Литература

Всем сбившимся с пути истинного

и не нашедшим выхода посвящается…

Я пытался поймать разноцветные круги, вращающиеся у меня перед глазами, но когда и касался их руками, они исчезали с противным хихиканьем. Я опять тянулся к ним, и опять мои пальцы хватали пустоту.

Наконец я почувствовал что-то материальное и судорожно вцепился в него, стараясь не упасть и удержать равновесие.

– Что, не очухался до сих пор?

Знакомый голос противным жужжанием просверлил уши. Это Ник.

– Не спи, замерзнешь! – издевался голосок с тембром поломанной дрели.

Я потряс головой и очнулся. Я живу, я существую в этом несправедливом густом мире! Я возвратился в него уже в энный раз. Я вновь оказался в этом подвале, на стенах которого нарисована и написана вся моя жизнь, и вдохнул воздух, пропитанный запахом дешевого алкоголя и цветка познания жизни, то есть конопли.

Рядом Ник. Наркоман со стажем, как говорят всякие врачи. Никто не знает, как по-настоящему зовут этого угловатого грубого безногого парня с совершенно не подходящим ему резким тонким голосом.

Шесть лет назад Ник лишился обеих ног. Как это случилось, не знал никто, так как Ник не распространялся никогда по поводу своей биографии. Именно тогда Ник пристрастился к «чудотворному зелью», сначала чтобы смягчить неперестающую боль в культях ног, а потом просто ради незабываемых ощущений. Все дни и ночи он проводил в «Храме» – во мрачной обители всех городских наркоманов. Ходили легенды, что именно Ник основал сие чудесное заведение, «где легко найти страннику приют», однако и этого никто точно не знал.

Ник постоянно сидит в одном и том же углу на небольшой тачечке на колесах. Возле нее лежат странные конструкции, которыми Ник отталкивается от пола во время передвижения, и пара костылей. Тачка заменяет Нику инвалидную коляску, которую он еще в начале наркоманской «карьеры» отдал какому-то афганцу за две дозы.

Это Михась. Местный юродивый. Водянка головного мозга, а всё туда же: сидит с умным видом, косяком затягивается. Мудрый Ник говорит, что Михасю осталось жить несколько месяцев, так что пусть хоть перед отходом ТУДА (это слово Ник повторяет с особым благоговением) пацан почувствует, что такое настоящий кайф.

В углу лежит Эдвард. Весьма незаурядная личность. Еще в юности, начитавшись Булгакова и Кастанеды, обнаружил в себе талант писателя и начал сочинять довольно интересные вещи, с эдаким уклоном в религию и философию. О таких, как он, говорят либо гений, либо шизофреник. Однажды Эдвард переступил прозрачную тонкую грань между этими двумя понятиями и «подсел на иглу». Он говорил, что искал новые темы для своих произведений и хотел испытать на себе то, что чувствуют герои его книг. И покатилось. Эдвард трижды вскрывал себе вены, трижды его откачивали обитатели «Храма» и заставляли мыть ободранную раковину в темном углу подвала, в которую он трижды погружал изрезанные тупой бритвой окровавленные руки. Эдвард никогда не сожалел о содеянном и после неудачных попыток суицида повторял: «Если на этот раз не вышло, значит, в следующий раз получится. Я не могу здесь быть, ЭТОТ зовет меня». На вопрос, кто такой «ЭТОТ» Эдвард никогда не давал вразумительного ответа, начинал что-то бубнить и впадал в прострацию. В периоды просветления он пытался писать стихи на сырой стене подвала или цитировал свое любимое произведение Булгакова «Морфий».

Сейчас Эдвард спит, вкатив себе очередную дозу какой-то непонятной бурды, которую он откуда-то принес в маленькой бутылочке. Его синие губы и судорожное дыхание пугают меня, и мне кажется, что Эдвард скоро добьется своего и окажется там, где его ждет и зовет кто-то со странным именем «ЭТОТ».

А это Серж. «Его бы в Книгу рекордов Гиннеса», – ехидничает Ник. Действительно, сей индивидуум достоин этого. Серж четыре раза умирал – находился в состоянии клинической смерти. Он чем-то похож на Эдварда, но Эдварду до него далеко: Серж вскрывал себе вены с ужасающей периодичностью – раза по два в месяц. На его руках – от запястий до плеч – не было живого места. Раны не успевали зарубцеваться, а Серж опять находил причину, чтобы «улететь птицей прочь от проклятой земли», и вновь выпиливал кривым ножом на тонкой коже узоры. От Эдварда его отличало и то, что он резал вены не в родном подвале (это радовало его обитателей), а где-нибудь за его пределами. И снова наработанный сценарий: море крови, переливание, больница, затем квартира со старшей сестрой, заменяющей мать, и, наконец, возвращение в родные пенаты – в «Храм».

Что самое интересное, Серж – не наркоман. То, что он делает, объясняется не влиянием дозы, а какой-то психической болезнью с трудным названием, что-то типа маниакально- депрессивного психоза или паранойи. Но, несмотря на всё, обитатели «Храма» уважают Сержа за его интересные рассказы о жизни, смерти, о предназначении человека в этом мире, за весьма необычные взгляды на библейские каноны и их объяснение, а также за умение толковать сны.

Возле раковины, как тонкая церковная свеча, догорает Дэн. Длинными корявыми пальцами с синими ногтями он осторожно трогает свою шею с распухшими лимфоузлами, безнадежно закрывает глаза и хрипло, натужно кашляет.

У Дэна СПИД. «За все нужно платить, – часто повторяет Дэн. – И за любовь тоже». Он заплатил за любовь слишком дорого – своей жизнью.

