Вот я иду, - я открываю дверь, - я вхожу в комнату: на постельке меня ждёт метафизическая пизда, которая никому не принадлежит, кроме самой себя. Одинокая пизда на мятой мокрой постельке: жёлтые простыни, прорванные в разных местах, - мокрый комок гниющих тряпок, в котором шевелятся едва заметные червячки. И одинокая, окровавленная, вырванная с мясом из ниоткуда пизда. И грязное, ни разу не вымытое окно; пол в окурках, плевках, в пятнах гноя и крови, лужах блевотины; повсюду раздавленные шприцы и обугленная посуда, полусгоревшие спички, куски засохшей ваты, жёлтые бинты с ржавыми пятнами; переполненный говном унитаз в туалете, - вокруг него – коричневая лужа и ворох измазанной намокшей бумаги; никаких обоев: стены исписаны углём и исцарапаны гвоздями: в надписях преобладает слово ХУЙ, - и затмевает все остальные слова; никакой мебели: матрас и простыни - в которых шевелится и дышит одинокая ничья пизда - просто лежат на полу. И я, спустив джинсы, но не снимая пальто и ботинок, стягиваю на колени замызганные трусы и достаю вялый помятый член: он бледен и печален; он не хочет, - но надо, надо, надо… И я ебу, содрогаясь и блюя в гниющую ткань. Через пару минут полуэрегированнный хуй крепнет, разбухает, становится железным столбом, - и мне начинает нравиться всё происходящее. Простыни скользкие, пальцы шарят в остатках чьих-то соплей, - но я не обращаю внимания и самозабвенно ебусь, чувствуя, как из пизды сочится кровь, пропитывая свитер и волосы на лобке. Мне жарко: я кое-как сбрасываю, не переставая ебаться, остальную одежду: на мне остаются только носки и часы на руке. Я тяжело дышу, я весь вспотел и чувствую, как холодный воздух касается чужими пальцами моей влажной кожи. Напряжение в Свадхистана-чакре растёт, там кружит необузданный вихрь неумолимой и беспощадной Праны. Меня трясёт, перед глазами вспыхивают пятна оранжевого и жёлтого света. Я чувствую, что сейчас кончу, - и кончу как никогда. Колючий ураган вертит моё тело, швыряет его во все стороны, - и я снова блюю в простыни. И вот я кончаю: с дикой болью, которая разрывает на куски мой хуй, с бешеным и свирепым воплем, с потоком Праны, бьющим через край и заливающим всё вокруг. Меня охватывает чувство настоящего освобождения, божественный оргазм рвёт меня в клочья. Последнее, что я чувствую: короткую секунду меня обнимают тёплые, живые руки, а поясницу на краткое мгновение оплетают гладкой кожей живые ноги; какой-то миг к моему животу жмётся другой живот, а к груди - мягкие женские груди; кто-то целует меня в щёку: я открываю глаза, - и вот что я вижу: вместо лица и целовавших меня губ – крохотный овальный курган из белых шевелящихся червячков, отдалённо напоминающий женское лицо. Я чувствую, что к моей щеке прилипли маленькие жёсткие тельца, они шевелятся, - и от этого щекотно. Я начинаю орать, дико, извергая слюну. Лицо из червей расползается в стороны, - под ним – тускло блестящий рыжим кафелем пол. Я поднимаю голову и вижу, что нахожусь в общественном туалете, на вокзале, - голый, на мокром полу, возле писсуаров в ржавых потёках. Кто-то незнакомый с сумкой на плече равнодушно мочится рядом со мной. Упругая струя летит практически над моей головой и падает, разбиваясь на брызги, в разинутый печальный рот писсуара. Я привстаю и оглядываюсь: в одной из кабинок свирепо ебутся пидоры, - тот, кого ебут, тихонько плачет: “Во имя Исуса… ой, блядь… больно!.. Исус… Исус… Исус…” Второй рычит сквозь зубы. Возле умывальников распивают бутылку чернил три заскорузлых бомжа. В глазах у них пузырится моча, застоявшаяся, покрытая мутной плёнкой. По полу ползают маленькие беленькие червячки. Врывается уборщица и визжит на меня, увидев моё голое тело, - лупит меня, матерясь, по спине и заднице шваброй. Я встаю; иду, покачиваясь, к выходу; поднимаюсь по лестнице и выхожу голый на улицу. Вечер. Медленно кружится и падает на асфальт снег. Пьяный мужик спит под лавкой. Больше никого нет. