Rambler's Top100
fisting
упырь лихой, явас ебу, гальпер, а также прочие пидары и гомофобы.
... литература
Литературный портал создан с целью глумления над сетевыми графоманами. =)
Приют
мазохиста!


Для лохов



Кирилл Лемс

ТРИ часть 3 (для печати )

Часть третья

Последние оставшиеся в живых ангелы

«Эта бесконечная осень не закончится никогда». Так думал Рут, медленно шагая по серой улице, в своем сером районе, в своем сером городе. Он пинал на ходу маленький камень. Камень отскакивал от стен, от мусорных урн, но неизменно оказывался прямо перед ним, так, что его можно было пинать сколько угодно, хоть до китайской границы.

Люди огромной толпой шли ему навстречу. Ветер, что нес листья, мусор и серую городскую пыль был зол: он заставлял людей поднимать воротники, застегивать все пуговицы на куртках, натягивать шапки ниже ушей.

Допинав камень до булочной, Рут вспомнил, что в его конуре совсем нет хлеба. Поэтому, толкнув стеклянную дверь, он оказался в царстве булок и тортов, что стояли в холодильниках. Немного посмотрев в глаза какой то поп звезды, что была на плакате с бутылкой лимонада в руке (в ее глазах был космический вакуум), Рут направился к кассе.

Очередь двигалась медленно из-за бабок, которые выбирали хлеб по часу. Рут уже стал находить в вакуумных глазах звезды что-то привлекательное, когда наконец, между ним и хлебом остался только один человек. Это была девушка, лет 19-ти. Девушка молчала. Рут начал злится, но присмотревшись, увидел, что девушка слепая. Она просто не знала, что сейчас пришла ее очередь покупать хлеб. Продавщица с издевательской ухмылкой, как у пятилетнего пацана - ублюдка, стояла, скорчив насмешливую мину прямо перед ней, и молчала. Рут удивился: девушка была красива, хорошо расчесана, у нее да же были немного накрашены губы.

Продавщица решила, наконец, что-то сказать:

- Ну что, будем молчать, или хлеб покупать, а? - издевательским тоном спросила она.

- Ой, простите, я не заметила…- тихим, хрупким голосом сказала девушка, и показалась Руту еще более беззащитной.

- Скажите, у вас есть белый с отрубями?

- Цены вот - сказала эта сука.

- Извините, я не вижу, вы не могли бы мне их сказать…

- Не видишь, купи себе очки!!!

- Простите, но я… я… вообще не… вижу- запинаясь ответила девушка.

- Тогда иди в спец - магазин для таких уродов, как ты!!! Следующий!

Девушка развернулась и молча пошла к выходу. Продавщица несколько секунд насмешливо смотрела ей вслед, а потом обратилась Руту:

- Я вас слушаю.

Рут молчал

- Я слушаю вас, молодой человек…

Рут стал говорить размеренно, медленно, выбирая нужные матерные слова:

- Знаешь, жирная красножопая сука… знаешь, в этом магазине есть только один урод. Это ты.

После этого он молниеносно схватил батон белого, что лежал на прилавке и кинул в красное, раздувшееся от ненависти лицо. Батон, которым можно было бы забивать гвозди, провернувшись в воздухе, попал ей в очки. Пластмассовая оправа разлетелась пополам. Пока весь персонал этого магазина, включая краснолицую суку, в шоке смотрел на него, он развернулся и медленно вышел из магазина. Он зашел в пыльный сквер, что был рядом. На скамейке сидела та девушка и плакала. Рут не знал, что слепые могут плакать. Он сел рядом с ней и закурил.

Девушка резко повернулась куда то в сторону него и спросила:

«Кто вы? Что вам нужно от меня?»

«Я никто, я ваша фантазия. Я просто хотел извинится» .

«За что, за кого?»

«За всех людей» .

«Аааа - вы насчет этого -она махнула рукой в сторону винного магазина, который ей сейчас казался булочной- не беспокойтесь, я уже привыкла.

Извините, вы не могли бы проводить меня до метро?»

Когда они выходили из сквера, из булочной выбежала красножопая сука, и направилась к ним, держа в руке какую то палку. За ней вылетел охранник и еще пара продавщиц. Рут, увидев их краем глаза, просто продолжал медленно вести девушку, что положила ему руку на плечо, к метро.

Эта кучка народа неумолимо приближалась к ним сзади…

Внезапно все они резко остановились. Их ноги, как им показалось, как будто приклеились к асфальту. Пока все они пытались их судорожно оторвать от земли, красножопая сука в порыве гнева кинула палку в голову Рута. Но она, не подчиняясь никаким законам физики, не долетев до его головы, резко, как бумеранг взмыла метров на десять вверх и потом, пролетев немного назад, попала ей прямо в лоб.

Когда Рут довел девушку до эскалатора, она повернулась к нему, и провела ладонью по его лицу, по его щекам и подбородку.

«Прости, я просто хотела запомнить твое лицо…» - смущенно сказала она. «Спасибо тебе».

Сказав это, она уехала на стремительно уносящем ее вниз эскалаторе.

После этого Рут купил в другой булочной хлеб и пошел домой.

Из дневников Рута

День 380

О цепочках

«…у этой суки просто муж алкоголик и два сына – двоечника, которые посылают ее куда подальше каждый день. После того, как развалился союз, она вкалывает за гроши. Поэтому она ненавидит весь мир и всех людей. Но мне на это плевать. Слишком много у всех в этой стране, в этом мире накопилось оправданий, что бы унижать, убивать, красть. Слишком много… но от этого никуда не уйти. Наверное, эта тварь придет домой и выместит всю злость на детях. Или на муже… или просто на другой слепой девушке, которая придет в этот магазин за хлебом. Все идет по цепочке. Но я что, должен был молчать? Или попытаться объяснить этой тупой твари, что так поступать и так жить, как она нельзя? Это было бы все равно, что объяснять таракану законы астрофизики…»

****

Природа умирала… или просто ложилась спать.

С деревьев падали сухие желтые листья, синее небо, что совсем недавно казалось таким летним, сейчас уже отдавало бездонным зимним холодом. Ветер, который еще недавно был летним, сейчас уже пах близкими холодами.

Ботанический сад молчал. Молчали голоса деревьев, молчали мертвые пни. Не было слышно ни пение птиц, ни противного писка комаров, что не так давно лезли в глаза всем своим роем….

Скамейки были пусты, на них лежали листья, их тусклая зеленая краска во многих местах отвалилась, и оставила после себя пятна темных язв мертвого дерева.

- Зачем мы сюда пришли, Рут? здесь что-то прохладно…- сказал Денис, что уже начинал стучать зубами.

- Здесь так красиво, Дэн, разве не ясно? – Рут сделал какое-то движение губами, пытаясь изобразить подобие улыбки.

В этом парке много чего происходило, в этом месте Рут любил и ненавидел, Он ждал, и ждали его.

Мимо, как обычно, неслись поезда, что уносили людей куда-то далеко от этой темной громадины листьев.

Они долго ходили вдоль аллей, они долго рассматривали листья, что шуршали у них под ногами, они искали какие то новые места, в которых еще не было стада людей… но почти везде валялись пивные бутылки, почти везде были люди, которые не могут жить, если не оставят что ни будь после себя. Действительно, как можно продолжать жить в сером от смога в городе, если ты не оставил алюминиевую банку в девственно чистом лесу? Ты внес свой вклад в историю, ведь эта банка будет перевариваться землей несколько миллионов лет…

Наконец Рут пришел на то памятное место, где был маленький домик в кроне огромного дуба…

Конечно же, от него ничего не осталось, не осталось да же пня, наверное кто то решил разжечь костер, и решил использовать для этого не только само дерево, но и доски, из которых был сделан настил для домика.

- Что ты так долго ищешь, Рут? – Рут молча стоял и смотрев яму, в которой были видны мертвые корни дуба.

- Ээээээй! Рут!!! Ты еще здесь? Планета земля на связи!!! Рут, я конечно по любому пока не хочу детей, но и отмораживать себе кое-что не собираюсь.

- А? Что? –как будто проснувшись, сказал Рут.

- Чего-чего?! Пойдем отсюда!

- Да-да, пойдем.

У метро к ним подошли четверо в кожаных куртках.

- "Пацаны" - голосом, который был далеко не оригинален, сказал один из них - вам новая обувка не нужна?

- "Чего?" - переспросил не понявший сразу Денис, и получил сразу же глухой удар в лицо.

Он упал в какую то лужу. Когда он пришел в себя, он увидел, что эти четверо остолбенело уставились куда то за спину Рута. Рут стоял, склонив голову, и смотрел на них исподлобья таким испепеляющим взглядом, что, казалось, они действительно вот-вот превратятся в пепел. Лица этих людей стали резко меняться так, как меняется лицо человека, к которому приставили дуло крупнокалиберного пулемета.

- Пшли отсюда! – каким то не своим голосом крикнул Рут, и эти четверо развернулись и через секунду их не быдло видно.

Из дневников Рута

День 382

Вопрос

Вы собираетесь жить дальше? Или вам хочется умереть сейчас же, немедленно прыгнуть под колеса поезда?

Вы ждете света, вы ждете просветления, вы хотите, что бы сквозь серые облака пробился солнечный луч?

В грязи, в вечных сумерках сознания людей, в слепоте ваших видящих глаз, в мертвых признаниях в любви вы видите несуществующий смысл жизни? В чем ваш главный, сформировавшийся за вашу долгую, уже седую и почти мертвую жизнь, вопрос. ВОПРОС, который решил бы все ваши проблемы, вопрос, который вы не можете понять, и всю жизнь хотите получить простой до банальности, но неопровержимо правильный ответ? Многим на это плевать, им не нужно ничего спрашивать ни у Бога, ни у людей. Их жизнь- переход из тьмы во тьму. Они - самые счастливые люди на этом голубом куске дерьма. Они уверены, что после того, как закончится эта тьма, начнется новая. Но точно этого не знает никто.

