни.

Страшно? Нет, страх я уже почувствовала в Ханкале. Когда мне сказали, что один из раненых, который лежал внутри тягача подо мной, умер. А потом…

Ханкала. Штаб Объединенной группировки войск в Чечне. За столом сидит майор Куклич, рядом стоит Любовь Андреевна.

Куклич. Краев уехал. Кончилась у него командировка. Теперь я занимаюсь пленными. А вы что, мамочка, мне мозги компостируете? Говорите, ваш сын лунатик? Ушел во сне из части? У нас из части во сне не уходят. Вы что, меня за дурака держите?

Любовь Андреевна. Я вам не собираюсь ничего доказывать. Но, может, что-то о нем известно?

Куклич. Пока ничего не известно. И вообще. Где ваш служил? Во внутренних войсках. Правильно? Сто первая бригада внутренних войск. А я занимаюсь армейскими. У нас министерство обороны Российской федерации. Знаете, сколько у нас таких, как ваш. Сотни. А вы тут устроили поиски бравого солдата Райана. Воспитывают маменьких сынков. А они и яичницу не могут приготовить. Что же, прикажете призывать их всех вместе с матерями?

Любовь Андреевна. Заткнись!!!

Любовь Андреевна идет дальше.

Любовь Андреевна. Ходила еще и еще. Что ела, где спала – даже не знаю. Помню только, что кто-то меня все же направил в этот поселок. Туда я и пришла за сыном.

В доме, находящемся в горном селе, обстановка напоминает ту, что была у командира Умара. Но в комнате другой командир – Руслан.

Руслан. Пришла за сыном?

Любовь Андреевна. Да. Он у тебя?

Руслан. Может быть.

Любовь Андреевна. Отпусти его.

Руслан. С какой стати? Просто потому, что ты попросила? Да если бы все было так просто, я бы уже давно отправил его домой, еще бы и денег в дорогу дал.

Любовь Андреевна. Зачем он тебе?

Руслан. А я вот сейчас его отпущу. А кто для меня окопы рыть будет?

Любовь Андреевна. Дело здесь не в окопах. Правда? Он тебе нужен для другого.

Руслан. Интересно, для чего?

Любовь Андреевна. Хочешь почувствовать себя хозяином.

Руслан. Угадала. Какая ты проницательная. Всегда такой была. Или только сейчас стала? Сейчас, когда тебя самой тебя это коснулось? А я заметил: народ от войны быстро умнеет. Вот так спит, ест, размножается, говорит о какой-то фигне. А потом – раз мешком по голове, и все по-другому. Люди становятся такими умными. Знаешь, один мой преподаватель в университете говорил: «Пришла война – раскидывай мозгами».

Вот даже если я тебе сейчас отдам Толю, ты ведь уже никогда не станешь такой, как раньше. Правда? Будешь ведь знать, что живут где-то такие чеченцы, что их убивают, а раньше, наверное, и выговорить не могла «чеченцы».

Любовь Андреевна. А если ты мне его отдашь, это ведь, чтобы почувствовать свою власть. Ты же пахан: можешь отдать, а можешь оставить.

Руслан. Пятерка! Даже две: за сообразительность и за смелость. А если я за такие слова только покажу его и прогоню тебя, что ты будешь делать? В ногах валятся? А я все равно оставлю его у себя. Сколько у бедного моджахеда радостей? Сиди тут впроголодь, отстреливайся. Так дай мне почувствовать себя господином… Ладно. (Говорит по рации) Приведите русского.

В комнату вводят пленного. Он сгорблен, одет в лохмотья, на лице видны следы побоев. Любовь Андреевна бросается к нему. Обнимает.

Любовь Андреевна. Толя! (Рассматривает пленного, понимает, что это не ее сын).

Пленный. Я не Толя.

Руслан подходит к матери, мощным движением встряхивает ее и сжимает в сильных руках. Смотрит Любови Андреевне в глаза и говорит, выдавливая каждое слово.

Руслан. Толя погиб неделю назад.

Мать дергается, боевик еще раз встряхивает ее и бросает на пол.

Руслан. Мне здесь ваших слез не надо, слышишь. Да, твой Толя у меня был. Держался хорошо, но был дурной. Таким не место на войне. И не только на войне, в жизни. Он пошел куда-то ночью. А эти два деятеля уже один раз бегали. Мы тогда бить не стали, но предупредили, что будет за второй побег. (К пленному). Я вас предупреждал?

Пленный. Предупреждал.

Руслан. Он уже далеко был, когда мы его заметили. Не погнались мы за ним. Застрелили. Хотя мне даже жаль, неплохой был парень.

Любовь Андреевна. Где он лежит?

Руслан. На минном поле. Здесь везде минное поле. Можешь идти – вон туда. Но я тебе предлагаю другое. Бери этого и иди. С ним, может, и проедешь через мины. Он их сам ставил. Пройдете по полю, дальше будет лес, а за ним часть стоит. Идите, а то скоро бой начнется. Вон уже вертолеты полетели. (Слышен звук летящих вертолетов) Ну?

Любовь Андреевна. Толя…

Руслан. Бери этого – бесплатно. Иди, а то я его заберу. Он тебе этого никогда не простит.

Пленный. Мать, возьми меня.

Любовь Андреевна (с трудом двигаясь). Пойдем.

Руслан. Только не вздумайте возвращаться, я не пущу, расстреляю. Да, если вас федералы подстрелят на подступах к части, пеняйте на том свете на себя.

Впереди в полусне идет пленный, за ним Любовь Андреевна.

Любовь Андреевна. Как зовут-то тебя?

Пленный. Сергей.

Любовь Андреевна. Расскажи мне о Толе.

Сергей. Мы с ним здесь два месяца вместе пробыли. Окопы рыли. Нас заставляли драться друг с другом. Мы отказывались. Нас за это били. А жили мы в бывшем коровнике. Я знал, что он ходит, и несколько раз удерживал его. Всегда спал чутко, а в тот день не только окопы рыл, но и мины ставил, устал жутко и уснул без задних ног. Вот и не заметил, как он ушел. Проснулся только от выстрелов… Это я его проспал. Нельзя мне тогда было глаза закрывать. Знал ведь, что полнолуние.

Ты, мать след в след иди. (Смотрит в небо). Все, вертушки полетели. Сейчас стрелять по поселку будут. (Сзади слышатся разрывы. Сергей смотрит в небо). Кажется, нас увидели, сейчас над головами пойдут. Полетят над нами – показывай им пустые руки ладонями вверх, мол, безоружные мы, а то за чеченцев примут. Да, и когда к нашим подойдем, тоже не дергайся. Они и без того могут убить.

Любовь Андреевна. Возьми это. (Достает из сумки полотенце, дает его Сергею. Он берет в одну руку полотенце, другую выворачивает ладонью кверху, показывает вертолетчикам).

Сергей. Сзади чеченцы, впереди наши, сверху вертолеты, под ногами мины. Обложили.

Любовь Андреевна. Сам-то откуда?

Сергей. С Урала.

Любовь Андреевна. Наверное, твоя мать сошла с ума.

Сергей. Наверное. Да я к ней не пойду. Я сюда вернусь. Но сначала разберусь с теми, кто все это так затеял… Ты, мать, след в след иди нам выбраться отсюда надо. Обязательно.

(Любовь Андреевна и Сергей бредут в полусне, шепча молитву).

Голоса двух вертолетчиков.

Первый. Смотри, кто-то идет.

Второй. От чехов. К нашим.

Первый. Нохчи, наверное.

Второй. Баба там какая-то.

Первый. А, здесь и бабы – не дай Бог.

Второй. Что-то подозрительные они какие-то. Может, пальнем по ним?

Первый. Да надо бы. Кто знает, что у них там на уме...

Конец