Литература

Как это произошло – дело тёмное, и осветить мы его не можем. Но здание театра выглядит теперь как сгнивший зуб в ряду здоровых зубов; в этом районе плотная застройка. Театр готовил к постановке одну драму, все копии её текста пропали, некоторые – в огне. Однако текст этот слишком интересен, чтобы просто так о нём забыть. Но и вспомнить оказалось возможным только кое-что.

Темой драмы было Просвещение, эпоха в истории мысли. Но драма не была исторической в обывательском смысле, нет – она каким-то подчёркнуто постмодернистским, но на удивление удачным образом ухватывала саму суть эпохи, а не описывала внешнюю сторону событий.

Далее будут представлены реконструированные описания некоторых действующих лиц и ситуаций. Необходимо помнить, что эффект от драмы зависит не только от текста и драматургического замысла, но и от тех средств, которые используются при постановке. Поэтому читатель здесь имеет возможность увидеть только тень драмы, даже – фрагменты тени.

«Вольтер – кошка, костлявая до такой степени, что когда она движется, раздаётся стук. Эта кошка с топотом бегает по дому и считает, что Человек не властен менять что-то в холодильнике после того, как Он включил его в сеть.

«Просвещеняческий деструктивный восторг. Дидерот со всеми своими антихристианскими выпадами похож на молодую псинку, которая с упорной непоследовательностью грызёт и царапает ценную мебель – старинный массивный шкаф. Изуродовать хорошую вещь может порядочно, потому что хорошую вещь портит мельчайший изъян. Но трудно представить себе щенка, который съел шкаф. Легче представить шкаф, который, упав, раздавил пса. Шкаф слишком тяжёл, чтобы бросить его щенку.

«Кант он такой, что про него не понять – толстый он или худой.

«Их род во вражде с более достойным и старинным родом. Предки просвещенцев охотились на людей, но не ели их, а просто сжигали. Это очень резко контрастировало с просвещенческой идеологией и с тем образом прошлого, который хотели создать просвещенцы; поэтому они приписали эту охоту предкам своих врагов.

«Ничто не в прошлом.

«Мария-Антуанетта выносит на сцену блюдечко нефти; и поджигает. ласковый дым наполняет её шикарную причёску, её великолепные волосы претерпевают изменения.

«Марат. Он вполне сыт, он сам не верит тому, что насытился. Поедая каждый день свежее, дымящееся мясо, он уже несколько лет постоянно чувствовал голод, а сегодня, откусив лишь небольшой кусочек от трепещущего сердца, почувствовал, что голод отступает. Запив сердце санкюлота дворянской кровью, Марат сел в таз. В комнату входит человек, которого Марат называет Шарлоттой. Этот человек – Карл Корде, лидер Берлинской коммуны 1871 года и диктатор всей Германии в течение 6 лет после того, как коммуна объединила нацию, деморализованную поражением в франко-прусской войне. Интересно то, что это поражение было спровоцировано в наибольшей степени – революционным выступлением партии марксистов-кордистов (Маркс – это настоящая фамилия человека, вошедшего в историю под революционным псевдонимом Корде). Интересно так же то, что Корде умер от инфаркта, до которого его успешно довёл его ближайший соратник и преемник Энгельс (австрийский еврей, взявший себе немецкий псевдоним). И вовсе не интересно то, как Карл Корде смог после смерти встретиться с живым Маратом. Важно то, что именно под влиянием примера Марата педерастической страстью ко всему человечеству воспылал в последние месяцы своей жизни Виссарион Белинский, отец того, кто известен под именем Энгельса.

«Крокодил из Миссисипи съел Гельвеция.

«Трое: Вольтер, Дидерот и Руссо: бенгальскими огнями выжигая выкалывают глаза обесчещенной Европе. Бычья шкура висит на заднем плане.

«Ночные насекомые не по своей воле летят на свет, их ветер гонит. Ветер не по своей воле стремится к свету, а как вода, наполняющая реку до тростниковых краёв.

«Я – придерживаюсь рационалистической философии, традиций Просвещения, и поэтому христианства не знаю и знать не желаю.

«Мы отчаялись от безмолвия своего народа, а могли бы ужаснуться.

«Д’Аламбер носится по кругу, у него горит хвост. Славная иллюминация!

«Монтескьё заснул. Он всегда видел очень реалистические сны, такие, что, проснувшись, не сразу мог различить события сна и яви. В этот раз ему снилось, что он ворочается в своей постели, никак не может удобно улечься и не может уснуть. И уже светает, и по-своему кричат птицы.

«Религия – омут человеческой мысли.

«Эмиль в чёрной шляпе воет на Луну.

«Голова великого химика Лавуазье не была плодом Просвещения, но упала на опилки, как созревший плод. Эпохе очень важно было показать, что она не бесплодна. А ещё говорят, что права человека – плод Просвещения. Да, в некотором смысле – плод.

«Ветер наполняет паруса. Чем? – явно не самим собою.

«Таракан залез в будильник, ему больно.

«Ничто не в прошлом.