Меня всю жизнь мучил только один глупый, банальный вопрос. Вопрос «зачем?». Зачем все это, зачем банальные, милые, прекрасные глаза, в которых отражается небо, зачем это солнце, зачем эти облака? Зачем мы, зачем проблемы всего сущного, мертвого и живого? Зачем?

****

И были звезды, и было темное, холодное небо, в котором была такая всепоглощающая, безмолвная тишина, что было жутко представить, насколько ничтожны все твои переживания и глупые вопросы, насколько ничтожна твоя жизнь, насколько ты маленький зуб маленькой шестеренки, что постоянно крутится в этой огромной машине. Уж чего никогда не понять человеку, так это того, зачем работает этот огромный, непостижимый механизм.

Рут сидел на зеленой ржавой крыше чужого дома в чужом городе, и чувствовал себя гитарой без струн, он чувствовал себя пустым и безумно глупым. В один прекрасный день он зачем-то сел на поезд и уехал из одного пыльного мегаполиса в другой. Этот, другой мегаполис, конечно же назывался Питер. Питер был тем местом, в которое идет постоянное паломничество тех, кто любит одно депрессивно - дождливое настроение. В Питере от него никуда не убежать. Город пока что не утратил его полностью. Питер это город, которого не должно было быть на этом месте по определению, город, который должен был умереть несколько раз, но неизменно оставался жить, благодаря чему-то незримому, что витает в этом самом сыром воздухе этого города.

Из магазина вернулся Денис с бутылкой портвейна и уселся рядом. Они молча сидели на медленно остывающей от пока что еще теплого осеннего солнца крыше. Атмосфера была такой, что вот сейчас, мимо них должна пролететь нагая ведьма на помеле, что звезды вот-вот спустятся со своих далеких черных небес и сядут рядом с ними пить портвейн. Каждый думал о своем, но втайне надеялся, что другой думает о том же самом.

Дом напротив был очень стар. Его зеленый фасад давно уже выцвел, на его балконы наверно никто уже не выходил. У них был такой вид, что они сами вот- вот обвалятся. Они долго смотрели на погасшие окна квартир, где все спали, спали и видели прекрасные сны о теплом и ласковом, как ладонь любимого человека, как солнце. В их снах тихо мурлыкали кошки, раздевались пышногрудые порнозвезды, на улице валялись кошельки, полные денег… кто-то наверное во сне грыз семечки, а кто то видел свой последний экзамен в институте, но никто не видел две незаметные фигуры, сидящие на темно- зеленой крыше, совсем недалеко от них. Потом Рут и Денис слезли с крыши, и пошли по прямым и изогнутым улицам.

Они долго ходили по освещенным проспектам, по пустым, темным подворотням, они пугались кошек, что с визгом выскакивали из подъездов…

Они пришли к Казанскому собору. Собор был какой то обшарпанный, старый, и чем-то напоминал египетскую пирамиду. Когда они шли мимо одной из массивных колонн, их окликнул звонкий женский голос:

«Рут Алексеевич… ха-ха - прикольное имя».

Рут обернулся. Перед ним стояла девушка, лет шестнадцати. Было совершенно непонятно, что она делала здесь одна в час ночи, хотя черт ее знает… на ней была косуха, рваные светло- голубые джинсы. Она была обрита налысо, в губе была серьга.

- О прекраснейшее видение из всех видимых моими недостойными такой красоты глазами! – Сказал Денис. Рут с улыбкой посмотрел на него. Этот длинноволосый придурок не может протерпеть без секса да же неделю… Рут да же хотел поспорить сам с собой, снимет он эту панкушку или нет.

- Да… Пушкин блллин – сказала девушка, причмокивая жвачкой – на, Рут Алексеевич, твой паспорт, ты его только что выронил. Не носи его в заднем кармане джинс больше.

Ну конечно же, Рут по просьбе Дениса был послан в магазин за пивом. Выяснилось, что панкушка из какого то непонятного города, Рут забыл как он называется через 10 секунд, что она приехала на электричке, и ей, конечно же, негде ночевать. Незамедлительно от Дениса поступило предложение переночевать в комнате, которую они сняли с Рутом на двоих. Девушка конечно же согласилась. Денис умоляюще посмотрел на Рута, и тот нехотя сказал: «Ах да! Простите великодушно, но я пойду, мне надо к друзьям.» Потом оценивающе посмотрел на парочку и добавил: «ну… эээ… можете меня сегодня не ждать». После чего удалился к своим несуществующим друзьям. Рут долго ходил по улицам этого города, призрачного, похожего на холодную тень. На тень, которая окутывает каждого, кто в нее попадет, серым, непроглядным, холодным туманом. Желтыми точками вокруг лежали желтые листья. Горели апельсинового цвета фонари, на небе была сахарно-карамельная луна, затянутая почти не видимой оранжеватой дымкой, так что луна была скорее похожа на кусок жженого сахара.

Рут сел на одну из многочисленных лавок, которыми кишели все дворы и скверы.

Прямо перед ним открывался прекрасный вид на помойку. Мусор валялся кучами вокруг пустого контейнера. В мусоре копошились крысы и мыши, голуби лениво клевали какой то сгнивший овощ.

Внезапно, из темноты белой вспышкой вылетел белый голубь. Он был явно домашний. Наверно, кто- то просто выкинул его, когда он надоел. И теперь, он доживает свои последние дни. Если не умрет от голода зимой, его заклюют его же серые братья. И действительно, к нему подлетел серый, здоровенный голубь, и стал клевать его в голову, в белоснежные крылья…

… но вдруг, серый голубь в ужасе, с каким то совершенно не свойственным голубям визгом улетел прочь, оставив белого голубя смотреть ему вслед.

Рут взлетел, посмотрел свысока на всех копошащихся в помойке созданий, которые внезапно попрятались по разным закуткам этой мусорной кучи.

Он летел высоко над городом, и ржавые крыши домов казалось, были слеплены из коричневого пластилина. Он летел в абсолютной тишине, не было никаких звуков вокруг, не было ни малейшего дуновения ветра. Только иногда, где-то далеко внизу проезжала машина с каким-то извиняющимся звуком. Белая птица летела над спящим в этот выходной день городом и размышляла о том, насколько прозаичны все эти двуногие существа, что ползают там, внизу.

В одном из окон какой то фабрики горел свет. Рут сел на карниз и заглянул в окно. За окном стояла усталая женщина перед огромным железным станком, назначение которого, стало вскоре понятно. Это была птицефабрика. Единственная операция, которая выполнялась станком, это всовывание и высование большой, толстой иглы в маленькие, копошащиеся желтые комочки. Этих комочков был целый короб. В нем, как маленькие теннисные мячики копошились только что вылупившиеся цыплята. Они были обречены только потому, что они мужского пола. Петухи не могут нести яйца, поэтому с периодичностью 3 секунды большая толстая игла протыкала одного маленького цыпленка, и он, уже мертвый скатывался по наклонной железной горке в другой короб, уже для мертвых цыплят. Потом, их наверно пропускали через мясорубку, и из них получался первоклассный корм для свиней, из которых, в свою очередь получался первоклассный корм для людей. Но это все будет потом, а сейчас, с периодичностью 3 секунды умирало по одной вселенной, которая, была в этих ничего не понимающих желтых существах.

Рут летел над городом. Он то планировал, то часто махал крыльями. Его перья стали медленно из белых превращаться в черные, как превращается из белой в черную ткань, которая постепенно пропитывается тушью.

Он взмыл высоко в черное небо, и его уже никто бы да же при желании не смог бы увидеть.

Потом, он как ястреб стал пикировать вниз, к одному открытому, несмотря на прохладную погоду окну. Там, за этим окном лежала на плоской большой кровати обнаженная девушка с длинными светлыми волосами и курила, глядя на звезды, которые мерцали где-то далеко в небе.

Рут пикировал черной стрелой вниз, все ближе приближаясь к ее глазам. Потом, перед ним как огромная черная дыра стал приближаться черный, как уголь зрачок. Рут был по сравнению с ним как песчинка песка по сравнению с яблоком. Он влетел в эту плоскую, черную поверхность, и полетел дальше. Там, внизу горели города, от домов не осталось ничего, не было никаких людей, не было ни одного дома со всеми четырьмя стенами. На дорогах этих городов лежали дорогие шмотки от известных кутюрье, единственное, что уцелело в этих городах, так это ночные клубы, в которых не было ничего кроме ЛСД и екстази, что бесплатно можно было взять в коробке у входа.

Города проносились под Рутом, как будто то фильм в очень быстрой перемотке.

И вот, наконец, перед его взором открылось синее, спокойное море. Оно уходило в разные стороны к горизонту, не было видно берега впереди. Это море казалось бесконечным.

Рут оглянулся назад, и увидел, что за ним летят сотни таких же, как он черных птиц. Они все летели за ним, не делая ни одного взмаха крыльями, они летели, как какая то пилотажная группа новых истребителей.

Рут опустился ниже к поверхности воды, и, превратившись в молодого, сильного дельфина, вошел в воду, как раскаленный до красна нож входит в сливочное масло. Все остальные последовали за ним. Они плыли в этой голубой, абсолютно прозрачной воде, иногда выпрыгивая на поверхность.

Потом Рут стал уходить все глубже, пока вода не стала темной, и ее тяжесть не стала невыносимо давить на его тело. Вокруг стало медленно темнеть, и появилось ощущение пропасти, которая была справа, слева, и непонятно где кончалась там, внизу. Вдруг, Рут увидел в кромешной тьме маленький, как светлячок огонек. Потом эта маленькая точка, по мере того, как к ней приближалась стая дельфинов, стала расти, и, в итоге она оказалась большим кругом ослепительного света. В нем мерцали сотни звезд, в нем были сотни галактик, бесконечное количество планет, на которых копошилась жизнь. И, стая дельфинов, не останавливаясь, вплыла в этот круг, и скрылась в слепящем луче света.

