Литература

Наверное, если человек едет подзаработать на выборы или на Север, он считается нормальным. А если ему суждено поправлять свое материальное положение за счет работы в пионерском лагере (теперь это называется детским лагерем отдыха), мы смело назовем его вожатым, да еще и лохом – какие здесь могут быть деньги? Вот так однажды поступил и я.

Педотряд «Товарищ» ко времени моего прихода туда был уже плотно сбитой структурой. «Товарищи» жили в основном этими ежегодными летними поездками. Только и радости, что обсуждать прошлые поездки и планировать будущие. Ну не ахтунг ли? ((с) ЯВАС).

Я вторгся в коллектив вместе с Надькой. За два дня до приезда шумной оравы нам сказали, что мы будем вожатыми девятого отряда, а это дети десяти лет, и называть они нас должны по имени-отчеству. В ответ мы расписались в какой-то бумажке под словами «курс пройден» и приготовились ждать.

Смеющаяся, плачущая, дерущаяся биомасса высыпала из автобусов и заполнила собой футбольное поле. Я стоял с пачкой путевок в руке и определял детей, которым надлежало оказаться в девятом отряде.

Эти двое стояли, прижавшись друг к другу. Своей болезненной бледностью и отрешенностью они напоминали молодых беспризорных токсикоманов. Но на самом деле их печальный вид объяснялся тем, что они были из интерната. Уж не знаю, почему в лагере для детей почтовых работников оказались интернатовцы. Наверное, на этот счет существует какая-то разнарядка. Мне хотелось подбодрить их, но я не нашел ничего лучшего, чем спросить:

- Вы братья?

- Нет, - умирающим голосом ответил кто-то из них.

- А похожи.

Весь отряд (36 человек, что очень много) надлежало разместить в двух огромных палатах-конюшнях (это очень мало). Надя отправилась укладывать девочек, я - мальчиков. Мне пришло в голову пронумеровать детей: надо было нарисовать схему расположения кроватей и напротив каждой из них подписать цифру, соответствующую фамилии того или иного человечка. Естественно, из этой затеи ничего не вышло: прибежала моя напарница в купальнике с мячиком в руках и, несколько раз ударив его о пол, быстро склонила мужскую половину к игре в волейбол. Из всех осталась только та самая малохольная парочка, которая спросила меня:

- Алексей Михайлович, вы можете положить нас рядом?

- Как скажете.

Через какое-то время они снова подошли ко мне и попросили перевести в другую палату, но я заявил, что здесь всего две палаты, вторая из которых для девочек, поэтому спите здесь и не выпендривайтесь.

Работа. Если бы я надеялся дожить до пенсии и собирал все свои трудовые книжки, то читающий их мог бы подумать, будто меня еще в детстве продали в рабство - столько в них забавных записей. Я отметился на лесоповале, на кондитерской фабрике (пряничный цех - полный пиздец!), в больнице, на радиозаводе и т. д. И скажу, что, пожалуй, вожатым работать было труднее всего. Когда дети бегут по коридору, складывается впечатление, что кто-то бросается тумбочками, и ничего с этим поделать нельзя.

Кроме того, они совершенно не поддаются дрессировке. Сколько раз я им говорил, что нужно сначала идти в туалет, затем мыть ноги и только после этого – в обуви, маленькие твари!!! – отправляться в постель, они все делали наоборот. Сначала мыли ноги, потом шли в туалет. Босые! И по песку до кровати.

Главное впечатление от лагеря уносится на веках: кто как, а я не могу в течение месяца спать по четыре часа в сутки. Под утро я пытался урвать немного времени для того, чтобы укрыться с Надькой под одеялом, но, вдавливая ее тело в проваливающуюся металлическую кровать, всегда чувствовал на себе любопытные взгляды детей. Мы хоть и прихватывали скотчем газеты к стеклам, но молодые ублюдки находили в листах бреши и высматривали, чем это там занимаются вожатые.

Используя власть, данною мне Богом и людьми, я объявил первый указ по отряду: рукоприкладствовать здесь могу только я. Алексей Михайлович будет вас бить, но только за одно-единственное преступление. «Правильно, дети, если вы сами ударите кого-то».

Наказывал не по-детски. И все агрессоры знали кратчайший путь искупления вины: необходимо снять ботинок, кед или в чем они там были при совершении преступления, и отдать его мне, после чего терпеливо ждать, когда я отшлепаю им виноватого по жопе. Случалось, бил с пристрастием, иначе не понимали. Самое трудное было определить в этих ситуациях, кто прав, а кто виноват. Но я, естественно, не вступал в полемику, а просто наказывал того, кто из них не плакал. Это, конечно, сомнительный способ поиска истины, но – ей Богу - он принес свои положительные плоды. К концу сезона все мои дети передружились, и драк практически не возникало. Для сравнения: соседний, десятый, отряд, вожатым которого был либерал Дима Струков, к концу сезона ужался на половину. Причина тому – жестокая дедовщина, процветавшая под носом у благодушного вожатого, выросшего, в отличие от меня, не в гопнической среде.

Одного парня, натурального психопата, постоянно устраивавшего драки (и также постоянно огребавшего в них пизды), я выставил из лагеря, вызвав из города его мать. Женщина обреченно приняла сына: наверняка не впервые. На прощание мной была произнесена емкая и точная фраза:

- Понимаете, моя задача, не перевоспитать вашего ребенка, а дать отдохнуть другим. Я ведь вожатый, я не педагог». - Вместо слова «педагог» мне хотелось сказать «психиатр».

Мной практиковался еще один вид наказания. Детей, которые не хотели спать и мешали другим, я выводил в коридор, сажал за стол и заставлял переписывать книгу Ким Чен Ира «Победит социализм нашего образца» - пусть причащаются к Великому!

Отряд величал меня Ата - отец. Трижды в день я ходил в столовую. Путь был долог и труден – у меня на руках, на плечах и на шее повисали дети. Они галдели, кричали и требовали:

- Ата, Ата! Мы вас любим! Переезжайте к нам в микрорайон! У меня сорок пятый дом, а вы живите в сорок шестом!

Ежедневно на своей любимой поляне я устраивал бои без правил. Вся мужская половина отряда нападала на меня, я отмахивался от наступающих Скелетом – так называли этого мальчика за соответствующее телосложение. Он совсем не обижался на свое погоняло и даже просил, чтобы к нему так обращались. Короче, я брал Скелета за щиколотки и размахивал им налево и направо, скашивая атакующих детей. Угадайте, кому доставался главный кайф от этого развлечения.

Надо сказать, практически во всех состязаниях и мероприятиях, устраиваемых в лагере двумя штатными массовицами-затейницами и физруком, наш отряд проигрывал. Подозреваю, причиной тому была непроходимая тупость наших подопечных. Объясняя, в чем дело, мы с Надей разводили руками: «Какие вожатые, такие и дети».

Единственную победу мы одержали в «Зарнице». Игра заключалась в том, чтобы сорвать все повязки с рук бойцов противоборствующей команды. На обратной стороне повязок были написаны звания: генералиссимус, генерал, майор… рядовой. Естественно, майор не мог срывать повязки с генерала. Генералиссимус мог разоружить только генералиссимуса. Поэтому на должность главнокомандующего я поставил самого сильного парня. Это оказалось не так легко: один полукриминальный тип, обладавший определенным авторитетом в отряде, заявил, что лидер он. В отместку несостоявшийся генералиссимус отказался играть, утянув с собой своего брата и еще двух человек. Это был серьезный раскол, но я оставался непоколебим.

Обозвав раскольников власовцами, с песней «Не вейтеся, чайки, над морем..!», мы отправились на место битвы. Чтобы труднее было срывать повязки, мы применили хитрость – смочили их в воде.

Я крикнул «За девятый отряд! За Ату!» - завязался кровавый бой. Запахло, гарью, раздались стоны умирающих, ржание лошадей, загремели пушки, завыли катюши. Повалились целые груды трупов и с той и с другой стороны. Верные мне чудо-богатыри, поднаторевшие в ежедневной борьбе с участием вожатого, умело зашли в тыл врагу, несколькими решительными атаками рассекли его ряды, быстро вычислили их генералиссимуса, сорвали с него повязку. Все остальные тряпочки тоже вскоре превратились в наши законные трофеи. Обезоруженные вражеские головорезы стояли перед победителями на коленях с опущенными головами и горько плакали.

С победой мы возвращались домой под завистливые взгляды власовцев. В качестве подарка нам досталось несколько килограммов самых популярных в этом лагере конфет - морковных (блядь, нигде больше такого не видел!). С них можно обкусывать шоколад, а натертую морковную начинку выбрасывать. Я подцепил древком вражеское знамя – мастерски расписанный цветочками Димой кусок простыни, и пронес его перед строем победителей, которые от души оплевали трофей.

А через два дня после нашей блестящей победы пропала Немецкая машина.

Почти на протяжении всего сезона я обменивался с вожатым первого отряда Женей Линейцевым записками депрессивного содержания:

Почему у вас улыбки мумий?