«Эпилог. Казнь Людовика 14 удалась, но на третий день после публичного гильотинирования оказалось, что многотысячное войско угрожает Парижу и несёт сотни знамён с белыми лилиями. Во главе войска – восставший монарх, невредимый и великолепный, он прекратит кровавое буйство террора, и политические стихии подчинятся человеческой воле с небывалой упорядоченностью. В память о реставрации монархии в Париже была установлена Триумфальная арка, на ней впервые была изображена Сияющая Гильотина. С тех пор для всех монархистов Европы гильотина – самый востребованный символ, ведь он напоминает им о поражении всех и наиболее радикальных попыток республиканцев уничтожить монархию. «Гильотина», – говорит де Местр Пестелю и в тоне прославленного католика звучит торжество, и уста бешеного и кровожадного мечтателя не могут пропустить слов, из них валятся только клочки пены. А под Триумфальной аркой, в сиянии гильотины стоит королевский маршал Бонапарт, и опускается занавес: белый как снега России, белый как лилия.

Это всё, что удалось восстановить. Остальное сгинуло вместе с театром. Напротив того места, где было здание театра, на другой стороне улицы, – сквер с тремя переломанными скамейками и без имени. Труппа по одиночке и семьями эмигрировала в Скандинавию. Рабочие сцены отравились метиловым спиртом, убедившись в невозможности обезопасить его добавлением жидкого мыла. А вот режиссёра я как-то встретил в квартире своего научного руководителя. Режиссёр сидел в кресле-качалке, он сказал мне:

«Когда я засыпаю, во мне рождается проза. Когда я, переборов сон, фиксирую эту прозу, я испытываю восторг. Это восторг колокола, который ощущает, что не весь он пуст, что внутри него есть – и движется – язык. Мне наплевать, если кто-то, глядя на меня сквозь мою прозу, сочтёт, я философствую, причём всерьёз и неудачно. Мне наплевать, если кто-то решит вдруг развенчать мои «философские потуги» и примется судить о моих способностях к размышлению, основываясь на разборе моей прозы. Моя проза представляет собой мышление в разрезе, никто не требует от модели телевизора в разрезе, чтобы он показывал хотя бы рекламу, ведь такая модель создаётся с совершенно другой целью. Впрочем, мне настолько лень полемизировать с критиками, неспособными отличить пенис от языка, что я даже не пытаюсь достаточно чётко формулировать мои мысли. Я говорю Вам это всё потому, что надеюсь, что смогу обрести в Вас читателя, отличающего повествование от рассуждения. В сущности, Вы сами виноваты в том, что, в конце концов, окажитесь таким читателем. И тем более Вы виноваты в том, что начнёте записывать за мной мои слова, только не вздумайте называть Ваши записи «логиями».

Вместе с режиссёром мы спустились в подвал. Молодо и влажно, почти по-кошачьи блеснув глазами, режиссёр ткнул меня своим коричневым пальцем в левое ухо. В подвале он сказал мне

«Крысы говорят, что я безумен. Чай течёт в моих мозгах и говорит, что я безумен. Почтальон стучит своим молотком по батарее и обои говорят, что я безумен. Но я, по крайней мере, не утверждаю, что пустые небеса светятся; и поэтому меня принимают в профессорских домах. И поэтому не самые бездарные из современных учёных подолгу выслушивают мои попытки интерпретации – неудачные опыты и немного удачные – мiровых эпох. Особенно эпох в истории мышления.

«Нужно быть безумным, чтобы до конца понять Просвещение. Но в то время, когда я сжёг театр, в тот момент я был гораздо разумнее, чем весь век Разума. Если нынешний обыватель – самое жестокое животное (исключая, конечно, американского тинэйджера) – увидит своих духовных предков во всей красе, если это произойдёт, цивилизация будет уничтожена (что бы мы ни понимали под цивилизацией).

«Я потерял нить…

«А если обыватель потеряет свои цепи, он начнёт тотальную войну, ставя себе целью – уничтожение всех достижений человечества. Чтобы – светло-синий свет утренней звезды, пытающейся уместиться между ночью и днём, чтобы этот свет показался ярчайшей иллюминацией.

– Поздно уже.

– Да, поздно репетировать, театр-то сгорел, – сказал из-за моей спины научный руководитель.

На следующий день я встретил режиссёра в толпе. Он заявил, что рассказ можно продолжать, что он продолжит, но рассказ нельзя закончить.

«Обывателя узнать легко, у него в каждой глазнице вместо глаза сидит крыса.

«Обыватель тает, соприкасаясь с человеческой мыслью. Он создал философию, чуждую мысли; он пытался создать такую же религию, но безуспешно. Теперь он пытается доказать, что в христианстве были только мифы, и не было осмысления мифов.

«Проза жива мыслью, а мысль жива поэзией. И поэзия жива мифом.

Остальные речи режиссёра, слышанные мной, я перескажу как-нибудь в другой раз, а теперь заканчиваю. Разумеется, многие события описаны не так, как они происходили на самом деле, очевидцев прошу не возмущаться. Многое было иначе, многое было гораздо интересней, многие могли бы описать это лучше, чем я, но ничто не в прошлом.