Из дневников Рута

День 384

Все едино

… каждая маленькая песчинка на бескрайних пляжах несуществующих побережий ждет вас. Каждый камень в мостовой неизвестного вам города знает все ваши тайны. Все, что вас окружает: маленькая точка, которая скрывается за казалось бы непроглядной чернотой печатных букв, и стены домов, по которым тянутся вены, по которым течет кровь тех, кто жил в них до вас, все это едино с вами, и все эти вещи, как и вся вселенная, едина с вашими мыслями и вашими чувствами. Все эти вещи не оставляют никакого другого выбора, кроме как противится им, отвергать их существование в вашем подсознании, но в итоге они все равно возьмут над вами вверх.

Не существует никаких предметов вокруг вас, не существуете да же вы, как живой думающий биологический предмет. Скоро все мы станем пеплом, который в итоге превратится в ту же самую песчинку, и кусочек вашего тела будет во всем, что будет существовать после, через много сотен тысяч лет. Часть вас будет в маленьком камне, лежащем на глубине Марианской впадины, часть вас будет в проезжающем мимо трамвае, будет в химическом составе любой из звезд.

Действительно, все едино. И луна за окном, и горячий, ждущий дождя асфальт, и камни, и вода… все едино…

****

Рут уломал таки прочитать часть еще незаконченного Денисом романа «Дождь».

Они сидели на маленькой Рутовской кухне, курили крепкие сигареты и пили дешевое белое вино.

Денис читал четвертую главу, по мотиву которой была написана песня.

Хотя черт его знает, может быть как раз наоборот.

Денис сначала стеснялся, но потом стал читать все уверенней, и его голос стал тихо сливаться с тихо шепчущим за окном ветром.

Из романа «Дождь»

Глава четвертая

Этюд на какую то музыку всегда начинается с какого ни будь слова, с какой ни будь строчки.

Тихая компания, бьющая бутылки в девственном лесу, находящемся далеко от всех мегаполисов и всех проблем, не думает ни о чем. Они сидят у огня и пьют портвейн. Едкое пойло, далекое от музыки и раскрепощения сознания. Потом, вся компания с разбегу прыгает в озеро, что рядом с ними. Они плескаются в нем, они радуются, как дети. И только гитара, что стоит слишком близко к костру, плачет своими трещинами. Она рассказывает сосне, к которой она прислонена, что когда-то давно, в одном из таких лесов стояло огромное, раскидистое дерево. Оно было очень старое, его посадили около 120 лет назад, и все эти сто двадцать лет оно питалось водой из черной, как уголь земли, оно разговаривало с белками, что прыгали по ее ветвям, оно общалось с маленькими жучками, что ползали по ее коре…

Трава и мох согревали его корни, дикие животные пробегали мимо, и дикий ветер качал его ветви, заставлял его листву шелестеть, а осенью срываться, и лететь далеко-далеко, что бы превратится в черный перегной, и набухнуть зеленой почкой на той же ветке следующей весной.

Гитара продолжала плакать, рассказывая все это. Ее дорогой лак трескался сотнями маленьких трещин, гриф велся из-за перепада температур, но она не переставала рассказывать эту грустную историю.

Все вокруг дерева стало изменятся. Сначала пропали дикие животные: волки и лисицы больше не пробегали мимо, не пили воду из чистого синего озера, что было рядом… потом пропали белки, что прыгали по длинным и широким ветвям. Потом, из-за какого то дыма и треска мотора бульдозера исчезли все насекомые. Дереву очень хотелось узнать, что же там происходит за его спиной, но вот проблема - деревья не могут повернуть голову.

Дерево слышало от тополиного пуха, от пчел, что пролетали мимо, от зайцев, что были да же рядом с магистралью, что из деревьев делают какие то непонятные вещи- коробки, в которых люди хранят одежду, бумагу, на которой они пишут глупые рассказы о лесе и о тех самых мертвых существах, из которых изготовлена эта бумага, динамики своих магнитол, из которых несется музыка о шелесте листвы…

Иногда их наряжают красивыми стеклянными игрушками и ставят в угол комнаты. Потом, под их умирающие ветви они кладут подарки своим детям или просто близким людям.

А когда дерево умирает почти окончательно, его, еще живое выбрасывают в холодный, вонючий мусорный бак.

Так вот, когда к старому дереву подошел человек и постучал по коре костяшками пальцев, оно почему то очень захотело стать чем ни будь полезным людям, чем ни будь вроде полен для печи, или, стать столом, за которым какой ни будь великий поэт напишет свою самую великую поэму. Дерево да же хотело крикнуть на своем языке что-то вроде: «да! да! давайте, рубите меня, я хочу стать для вас чем-то большим, чем какой то вырост из земли с ветвями!»

Но почему-то, этот человек решил не рубить это дерево, а пометил его синим крестом из баллончика с краской, и сказал: «это не трогать, оставим для Цециони, он меня просил».

И все эти тракторы и все эти лесорубы двинулись дальше, в лес. Когда они пошли вперед, дерево увидело их: они курили крепкие сигареты без фильтра, ругались матом, и главной их целью жизни за весь день было- поскорей пойти на обед.

То, что они делали перед деревом, справа и слева от него, вызвало у него сначала шок, а потом желание упасть кому ни будь на голову, что бы хоть один из этих ублюдков перестал топтать землю, которая непонятно за чем его породила. То, что было раньше в полной гармонии, превратилось в хаос. Деревья и животные, деревья и вода, насекомые, мох, и да же воздух, все это было в гармонии, в очень хрупкой и безумно правильной, незыблемой гармонии.

Эти … люди… врезались в эту гармонию, как бензопила врезается в толстый лист пенопласта. Они изнасиловали ее своими потными подмышками, и дымом, что шел из выхлопных труб их бульдозеров и грузовых машин.

Они рубили все. Они рубили детей этого дерева, что упали семенами всего лишь десять лет назад, они рубили деревья, с которым это дерево стояло лицом к лицу в течение всех 120 лет. Они вгрызались в нежную почву широкими шинами своих машин, они уродовали ее гусеницами своих бульдозеров…

Дерево осталось одно на выжженной пустоши мертвого леса. Оно тихо роняло листья на трупы своих детей, друзей и близких существ, что связывали и грубо забрасывали в кузова длинных грузовых машин.

Через некоторое время к дереву, что не переставало плакать ни секунды, пришел этот Цециони. Он был суховатым и худощавым человеком с длинными черными волосами, что уже начинали седеть. Он, так же как и его предшественник постучал по дереву и приказал рубить.

Больно не было. Как может быть больно, когда тебя режут на части?

Дерево порезали на тонкий и не очень тонкий шпон и повесили сушить. Оно сохло, в своих полуживых, полумертвых частях около года.

Потом, наконец, их забрал Цециони.

Он долго обрабатывал их шкуркой, долго смотрел на каждую из пластин сухого, но пока что еще живого шпона. Потом он стал вырезать из них какие то странные детали чего-то непонятного.

Часть из них он гнул на пару, часть еще раз обрабатывал шкуркой…

И вот, наконец, через недели и недели упорного труда у него что то получилось.

Получилась гитара. Гитара была безумно красива и гармонична в своих обводах, гитара была идеальна.

Но Цециони что-то не нравилось. Он подолгу стоял перед ней, что-то обдумывая, но не решался сделать последний этап изготовления.

К Цециони часто приходили девушки. В его мастерской часто пахло женскими духами, их запах смешивался с запахом растворителя и лака. Он занимался с ними любовью на кровати, что стояла посреди его огромной мастерской. Но любил он, это-то дерево в своем новом облике, за долгие месяцы стояния на огромном столе в углу мастерской заметило точно, любил он только одну. Это была прекрасная девушка с жестокими карими глазами, которые выдавали весь ее нрав. Он любил ее всю - от макушки до мизинцев ног. Когда она заходила к нему в мастерскую, он преображался весь, он порхал как бабочка вокруг нее.

Наверное, она его бросила. Или с ней что-то случилось, может быть, она умерла. Этого дерево знать не могло. Только Цециони перестал чем-либо заниматься, кроме того, что бы пить.

Он приходил пьяный домой, он уходил пьяным из дома, он ложился спать пьяным, он просыпался еще не протрезвевшим.

В один прекрасный день, он пришел домой, из какого то злачного места, и стал крушить все инструменты, которые были сделаны, и которые были сделаны наполовину. Он разбивал их в щепки о стены, он бил по этим хрупким инструментам молотком. Он разнес все. И когда он, наконец, схватил за гриф свое самое любимое детище- гитару из того самого плачущего дерева, он почему то резко остановился и заплакал. Он положил ее на стол и взял банку с лаком. Потом он ушел куда то в сторону ванной. Когда он вернулся, из его руки фонтаном хлестала кровь. Она заливала весь пол, она оставляла кровавые пятна на обломках разбитых скрипок, гитар, виолончелей…

Он налил в лак много своей крови. Он из прозрачного стал темно- красным.

После этого он стал рукой, на которой не было порезов, наносить лак на гитару. Он наносил его густыми мазками, и его слезы капали на багрово- красную деку, на багрово- красный гриф…

Он назвал гитару «плачущая», из-за того, что его слезы, его кровь и его плач, смешался со слезами души дерева, что осталась в этом мертвом шпоне.

Дальше все было так, как обычно бывает в этом мире. Цециони вскрыл через месяц себе не руки, а горло, и умер прямо на полу своей мастерской в своей крови, слюне и моче, а гитара пошла по рукам коллекционеров. На ней никто не играл, ее брали в руки только в белых перчатках, на ней стояли струны чуть ли не из платины…

Ну а дальше была война. И как все считали, «плачущая гитара Цециони» была утеряна.

Ее конечно же выкрал какой то солдат, потом этого солдата убил другой солдат, а так как по внешнему виду эта гитара не отличалась от всех остальных гитар, ее таскали с собой всю войну по окопам, и играли на ней веселые блатные песни, и грустные армейские. И никто не слышал плач. Никто не слышал крики мертвых деревьев, и крик умирающего Цециони.