И глаза, как мертвый водоем?

Пепельные кондоры раздумий

Поселились в городе моем.

Почему бы не скрипеть воротам?

Некому их тронуть выходя:

Золотые метлы пулеметов

Подмели народ на площадях.

Он мне отвечал тем же:

Я – невинная тварь, кто детей пожирает в тумане.

Сумасшедших ночей предо мною горит горизонт.

Что увижу я в мире, окутанным черным обманом,

Где горящие троны похожи на сказочный сон.

Или:

Весь мир – огромный каменный мешок,

Где голубым окрашенные своды

И бледная иллюзия свободы

Собой влекут переступить порог,

Где, радуясь одержанной победе,

Ты воцаришься в камере соседней…

Весь мир – огромный каменный мешок…

Сложенные корабликом, записки доставляла в блюдечке одна моя девочка. Всем, кто видел курсировавшую между нашими корпусами курьершу (иногда это могло продолжаться целый день), становилось жутковато. Слишком уж у нее при этом был зомбический вид. Школьница так серьезно, невозмутимо и точно выполняла наши нехитрые задания, что мы прозвали ее Немецкой машиной. Ветер сносил с блюдца бумажные кораблики, она бережно подбирала их с земли, клала обратно в посудину и настойчиво продолжала свой путь. Немецкая машина часто спотыкалась на неровных лагерных дорожках, но это не подрывало работы механизма. Мы бы, конечно, не издевались над ребенком, если бы ему не нравилось это занятие. Но Немецкая машина получала удовольствие от игры: она всегда терпеливо ждала, пока один из нас сочинял другому записку.

В тот день, когда она пропала, я решил обойтись без стихов. Первое послание состояло из трех слов: «Ты уже готов?» Андрей понял, к чему я клоню, и уже через полчаса мне пришла ответная записка: «Я, зима, пришла за тобой». Так она мне и запомнилась: девочка-машина с инфернально-бледным лицом, немигающими, как у памятника, глазами и блестящим блюдцем в руках. Я написал: «Это будет совсем не больно. Слаще смерти только мед». Немецкая машина ушла, больше я не видел ее…

В милицию мы обратились только к вечеру, когда стало ясно, что на территории лагеря девочки нет. «В позапрошлом году у нас мальчик пропал. Лагерь перевернули – не нашли, а он, гаденыш, под лавочкой лежал», - успокаивал меня один вожатый, когда мы, потные, взъерошенные, нервные, с фонариками ходили по лагерю. Бесполезно.

Деревенский милиционер, заполнявший протокол, выглядел глупо, не лучше выглядели и люди, приехавшие на следующее утро из города. С домом пропавшей связаться не удалось. Поползли слухи, что девочку похитили, мол, кто-то видел на территории лагеря чужих людей.

Мы полностью прекратили заниматься детьми, предоставив их самим себе. Некоторых из них увезли родители. Милиция еще какое-то время вела поиски, а потом пришел указ – замять дело. При этом никто не знал, нашлась ли наша Немецкая машина.

Подробности случившегося, спустя какое-то время, за бутылкой водки, мне рассказал Серега Ященко, журналист, пятнадцать лет работавший в криминальных отделах:

- Да, спиздили девку. Она же дочка Хлебникова.

- Хлебникова? Того самого? Теперь ясно, чего она такая пришибленная.

- Да! Дело в том, что уже тогда у него были проблемы с партнерами. Наступали со всех сторон. Особенно напирали отморозки Киселя – слава Богу, уже нет этого урода. Когда совсем хреново стало, Хлебников решил скрыться на месяц – перегруппироваться и все такое. Где он был – фиг его знает, но девочку оформил под чужой фамилией в этот лагерь для почтовых лохов. А киселевские выследили и украли ее, когда она шла от твоего корпуса.

- С моей, блядь, запиской: «Это будет совсем не больно. Слаще смерти только мед».

- Ага. Хлебников, конечно, сразу же объявился. Девчонку-то ему вернули, зато забрали почти все остальное. Потом ты сам знаешь, что с ним стало…

Последние дети рассаживались по автобусам, я сидел на берегу речки, за которой шло поле, потом лес, деревня – моя страна, где воруют детей, убивают из-за денег людей, подкладывают под машины динамит. Впрочем, это не только у нас. Частная собственность – праматерь всех пороков… Надо было ехать...

А что касается тех двух интернатовских, ну в начале которые. Перевел я их в другую палату. Не мальчики это оказались, - девочки, похожи просто. Потому и сказали, что не братья. Сестры.