Раньше у него было все. Дружная семья, хорошая работа, друзья, в конце концов. Родители спились, с работы его выгнали, когда узнали, что он болен, друзья отвернулись от него. Теперь Дэн тихо умирает, не имея никакой надежды ещё немного пожить, потому что его болезнь достигла той стадии, когда всё позади, а впереди – лишь то, перед чем все мы преклоняемся с благоговейным страхом.

Я не боюсь смерти. Я уже видел смерть. Тогда умирала девушка. Моя девушка. Иногда мне кажется, что это произошло вчера, а периодами я думаю, что это было очень давно, еще в той, в прошлой моей жизни.

Я художник. Вернее, я был им. Помню, я писал светлые картины, на которых так любил изображать восход солнца или реку, вернее, ее исток, символизирующие начало жизни. Помню, как мои произведения нравились окружающим. Они говорили, что чувствуют какую-то энергию, исходящую от этих картин.

Но это было давно. Вчера, позавчера, неделю, месяц… вечность назад. Я оставил живопись с тех пор, как ужасно погибла ОНА.

Я вспоминаю два дня. Как она появилась в моей жизни и как ушла из нее. Она купила у меня картину с изображением прозрачного пруда, а потом… потом мы были вместе, наверно, целое тысячелетие. Тогда мне казалось, что счастье вечно. Тогда, когда я был молод и наивен.

Я рано вырос, рано постарел. Мне нет и тридцати, но я выгляжу почти пожилым человеком. Теперь я знаю, что счастье мимолетно, даже почти незаметно. Порой его даже не успеваешь потрогать или почувствовать. Я понял: когда ты навсегда что-то теряешь, только потом понимаешь, что это и было настоящее счастье, которое ты не ценил. Но я ценил, я успел его потрогать, ощутить всем сердцем, каждой клеточкой своего тела и осознал, насколько оно недолговечно.

Я никогда не смогу забыть тот день, когда всё для меня померкло, оборвалось и упало с глухим мертвым стуком.

Была суббота. Восемнадцатый пасмурный октябрьский вечер. Мы должны были встретиться на старом пляже за городом. Это место считалось нечистым, но мы любили проводить там время, ведь кругом не было ни одного человека, кроме нас.

Она пришла раньше меня… Всего какие-то двадцать минут, а я всю оставшуюся жизнь чувствую себя виноватым. Всё могло быть по-другому, если бы я явился раньше.

Когда я пришел, она лежала на песке в луже крови, нелепо раскинув руки и запрокинув голову. То, что я увидел, навсегда въелось в мой больной мозг, в мою душу, раскаленным железом выжглось на сердце.

У нее не было глаз: кровавое месиво запеклось на пустых глазницах неровной коркой. Из груди торчала резная рукоятка ножа.

Но она еще дышала. Она не могла видеть меня, но услышала мои шаги.

-Я ждала тебя, - протянув ко мне руку, с трудом выговорила она.

От ужаса я выронил цветы, которые я для нее купил. На ее руке не было пальцев. Она тянула ко мне окровавленные культи и пыталась улыбнуться. Это было кошмарно: белые зубы неестественно блестели на красно-багровом фоне изуродованного рта.

-Кто тебя так? - только и сумел выдавить я.

Слезы застилали мне глаза, но сквозь их пелену я видел, как она беззвучно шевелила губами, на которых постепенно выступала красная пена. Я оглянулся и заметил начерченные на песке странные знаки и круги.

-Сатанисты… - тихо ответил я. Сам себе, потому что она уже не могла меня слышать…

-Прости меня, - запоздало произнес я и упал рядом с ней на колени…

Я плохо помню, что было потом. Я долго шел, не понимая, куда и зачем. «Забыть, забыть, обо всём и обо всех, в первую очередь о НЕЙ и о себе», - буравила мой воспаленный мозг мысль.

Тогда я впервые решил попробовать наркотики. Купил на «Товарке» полстакана непонятной, незнакомой мне жидкости и два шприца. Забрался на какую-то стройку, неумелым жестом наполнил шприц и дрожащей рукой воткнул его в вену. Я почувствовал, как наркотик разливается по моей крови. Когда он дошел до сердца, я ощутил резкий толчок и потерял сознание.

Когда я очнулся, вокруг меня стояли с сочувствующим видом люди.

-Добро пожаловать в нашу скромную обитель, - произнес безногий парень на костылях. - Знакомься: я Ник, это Эдвард, Серж, Дэн… - Парень назвал всех стоящих вокруг меня. - Я вижу, тебе некуда идти…

Так я попал в «Храм», где прочно «подсел на иглу», стараясь забыть обо всём. Но это мне не удается. Тогда после очередной дозы я бреду на кладбище к аккуратной могилке и пытаюсь восстановить в своем изувеченном мозгу события прошлой жизни, перечитывая на высоком кресте черные расплывчатые строки:

ОНА

(1978-18.10.2003)

Прости меня…

Это всё… У меня нет пути назад. Я чувствую свою слабость, но не могу с собой ничего поделать. Я не могу жить по-другому. Я не могу бросить колоться, потому что у меня не хватает воли. Потому что у меня нет того, ради чего жить.

Да, пусть говорят, что я слаб душой, что безвыходных ситуаций не бывает, что со всем можно смириться. Но я не сумел найти для себя выхода, не смог смириться с произошедшим. И каждую ночь я словно вижу перед собой пустые, покрытые кровавым месивом глазницы, устремленные в серое осеннее небо, слышу бурлящий шепот безжизненных губ. Чтобы избавиться от кошмаров, преследующих меня постоянно, я опять беру в руки шприц и совершаю привычные, отработанные до автоматизма действия, и видения ненадолго оставляют мою растерзанную душу.

Прости меня…