Шло время. Гитара оставалась все прежней, из-за того, что она была сделана из качественной полу живой - полумертвой древесины, и вот, она оказалась на гулянке какой-то братвы. И кто-то поставил ее слишком близко к огню. И лак, с кровью, в которой была любовь, убившая человека, и дерево, которое видело больше звезд на небе, чем видели все эти пьяные люди, все это стало умирать, трескаться и терять свою гармонию и суть, как тот лес, откуда было то дерево…

Крики пьяных людей, что доносились с озера, нарушал только грустный шорох мертвых листьев.

Денис остановился, взял бутылку и отхлебнул из горлышка

- Ну, как тебе? – с надеждой спросил он.

- Ну… с описанием и изложением у тебя не очень… но идея клевая. Чего ты остановился? Ты же еще не дочитал.

- Ммм… - обиженно промычал Денис- с изложением значит плохо…- сказал он, отхлебнув еще вина- ну ладно, короче, слушай дальше.

****

А где-то не далеко, в огромном поле, поросшем высокой, по пояс травой, двигалась странная процессия.

Неисчислимое количество людей шло, неся на своем горбу кресты. Здесь были все: старики, дети, женщины, мужчины. У всех был терновый венок на голове, который врезался в лоб, и из ран сочилась кровь, заливая все лицо, не давая открыть глаза.

Тяжесть и размер креста не зависели от возраста, половой принадлежности и национальности его носильщика.

Некоторые здоровенные мужчины легко шагали с маленькими крестами за спиной, а дети, которым не было и 7 лет отроду, тащили надрываясь крест, который, казалось, был сколочен из двух телеграфных столбов.

Кто-то не выдерживал, останавливался, и начинал голыми руками рыть яму, в которую потом вкапывал свой крест. Другие помогали ему забраться на него, прибивали гвоздями его руки, и, не говоря ни слова продолжали идти дальше, ни разу не обернувшись. Распятых встречалось очень много, где-то они были еще живы, где-то они начинали разлагаться, а где-то белели кости распятых скелетов. Но на них никто не смотрел. Все были сосредоточены только на своей ноше. И никто не знал, куда направляется эта процессия, где настигнет каждого казнь, но это волновало людей в самую последнюю очередь.

Вся толпа вышла к озеру, где стояла гитара уже с лопнувшей декой, кто-то уже был распят рядом с ней… но вся эта пьяная компания была слишком увлечена употреблением горячительных напитков, что бы обращать на такие мелочи внимание.

И только мертвые листья хрустели под их ногами.

В нашем зрительном зале много мест

В нашем зрительном зале много мест

Здесь каждый несет свой собственный крест

И каждый из нас по-своему свят

И каждый будет скоро распят

Рут поаплодировал Денису, тот театрально раскланялся, после чего они вместе отправились в магазин за новой порцией вина.

****

В один прекрасный день, когда солнце вылезло из-за дома напротив, так, что казалось, что кто то лысый, теплый и очень добрый, положил две свои солнечные руки на крышу дома напротив и смотрит улыбающимия веселыми глазами, Денис, потянувшись, рывком встал с постели. Он расчесал свои длинные коричневые волосы, почистил зубы, и затянулся своей первой за этот день сигаретой.

Потом он стал собиратся на работу. Он надел свой костюм, забрал вололсы в хвост, почистил свои черные ботинки и направился к входной двери.

Когда он ее открыл, на пороге внезапно оказался человек в ментовской форме. Сзади него стояло еще двое таких же ментов.

Этот человек, после недолгой паузы представился:

- Участковый Вятского района Непрошенов Станислав Николаевич. Вы- Денис Леонидов?

- Да, это… я… - Сказал ничего не понимающий Денис.

- Кхе- кхе- изрекла наглая красная рожа участкового- На основании статьи конституции Российской федерации о “воинской службе”, вы обязаны явится в военкомат, для постановки на воинский учет.

- Но… у меня же отсрочка, и повестки я не получал… Мне сейчас нужно на работу…

Эти слова, конечно, не имели никакого действия. Денису скрутили руки, и, через несколько минут, он уже ехал в ментовозе в военкомат.

Когда он туда прибыл, он понял, что дела его плохи: такими темпами, он уже к вечеру будет копать канаву на дальнем востоке.

Он еле – еле уговорил пустить его в туалет, и там набрал на сотовом телефон Рута:

“Рут! Выручай! Меня повязали, я сейчас в военкомате, я так чувствую, что я сейчас прямо отсюда поеду в какую ни будь часть… Если есть деньги, приезжай, выкупай меня…” – умоляющим голосом оттараторил Денис.

Рут узнал адрес военкомата, и через полчаса был уже там.

Этот военкомат кичился своей демократичностью и либеральностью. Ведь в нем был сделан евроремонт, в комиссии были якобы независимые врачи…. Но, почему то медкомиссию здесь мог пройти да же мертвый.

Когда Рут поднялся на второй этаж, Денис стоял в очереди у самой двери комиссии и нервно грыз ногти.

Он уже был “годен”, несмотря на бронхиальную астму и на плоскостопие, и теперь, после этой двери его ждал автобус с несколькими десятками таких же как он, который через полчаса должен был их всех развести по частям.

Денис так обрадывался Руту, что чуть не расцеловал его.

- Деньги принес? Я узнал тариф, там – он показал на дверь комисси- сидит самый главный, такой жирный ублюдок, ему нужно дать на лапу 300 зеленых, и я отсюда уматываю. - Сказав это, Дэн стал снимать рубашку. По каким то непонятным причинам, заходить в эту дверь нужно было, раздевшись по пояс, и, зайдя туда, встать по стойке смирно, сказать: “Я призывник такой то такой то, прибыл, в распоряжение комиссии для постановки на воинский учет”. Или что то в этом роде.

- Успокойся, Дэн. Я сейчас зайду вместо тебя, а ты одевайся пока. – Сказав это, Рут зашел в новую дверь, из прессованной древесины.

За столом, который, похоже стоил как раз триста зеленых, сидело нечто.

Казалось, щеки, сейчас будут расплыватся по столу. У этого полковника, была такая прекрасная жизнь, что заколка для галстука была явно золотой, из под рукава высовывались часы Rolex, а на столе стоял компьютер с большим жидко-кристаллическим монитором, который стоил, наверно пять официальных зарплат этого прекрасного военного, который, не сидел в окопах никогда, а окопался в бумажках за своим столом.

Перед его столом стоял ничего не понимающий парень. Нет, скорее мальчик. Наверное он только закончил школу, и только-только отдал документы в институт, но никаких экзаменов он сдать не успел, ведь у военкомата на него были другие планы.

Того, что зашел Рут, никто не заметил. Поковник занимался оформлением дела, а парень думал о том, как сказать своей любимой девушке, что она его не увидит 2 года.

Рут набрал побольше воздуха в легкие, и крикнул:

«Я, Денис Леонидов, мать твою, жирный ублюдок, прибыл, что бы расчленить твое тело, что бы трахнуть тебя по частям» !!!

Полковник ошарашено поднял глаза на Рута, и невольно вжался в спинку кресла - Рут был одет в черное пальто, в черный свитер и черные джинсы. Его бледное лицо было полно какой то мистической злости, что казалось, в комнате резко потемнело.

Взяв себя в руки, полковник своим хорошо поставленным военным голосом гаркнул: «Да я тебя, сученок сейчас…»

Он не успел договорить. Какая то сила подняла его с кресла, оторвала от пола, пронесла немного назад и пришпилила к стене, к портрету президента.

«Это я тебе сейчас кое-что объясню, ублюдок» - сказал Рут каким то не своим голосом, в котором было столько злобы, что хватило бы на целую толпу протестующих атиглобалистов - «Ты, сраная военная свинья, за свою жизнь не сделал ничего, для своего отечества. Ты служил в Авганистане? Ну конечно, ты служил там в штабе, и весь свой срок службы прекрасно пил, ел, и трахал медсестер из близлежайшего госпиталя. Каким образом ты получил там медаль за отвагу, не знает никто, да же ты сам. После этого, ты решил остаться в армии. Ну конечно, ведь тебя повысили в звании, и теперь ты мог командовать людьми. Ты бил своих солдат, ты бил их своими начищенными сапогами по ребрам за то, что они падали в обморок после пробежки на 10 километров в противогазах. А один раз, ты помнишь? – ты посадил молодого парня в карцер, но этого тебе показалось мало, ты приказал одеть на него мокрые валенки, несмотря на то, что на улице было минус двадцать. Ты это помнишь, ублюдок?»

Полковник, пытаясь оторваться от стены, и болтая в воздухе ногами, пискнул… «я не знал, что они были мокрые… это не я…»

« Ну конечно же не ты, ты только заходил в карцер каждые пятнадцать минут, и тушил сигареты в руки и лицо этого парня. Ты хоть помнишь, как его зовут? Ты помнишь, как он просил о пощаде?

Знаешь ли ты, что ему потом ампутировали его отмороженные ноги, и сейчас он подыхает с голоду на свою мизерную пенсию?»

«иииииииии» – взвизгнул полковник, колторый уже думал, что к нему в кабинет пришел Сатана, что бы забрать его в ад.

А Рут, тем временем продолжал.

«Потом, когда тебе присвоили полковника и перевели в военкомат, у тебя родился сын. Ты вбил себе в голову, что ты старый вояка, что ты ветеран войны, и так далее. Ты воспитывал сына, так, как «воспитывал» своих солдат. Ты бил его за двойку в дневнике, ты бил его за не убранные носки. И в это время началась война в Чечне. Ты мог отмазать сына от службы, или хотя бы не посылать его в самое пекло. Но ты этого не сделал. Тобой двигало не чувство долга, не чувство того, что все солдаты должны быть равны, тобой двигала ненависть ко всему, что движется, и к сыну, который вырос, и мог дать сдачи, тебе, ублюдок. И ты отправил его в Чечню. Там он погиб. Его тело разметало взрывом на 25 метров, и теперь у него нет да же могилы. Что ты делал день, когда узнал об этом? Ты сидел у себя дома, смотрел свой любимый футбол и пил пиво».

Полковника швырнуло на пол. Он упал на свое брюхо прямо перед Рутом.

«Кто т-т-ты?»- заикаясь спросил он, вскакивая на ноги.

«Я… Ха-ха»- рассмеялся Рут - «а ты присмотрись!»

В комнате внезапно потемнело. Полковник отшатнулся назад. За спиной Рута стало расползатся огромное черное пятно, оно стало закрывать собой стену напротив. Потом где-то вдалеке, полковнику стали слышны голоса, потом он увидел фигуры, которые медленно приближались из этой черной дыры. Эти фигуры качались, как дым. Когда они встали за плечами Рута, он в ужасе стал различать в них лица людей, которые были смазаны, которые искривлялись то дикой гримасе боли, то в приступе дикого хохота. Тени были серыми, они качались как дым от сигарет. Они протягивали свои конечности, похожие на лохмотья, пытаясь достать до его лица, они пытались плюнуть в него…

Полы длинного пальто рута распахнулись от непонятно откуда взявшегося ветра. «Ты никого не узнаешь?» - спросил он - «ты не узнаешь своих солдат, которых ты забил до смерти?» – из-за его спины вышли две фигуры - «ты не узнаешь того призывника, который благодаря твоей милости пошел в армию, хотя у не было одной почки? Помнишь, ты не «заметил» шрам толщиной с палец у него на теле?» – из-за его спины вышла еще одна фигура – «и, наконец, ты не узнаешь своего сына? Или ты уже забыл, как он выглядел?»

Четыре качающиеся как дым тени медленно подходили к полковнику, который все больше вжимался в стену. Он видел в качающихся лицах тех, кого он убил, или обрек на смерть.

Рут поднял руку и остановил их. Полковник стоял с мокрыми штанами, и трясся как осиновый лист.

«Значит так»- сказал Рут тихим и спокойным голом - «Не знаю как, но что бы через 3 минуты был «не годен» –Денис Леонидов и …» – он повернулся к парню, вжавшемуся в противополжный угол комнаты - «как тебя зовут?»- «Дмитриев»- испуганным голосом сказал парень – « и Дмитриев. Ты меня понял?» – «Да-да-да! Сейчас, сейчас…» - взвизгнул полковник.

Денис в ужасе смотрел на дверь кабинета, за которой были слышны визги полковника. Потом дверь открылась, и оттуда вышел Рут и протянул Денису военный билет. За ним пулей вылетел парень, что был в очереди перед Денисом, и пустился бежать куда то прочь, прижимая такой же военник к груди. А в проеме открытой двери был виден полковник, который ползал по полу на карачиках, как будто кто-то пинал его ногами в зад.

- Пойдем - сказал Рут.- Да, кстати, все могут быть свободны, неправда ли? – спросил он у участковых, что стояли рядом.

- А? Да, да! – какими то не своими голосами сказали они, почему-то в ужасе уставившись куда то за спину Рута. Денис посмотрел ту да же, но ничего не увидел.

Они вышли из военкомата и сели в машину Рута.

Ничего не понимающий Денис смотрел на Рута, который медленно вел машину.

- Что ты с ним сделал?- наконец спросил он

- Я? - да так, ничего… просто познакомил его с несколькими людьми.

- С ним ничего не случится? А то он вел себя как-то… ммм… странно…

- Откуда я знаю? сейчас с ним говорят те, с кем я его познакомил, они сделают то, что захотят…

В этот момент в хранилище личных дел призывников вспыхнул пожар. Бумага загорелась сама, как будто ее кто-то облил бензином и поджег.

Служащие пытались потушить пожар собственными силами, но у них ничего не вышло. Когда через 20 минут приехали пожарные, весь военкомат уже сгорел до тла. К счастью, никто не пострадал, кроме полковника Нетруева, у которого внезапно помутнился рассудок. Он был помещен в стационар психбольницы №2, с острой формой шизофрении.

Ему кажется, что он на войне. В его голове стреляют автоматы, падают бомбы… он забился в дальний угол свой обитой мягким палаты и пытается разбить себе голову об стену. Еще ему кажется, что его постоянно кто-то бьет ногами, тушит сигареты в глаза, и хочет посадить его в карцер, что бы потом ампутировать отмороженные ноги.

Из дневников Рута

День 396

Мысль, которая приходила в голову каждому

Иногда мне кажется, что вся система, в которой вертится весь мир, в которой вертятся все люди, настолько проста, что то, что ее не может понять ни один человек просто невероятно. Все люди произошли из одного одноклеточного существа, которое плавало в океане совсем не большой, по сравнению, с циклом жизни звезд, промежуток времени назад.

Тогда все существа были одноклеточными. У них не было ни пола, ни национальности. Они не различались цветом кожи, вероисповеданием…Почему же тогда сейчас, человек, который считает себя высшей ступенью эволюции, умудряется так хорошо убивать себе подобных, почему?

Почему то, что человечество приобрело за миллионы лет эволюции используется только во вред ему самому? Ответ на этот вопрос настолько прост, что на него не сможет ответить ни один из нас. Никто не сможет выразить этот ответ на бумаге, в музыке, на картине… Нужно понять, понять то, что не возможно объяснить другому, то, что невозможно выразить словами. Это должна быть не гениальная мысль, это не должно быть что то определенное, простое, это понимание должно быть в каждом. В этом понимании должно быть все: то, что было прочитано, увидено, сделано. То, что понимают все, но не могут собрать воедино. Это чувство должно быть внутри, но это не должна быть вера, или свод каких ни будь законов, положений, принципов. Это не должна быть любовь, во всяком случае, в том понимании, которое бытует сейчас везде. Это чувство не должно давать никаких правил, что нужно делать, а что делать нельзя, это не должно быть стадным чувством, это должно быть у каждого, у каждого разным и у каждого одинаковым. Может быть, тогда мир станет другим. И ему не нужно будет управление, не нужны будут правительства, армии, войны.

Ха-ха!

Интересно, скольким людям кроме меня приходила такая мысль?

****

Денис сидел за своим компьютером и думал, как начать следующую главу своего романа. Его письменный стол был таким же, как и у миллиона человек. Это была низкокачественная мебель из ДСП, покрытая пленкой под дерево. Компьютер был старый, постоянно тормозящий; пепельница, что стояла на столе была зеленой, она представляла собой улыбающуюся физиономию, в которую Денис постоянно тушил свои окурки.

Все идеи кончились, кончились так, как резко прекращается проливной дождь, который хлещет по улицам, по крышам города в течении недели. Он бьет по ним с таким звуком, как будто кто-то стучит пальцами по стеклу, он гоняет мусор в мутных потоках воды, текущих вниз по мостовой.

Это был не творческий кризис, а скорее что-то другое, что-то, что мешало Денису дописать последнюю главу. Она казалась ему раньше такой ясной, простой, он да же примерно уже знал, какими словами закончить этот чертов роман, который не давал ему покоя уже два месяца…

«Так… начало, начало… нужно просто начало, любое, можно просто начать с какой ни будь глупой фразы, а дальше все пойдет само собой… ну например «ночь была…» черт! Это же такая банальщина!!…

ладно, это мы сотрем. «Зеленая пепельница улыбалась своей глупой улыбкой. В нее Кирк постоянно тушил свои сигареты, но она никогда не…» нет, не то…

Воображение, воображение…

«В расширенных глазах кошки, которая сейчас, когда вы все это читаете, лежит где ни будь на высоком заборе в далекой, теплой стране, отражаются мечети, пески пустынь, разные лица людей, которые пробегают куда то по своим глупым делам…»

ммм… ну и что дальше?

Так, мне нужна сигарета. Нет, я должен что то написать, и вознаградить себя за это сигаретой.

«У кошки в глазах мелькает Эйнштейн, который вытряхнул пепел из своей трубки, и собирается запустить этой зеленой пепельницей в нее. А кошка, совсем не кошка. На самом деле она дух Джима Моррисона, она- его реинкарнация. И она страдает оттого, что кошки не могут купить ЛСД, или заказать себе в баре бутылку пива. А Эйнштейн, это совсем не Эйнштейн, это следующая реинкарнация маленького мусульманского мальчика, который погиб на войне, так и не поняв, за что он воюет…»

Так… начинается какой то бред. Нужно послушать музыку. Да, я буду писать под музыку. Нет, нельзя, я буду под эту музыку подстраивать настроение этой главы…»

Денис встал и прошелся по комнате. В чем дело, в чем? Он же знал, он знал, о чем писать всего пару дней назад, а теперь ему что-то мешало дописать последнюю главу. Ему казалось, что он пишет совершенно не так, и совсем не о том, о чем надо писать.

«Да какой к черту роман!» – думал Денис, меряя комнату шагами из угла в угол – «что я о себе возомнил… какой я на хрен писатель? мне всего лишь 18, какой роман! Нет у меня никакого жизненного опыта, я пишу о тех вещах, которые вряд ли поймут процентов 90 тех, кто будет все это читать… а может как раз поймут все, и скажут, что вся эта писанина глупа…»

Денис достал из нижнего ящика стола сверток с марихуаной, и забил косяк. Он стоял у окна и курил, пока по телу не пошла волна, которая одновременно и напрягла его, и полностью расслабила.

Он лег на кровать и закрыл глаза. Сначала мысли лезли ему в голову, мешая сосредоточится на том, что он хотел понять…

Потом они стали постепенно отступать. Почему-то в его глазах появилась картина, которая открывается машинисту метро, когда тот выезжает в своем поезде на улицу. Черный туннель, и вот, в конце появляется лучик света, который постепенно приближается к нему, а потом взрывается солнечным светом и белым снегом, который лежит вдоль рельс…

И вдруг, какой то внутренний голос, нет… что-то внутри него, дало ему почувствовать, что писать нужно о том, что он чувствует. О том, что он чувствует в данный момент, или чувствовал раньше, в пятом классе школы, неделю назад…. Главное, что бы это было то, что волнует его по настоящему, то, что затронуло его, поразило больше, чем все остальное…

И тогда он рывком поднялся с дивана и сел за компьютер.

Из романа «Дождь»

Глава 10 и последняя

Все мы когда то были ангелами. Да, когда-то очень-очень давно, все серые, безликие голуби, что сейчас плодятся на чердаках ваших домов, были ангелами. Были теми существами, в существование которых вы не верите отрицаете всем своим существом, всеми своими глупыми научными доказательствами…

Вы подавляете этих существ в себе, не давая им объяснить что-то…

Да, простите, я отвлекся. Так вот. Все мы были ангелами. И были эти существа белыми, черными, некоторые переливались на свету всеми цветами и оттенками, которые вы знаете, и которых вы знать не можете.

Где собственно обитали эти стаи ангелов с телом голубя, не знает никто. Слишком много времени прошло с тех пор, слишком уж много забыто.

Наверное, они жили далеко от земли, в огромных облаках, окрашенных солнцем в цвет пламени. Когда увидите такие облака, приглянитесь, может быть, вы их увидите.

Точно известно, что их не мог увидеть никто, просто потому, что не хотел видеть, известно, что им совсем не нужно было спускаться на землю, что бы передохнуть, что они могли принимать любую форму, превращаться в любых существ: они могли быть людьми, могли быть дельфинами в каком ни будь из синих бездонных морей, они могли быть абсолютно бесплотны… Они могли делать все, что угодно, могли заставить замереть время, могли остановить дождь так, что капли просто повисали в воздухе. Им позволялось все, кроме одного: ангелам запрещалось каким либо образом контактировать с людьми, а точнее говоря открывать им то, что знают они. Хотя бы за попытку объяснить что либо этим странно тупым созданиям, ангелов превращали в безликих, серых птиц, которых вы так часто видите на улицах.

Но если они все таки что то смогли объяснить, если кто то из людей внезапно понимал хотя бы один процент того, что знают ангелы, их могли сбросить в океан в виде дельфина или ската, или превратить в листок на каком ни будь дереве, который продержавшись на ветке все лето, в итоге упадет вниз и будет шуршать под вашими ногами.

Наверное, среди ангелов больше попадаются те, которые не могут просто так смотреть вниз на медленно гниющий, покрывающийся копотью войн мир. Наверное, их много больше, чем всех остальных, раз нас, серых и безликих, слившихся с городским ландшафтом, так много расплодилось.

Еще мне известно, что ангелы не могут быть ни злыми, ни добрыми, ведь они ангелы…

Откуда мне все это известно, спросите вы, ведь я обычный серый голубь , который еще только год назад сидел на мостовой, с подбитыми крыльями, у невысокого забора и ждал свою смерть?

Тогда придется начать рассказ с того дня, когда все это началось…

Что это был за день тогда… кажется четверг…

Денис достал из пачки сигарету и закурил. Последняя глава получалась какой то странной, она вылетала из всего романа. Как ее в итоге приплести ко всему остальному роману, Денис не знал.

Ночь за окном была темна, ночь своими черными, облезлыми ветвями деревьев скребла по стеклам окон…

Денис вспомнил Рута, как они сидели у него на кухне, а на подоконнике сидел, сгорбившись голубь с подбитым крылом.

Как Рут рассказывал ему историю про ангелов - голубей, как Денис смеялся над ним…

- И что, это он – сказал тогда Денис и показал большим пальцем на голубя – тебе рассказал?

- Да, Дэн. А что такого? Мы с этой птицей очень похожи. Оба такие же серые и безликие…

- Ну да, да. Конечно…

- Слушай, засранец! Ты хочешь слушать дальше или нет? – сказал Рут явно разозлившись. Когда Рут начинал злится, у всех вокруг него непонячтно почему, по спине бежали мурашки. Его глаза становились похожи на волчьи, а лицо наполнялось такой силой, что всем сразу резко хотелось его успокоить.

- Ладно, ладно, прости Рут, читай дальше, я может быть это в роман как ни будь вклиню…

- Ладно, это ты прости – сказал Рут, улыбнувшись – Кхе-кхе. Что у нас там дальше…- он перевернул страницу в замызганном блокноте.

Да, четверг.

В тот четверг я летел высоко над городом. Ржавые крыши врезались в него, как ржавые иглы. Была ранняя осень. Она гоняла желтые и красные листья в старых парках, в переулках, между домов…

Почему то в этом городе осень очень давила на меня, давила, как будто кроме меня, моим крыльям приходится нести еще пару птиц.

В тот день я сбежал с моего чердака, сам не знаю почему. Вся эта огромная семья в сто голубей, только изнает, что дерется, жрет и сношается, меня порядочно достала.

Я искал в этом шахматном поле домов один маленький флигель в два этажа, где жило одно удивительное существо. У нее были…

Нет, об этом я расскажу потом. Сейчас лучше рассказать о том, как я увидел ее в первый раз. Была гроза. Тучи накатывались на город, как серые танки. Я летел над городом, и в панике искал место, где можно укрытся от дождя. Но найти его было не просто, и я уже предчувствовал, как я превращусь в пепел, когда в меня ударит молния. Быстро завернув за угол дома я чуть не столкнулся с ней. Она как белая стрела промелькнула мимо меня. Она крикнула: “если не хочешь промокнуть, лети за мной!” Ну да, сказать то просто… я еле успевал за этой маленькой птичкой. Она то ныряла вниз, то резко поднималась вверх, огибая дома… наконец мы сели на крышу этого самого флигеля, и я увидел, что кровля отогнута на несколько сантиметров.

“Залезай, милости просим”- сказала она. Не заставив себя долго упрашивать, я втиснулся внутрь. Она последовала за мной. Внутри было темно и удивительно тепло. Сев у маленького решетчатого окошка я понял, что еле перевожу дух. Она же, немного поправив себе перья, спокойно посмотрела на меня. Она была удивительно красива, но в стае ее заклевали бы сразу, настолько она была непохожа на обычных голубей. Она была намного меньше и белее, а если сказать точнее – белоснежнее всех остальных. Но самая большая странность была заключена в ее глазах. Они были очень черны и еще более грустны. Никогда не видел у голубей более грустных глаз.

- Как тебя зовут?- спросила она

- Меня? – Сергей, но ты можешь называть меня просто “серый” – сказал я почему то очень волнуясь.

- Мммда. Очень редкое имя, но оно тебе очень подходит. – Я первый раз за полгода своей жизни застеснялся своих серых перьев.

- А тебя как зовут? – спросил я

- Меня никак не зовут.

- Почему? Первый раз вижу голубя без имени …

- Потому что мой серенький, я совсем не голубь.

- А кто? – насмешливо спросил я – на воробья ты не очень похожа… - меня перебил раскат грома, за которым сразу, как мотор, взревел ливень. - … и на орла то же – закончил я, думая о том, как же хорошо, что я нашел этот чердак, где можно переждать дождь.

- Я - ангел, так нас принято здесь называть.

- Ну да, а я птеродактиль – ответил я и у меня пересохло в зобу.

Она стала быстро увеличиватся в размерах, расправив крылья в стороны. Через секунду она действительно была размером с орла. Я перепугался так, как не пугался никогда в жизни. Я отлетел в сторону от окна, но не заметил, что в той стороне деревянная балка, и, больно ударившись об нее головой, упал вниз.

Когда я боле-менее очухался, я повернулся к окну, где была она… оно…

… я ничего более красивого не видел никогда. Увидев ее, я испытал чувство, которое да же не сравнить с чувством первого полета.

Это была девушка, с какой то непонятной фигурой: одновременно и стройной и полноватой, с ослепительно белой кожей. Ее черные волосы ниспадали на хрупкие плечи, ее черные глаза казалось, могли смотреть сквозь стены. Когда за окном ударила молния, резко очертив ее фигуру, я увидел, что из ее обнаженной спины растут огромные полупрозрачные крылья, которые доходя до самой крыши, да же немного уходили за нее, пройдя насквозь. Она сложила их, и протянула одну руку ко мне.

Она сказала: “Иди сюда, чего ты боишься, у меня ведь рогатки нет”

Я понял, что сейчас мне все равно, если бы она сказала, что сейчас сварит из меня суп, я бы все равно с большим удовольствием полетел бы к ней. Я подлетел к ней и сел ей на указательный палец. Она была настолько холодна, как будто была трупом. Она села со мной на дощатый пол чердака и сказала:

“Ну что, ты и теперь все еще считаешь, что я воробей, птеродактиль ты мой?”

Я попытался выдавить из себя что то членораздельное, но у меня ничего не получилось.

- Ты, серенький мой птеродактиль, хочешь меня видеть, ты хранишь меня в себе, иначе бы я в твоей серенькой жизни никогда бы не появилась. И вообще, ты самый умный голубь, которого я когда либо встречала. Ты наверное представляешь собой какое то новое поколение голубей, что ли… может скоро вы будете опять превращатся в ангелов…

- Как это “снова”? – с интересом спросил я, оправившись от первого шока.

- Видишь ли, мой серенький, когда то давно… – и она рассказала мне о ангелах.

Когда она говорила, ее глаза как то странно лучились, испуская странный свет, как будто притягивающий всех, кто был вокруг. А так как вокруг был только я, меня так тянуло к ней, к этому… к этому незримому и непонятному сгуску энергии…

- Но, кажется я нашла одно существо, я попробую ему объяснить.

- Что объяснить? – спросил я

- То, что знают все, но не знает никто. То, что отличает людей от ангелов.

- У тебя ничего не выйдет – с какой то неожиданной ревностью сказал я – Когда я только научился летать, я месяц жил где попало. Я часто заглядывал в окна, я видел много, поверь мне. С высоты полета слишком хорошо видно, кто эти существа на самом деле. Они настолько глухи, что не понимают да же друг друга, не говоря уе о чем то другом.

- Ты прав… - грустным голосом сказала она- я сама не знаю, зачем я это делаю. Мне кажется, что случилось ужасное – мне кажется, что я люблю его. Я вижу его насквозь, я вижу его мысли, и, несмотря на это, люблю его. Я не видела еще столь малопорочного человека, столь открытого. Он прошел первый этап, дальше осталось чуть-чуть. Он что то пытается найти, а это- самое главное. Его стоит только подтолкнуть, и он как бильярдный шар закатится в лузу. Правда, сначала он может ударится о борт стола… но это не столь важно.

Я услышал, как дождь стал затухать, а потом и вовсе кончился. Она встала, отпустив меня, я сел на горизонтальную балку. Она потянулась, и сказала : “ладно, мне пора. Я, пожалуй, пойду. Ты залетай сюда, если что…”

«Ну, за «глухих тупых людей» тебе, конечно спасибо, Серый» - сказал Рут, повернувшись к голубю. Тот как-то заерзал, стал переминаться с ноги на ногу, и пожимать крыльями как плечами, мол «да я так, я ту вообще не причем».

И вот, спустя три дня я летел туда, в этот флигель с отогнутой на несколько сантиметров кровлей. Я все это время хотел ее найти, но почему-то не решался. Мне почему то было страшно завидно этому, ее, как его…

У него была она… она… из-за него она меня не любит? Он наверное красив. Он наверное умен. А я всего лишь серая глупая птица, которая не может ничего сказать, которая ничего не может сделать, кроме того, что бы разбиться об мостовую, и превратится в очередной размазанный комок крови, мяса и перьев.

У меня начиналась паранойя. Мне казалось, что во мне все не так. Что я все делаю не правильно. Что я не правильно летаю, что я не правильно ставлю крыло к потоку воздуха, что я не правильно держу клюв к потоку воздуха… «Может он курит?» – думал я – «наверное у него квартира прокуренная… я бы то же чего ни будь покурил, да вот проблема: голуби не курят!!!!!»

Наконец я увидел этот флигель. Он был все таким же, как и в тот вечер, когда я был там с ней…

Почему… почему я не такой, каким должен быть? Почему я только маленькая, серая, летающая точка, которую могут заметить только маленькие мальчики, что раньше, лет десять назад стреляли по голубям из рогатки, а теперь, в ногу с прогрессом, стреляют из пневматических пистолетов?

Каждый раз, когда, вы замечаете размазанное по дороге тело птицы, вы просто брезгливо морщите свой поганый нос, и переступаете через него. Вы не понимаете, что здесь, на этом месте, где от тела птицы, которая совсем недавно могла летать и видеть бесконечное синее небо, которая могла погружаться в мягкие, ватные облака, которая могла постичь, в отличие от вас и землю и небо, вы не понимаете, что этот комок кровавых перьев, это могила вселенной. Могила сотен миллиардов звезд, что умерли с этой птицей. Вместе с этой птицей умерло ее небо, которое так уныло, как вам кажется, нависает над вами своими свинцовыми облаками…

Ее не было на чердаке. Я настолько расстроился, что взлетел так высоко, как никогда не забирался ни разу в своей жизни. Мне было страшно, как будто у меня нет крыльев, как будто я стою на тонкой, толщиной со спичку жердочке, и у меня сломаны оба крыла. Мне казалось, что вот сейчас, я оступлюсь, и полечу куда то вниз, и все, я не смогу лететь, я разобьюсь. Я летел так высоко над городом, что видел его смог, я видел, что этот город представляет собой огромный гриб, огромный гриб из смога, копоти, пыли, и просто грязи, что вы поднимаете своими подошвами с земли. За этим смогом не было видно ни машин, не было видно домов; были видны только редкие всполохи прожекторов каких то дискотек, которые исполосовывали это облако смога своими светящимися линиями.

Мой отец очень умный голубь. Он прекрасный голубь. Он лучший голубь из всех, которых я когда либо знал. Ему уже 4 года, он старше в восемь раз меня, но почему-то я совсем не уверен, что он в восемь раз больше знает о том, что такое жизнь, я не уверен, что он понимает то, что понимаю сейчас я. Нет, я не собираюсь лезть в проблемы детей и родителей, я лучше как ни будь потом, на том свете, напишу на эту тему трактат. Я просто хочу сказать, что мозг голубя устроен так, что, не смотря на всю нашу природную тупость, на всю нашу природную предрасположенность к инстинктам «жрать, срать и размножатся», он не создан таким, что бы его импульсы, его биотоки, или как там это еще называется, я не знаю, совпадали с импульсами и биотоками мозга другой особи, другого голубя. Для моего отца и для моей матери все очень просто, и все очень сложно. Но я думаю, что опять же, не стоит в данный момент лезть в эти глупые, никогда, ни кем не разрешимые, за все существование птиц, проблемы.

Я летел куда то, я летел, как летает авиалайнер, потерявший свой аэропорт. Я хотел улететь куда ни будь подальше отсюда, я хотел улететь, я хотел исчезнуть из этого чертового города, я хотел улететь в какой ни будь лес, хотя я никогда не видел никакого леса, я хотел сесть на ветку в этом лесу, и дождаться, пока меня сожрет какая ни будь обезьяна, правда, я совсем не был уверен, что в наших северных лесах существуют обезьяны. Я летал, как заблудившийся пассажирский самолет, я летал над городом, я хотел улететь куда ни будь далеко от него, но, как я не старался, я летал над ним кругами, я летал, несколько раз пролетев по окружной железной дороге, хотя думал, что долетел до Владивостока.

И вот, наступил момент, когда я не смог лететь дальше. У меня просто отваливались все мышцы, ведь голуби совсем не приспособлены этой чертовой природой для того, что бы долго летать, у меня свело все мышцы, а так как у голубей все мышцы по сути это те мышцы, которые отвечают за поднимание и опускание крыльев, у меня свело крылья.

Я начал падать. Меня перевернуло головой к небу. Это было интересное ощущение, это все равно что вас перевернуть вверх ногами и заставить ходить на руках. Я падал вниз, меня закручивало потоком, я падал, и чувствовал своим шестым птичьим чувством, сколько осталось до земли.

Земля. Небо. Звезды. Вечность. Бесконечность. Уверенность. Страх. Воздух. Вакуум. Кровь. Лезвие. Вода. Лед. Бумага. Огонь. Красное и желтое, зеленое и синее, черное и белое, чистый воздух неведомых мне равнин и грязные выхлопные газы какого то автобуса, все это смешалось в моей голове, все стало едино. Я повернул голову вниз. Ко мне, приближалась замусоленная машинами, асфальтом, домами и ложными теориями, земля. Там, внизу стоял огромный, прекрасный торговый центр, из стекла и бетона, и еще непонятно из чего. Этот центр приближался ко мне, а может я к нему, он увеличивался в моих глазах, как увеличивается вирус, распространяющийся по живым клеткам, с математической, кем-то давно уже просчитанной прогрессией.

До крыши центра оставалось всего сто метров, когда там что-то полыхнуло у него в основании. Кто то решил в этот самый момент, когда я падал, взорвать почти пустой дом, что бы нарушить экономику какой то страны, в которой я летал, жрал, срал, и собирался размножатся. Кто-то заложил пластит, или там, как его, гексоген, тратил, или другую муть, вокруг несущих балок этого здания. Каркас здания был железный, и поэтому, оно не сложилось как карточный домик, а медленно- медленно накренилось влево, потом накренилось еще, только чуть побыстрее, а потом стало уже совсем не медленно падать, погребая под собой какую то церковь и жилой дом.

Но мне, в тот момент было настолько на все это наплевать, что я да же не заострил внимание на том, вывеска какого торгового центра, или там, нефтяной компании так прекрасно сейчас падала вместе с этим железобетонным уродом.

Меня подхватило взрывной волной и унесло куда то вверх. У меня было такое впечатление, как будто меня взяла на свою спину моя мама, и несет меня куда то в теплое и уютное место, где нет опасности, где нет холода и горя, где нет боли…

И действительно, меня как будто подхватила чья то рука, огромная, теплая, как волна моря, которого я никогда не видел, как теплый восходящий поток воздуха, и понесла меня, скукожившегося, беспомощного, серого, и опустила на плоскую крышу дома, на которой я лежал долго, думая, мертв я или еще жив.

Небо было черным, и за смогом не было видно ни одной звезды. Небо было манящим, и одновременно отчужденным, небо звало меня, и одновременно отталкивало. Внезапно я понял, что не ел ничего в течении часов тридцати. Я ощутил такой приступ голода, от которого свело все мои внутренности, и, казалось, завязало их в узел. Я с трудом расправил крылья, и, почувствовал, что могу долететь до ближайшей кормушки. Но проблема была в том, что в кормушках было все давно съедено воробьями, а лететь на помойку и драться с воронами у меня просто не хватило бы сил. Поэтому, мне оставалась надеяться лишь на добрую бабушку, или доброго хиппи, что высыпает на карниз остатки хлеба.

Я еле-еле взлетел, и, спустившись на этаж ниже крыши примостился на карниз, на котором, о слава голубиному богу, как его там… забыл, было несколько крошек хлеба и пригоршня семечек, которые я начал усердно клевать.

Я совсем не обращал внимания на свет в окне, что прекрасно освещал мне мою пищу, я не обращал внимания на качающийся сзади уличный фонарь…

Но когда я боле - менее забил свой зоб семечками и хлебом, и поднял глаза, тогда мне показалось, что вся эта еда так и останется в моем зобу.

Там, за забрызганным мелкой изморосью дождя стеклом стояла ОНА!!!!!!

Она сказала: «давай улетим отсюда, Рут, пожалуйста… я прошу тебя».

Я конечно не знал, кто такой Рут, но в данный момент я мог лететь хоть на северный полюс. Я мог перелететь как Чкалов из СССР в Америку, главное, что бы она не отводила от меня своих грустных, безумно печальных глаз, в которые, мне почему то было страшно смотреть. Я закрыл глаза, что бы проверить, снится мне все это или нет…

Я открыл глаза. Я был в абсолютно темном помещении, но почему то видел все. Я увидел вокруг себя много голубей, а рядом со мной я увидел ее, мою белую, маленькую птичку. Ее, с ее прекрасными белыми крыльями, и с безумно грустными глазами, за минуту того, что бы смотреть в них, я готов был отдать оба своих никчемных крыла.

Я хотел что то сказать, но внезапно понял, что не могу ничего сделать, я понял, что мной управляет кто-то другой… этот кто-то другой вылетел в серый квадрат окна, этот кто-то летал над городом вместе с ней, этот кто-то совершенно неправильно махал крыльями и совершенно не правильно планировал, он выматывал свои силы, и в итоге, после затяжного полета над городом, когда он влетел в форточку комнаты, тогда я первый раз увидел тебя, Рут. Ублюдок ты этакий, кто же так летает? Лапы тебе оторвать вместе с крыльями, я после твоей прогулки тридцати перьев лишился!

- Так, это, кажется я немного не в тему записал –сказал тогда, в тот памятный день Рут и закурил сигарету – ну прости, Серый, я был не прав, я же не летчик испытатель. Ты последние строки про ублюдка, и про оторванные лапы и крылья, из своего романа вычеркни, Дэн, если конечно, захочешь это писать…

Денис сидел в шоке. Это было не похоже на рассказ Рута, да Рут вообще то Рассказов не писал, у него стихи то выходили как у кузнеца, который пишет стих для того, что бы прочесть его ночью на сеновале своей пышногрудой доярке.

«Да…» - вспомнил Денис - «как я не мог понять того, что мне хотел сказать этим Рут… хотя… что бы я смог изменить?…»

Тридцать перьев я Руту конечно прощаю, потому, что после того, как он упал на свой диван и отключился, я вылетел в открытое окно вместе с ней, с моей белой, прекрасной голубкой, и мы летали над городом, и я не чувствовал никакой усталости, я не чувствовал никакого голода. Я не чувствовал да же самого себя. Она мне что то говорила, но я не слушал. Мне было все равно. Главное - она была тогда со мной.

Она была тогда со мной в последний…ну… или почти последний раз…

****

Я увяз в делах. Я увяз в дерьме. Мой отец заболел. Я носил ему еду и кормил его, как птенца, из клюва в клюв. Я надрывался для него полторы недели, я дрался с воронами на помойках, для того, что бы принести ему кусок черствого хлеба, или, если повезет, кусок какой ни будь протухшей колбасы или грецкий орех…

Он выздоровел и прогнал меня. Он прогнал меня как кукушонка, он выгнал меня, просто потому, что птицы не помнят своих детей, они им просто не нужны. Почему я стал другим и помню, в отличие от других, своих родителей, я без понятия.

Конечно же, я сразу же полетел разыскивать ее, мою белую птичку. Ее не было нигде. За тем стеклом, по которому она так неуверенно проводила кончиками пальцев, из-за которого она просила меня, то есть Рута улететь, за этим стеклом сидели люди и торговали через интернет электрочайниками.

Флигель снесли. От него не осталось ничего, кроме кусков ржавой кровли, что валялись вокруг разбросанных кирпичей…

Я уже отчаялся ее найти, когда с высоты метров 200, я увидел ее.

Ее маленькое, прекрасное тельце валялось в груде мусора какой то помойки. К ней медленно, не спеша, подбиралась какая то шавка, что бы сожрать мой маленький, единственный кусочек света…

Конечно, она не смогла этого сделать - я как ястреб спикировал на нее, и, наверное, судя по визгам дворняги, выколол ей клювом глаз.

Я смотрел на нее.

Она была жива, она еще дышала, пыталась что то сказать.

Изо всех сил я пытался понять то, что она пытается сказать, но не мог;

Я положил ее тельце себе на спину и взлетел. Лететь было тяжело, но я из последних сил летел куда то вперед, куда то к солнцу, куда то туда, где она будет жива, где я смогу хоть что то для нее сделать…

Но, когда я пролетал над одной из детских площадок, какой то ребенок выстрелил в меня из духового ружья и пробил мне крыло, перебив кость. Я упал вместе с ней на асфальт, около низкого забора. Я из последних сил пытался оттащить ее куда ни будь подальше от людей, что ходили всего лишь в метре от нас. У меня ничего не получалось. Я пытался упереться в землю крылом, но оно было сломано, я смог протащить ее только полметра.

Потом рядом со мной остановились ботинки с железными носами. Подняв глаза, я увидел бритую голову какого то человека. Я не знаю, был ли он пьян, или он был под наркотой, но, он, не долго думая, с размаху наступил на мою голубку. Перья, мои белоснежные перья смешались с кровью.

В этот момент я хотел умереть. Я хотел умереть, что бы в следующей жизни проломить голову этому ублюдку. Я хотел было взлететь, что бы выклевать ему глаза, но, у меня не было крыльев. Я принялся с остервенением клевать железный носок его ботинка, из под подошвы которого еще торчали ее кроваво- белые перья. Он засмеялся, схватил меня за шею, и подняв на уровень своих идиотских глаз вывернул мне второе крыло. Потом он отшвырнул то, что осталось от нее куда то в сторону, бросил меня на землю, и ушел.

Я сидел и ждал своей смерти. Мне было безумно холодно, меня всего трясло. Я ждал смерти откуда угодно, смерть могла прийти от второго ботинка какого ни будь человека, она могла прийти в виде кошки или собаки…

Но внезапно, из кучки бело- кровавых перьев появилась ОНА. Она была такой, какой я ее увидел в первый раз. Из-за спины у нее росли полупрозрачные крылья, она была белоснежной, ее кожа белела как первый снег…

Она подошла ко мне, привязала к моей спине какой то листок бумаги, и сказала, грустным голосом:

«Все, Серый. Меня больше не будет, меня не будет больше никогда. Я ухожу. Я была в тебе. А теперь попробуй жить без меня, может быть это да же будет лучше. Нет, я не вернусь. И я не буду в твоих снах. Я не буду ни на небесах, ни в аду; меня больше нет, запомни это. И знай, мой серенький: это к лучшему. Я отдала вам себя. Я дала вам все, что могла дать. Пока…» - сказала она и стала растворятся в воздухе. Она исчезала медленно, как будто нехотя… Последней исчезла ее печальная улыбка.

«попробуй жить без меня» !

И я все понял, я понял, то, что знают все, но не знает никто, я понял то, что отличает серых, безликих птиц от ангелов.

И не знаю как это стало возможным, но мне стало еще хуже, чем было до этого. Я почувствовал такую невыносимую боль, боль от своих полученных знаний, боль оттого, что я все понял, что мне захотелось покончить с собой.

А потом, ты нашел меня, Рут. Зачем? Для чего? Что дальше?

Из дневников Рута

День первый

Три

Сосчитай до трех и вставай

Сосчитай до трех и беги

Сосчитай до трех и умри

Из дневников Рута

День последний

Где-то далеко отсюда, на огромных полях пшеницы, где всходит солнце, и плачут последней росой цветы, я останусь там.

Маленькие рыбки, что плавают у самого берега огромного чистого озера –

Я одна из них.

Я – разбившаяся луна под вашим окном,

Я – скат, которого вы убив, вытаскиваете из воды.

Я – это вы.

Не спешите меня убивать.

Эпилог

Ничего не изменилось.

Вокруг все так же меняется, как менялось до этих событий. Меняются люди, меняется мир вокруг них. Люди все так же умирают и рождаются, под вечными, как им кажется, звездами.

Когда ни будь, придет самый умный человек, и уничтожит эту голубую планету. Но, во вселенной, где-то на другой планете, никто этого не заметит, просто исчезнет маленькая точка в их телескопах.

Последний раз Рута видели в Питере, на берегу Финского залива. Наверное, он зашел в воду, и шел, пока его не скрыло с головой.

А может быть он просто растаял в воздухе.

Иирт, как она себя иногда называла, не видел никто кроме самого Рута, хотя, как он говорил, она жила с ним очень долго. Ее не видели ни соседи, ни друзья Рута. Когда они заходили к нему в гости, ее никогда не было дома.

Возможно, она не существовала вовсе, возможно, это был только плод его воображения.

Денис Леонидов закончил свой роман, и, как уже говорилось, он принес ему славу. Первое время он часто вспоминал о Руте, но со временем, стал его забывать. Только когда наступает осень, а точнее та ее часть, когда холодный ветер залезает за шиворот, Денис целыми днями бродит по Ботаническому саду, кормит белок орехами, и сидя на старых скамейках в полном одиночестве пьет водку, и смотрит зачем то в серое, свинцовое небо.

Голубь со сломанными крыльями, что жил у Рута, в скором времени выздоровел, и он отпустил его. Никто не знает где он сейчас, может лежит кучкой окровавленных перьев на дороге, а может летает высоко над городом, пытаясь кого то найти, что то кому то объяснить…

2003 г.



проголосовавшие

Для добавления камента зарегистрируйтесь!

комментарии к тексту:

Сейчас на сайте
Пользователи — 0

Имя — был минут назад

Бомжи — 0

Неделя автора - факир

Ж и Д
Ключик Жизни
Пишет слово. Пишет два.

День автора - Владд

Театр
Геррантокоб
Чойбалсан
Ваш сквот:

Последняя публикация: 16.12.16
Ваши галки:


Реклама:



Новости

Сайта

презентация "СО"

4 октября 19.30 в книжном магазине Все Свободны встреча с автором и презентация нового романа Упыря Лихого «Славянские отаку». Модератор встречи — издатель и писатель Вадим Левенталь. https://www.fa... читать далее
30.09.18

Posted by Упырь Лихой

17.03.16 Надо что-то делать с
16.10.12 Актуальное искусство
Литературы

Непопулярные животны

Скоро в продаже книга с рисунками нашего коллеги. Узнать, кто автор этих охуенных рисунков: https://gorodets.ru/knigi/khudozhestvennaya-literatura/nepopulyarnye-zhivotnye/#s_flip_book/... читать далее
19.06.21

Posted by Упырь Лихой

19.06.21 Непопулярные животны
19.06.21 "Непопулярные живот

От графомании не умирают! Больше мяса в новом году! Сочней пишите!

Фуко Мишель


Реклама:


Статистика сайта Страница сгенерирована
за 0.028403 секунд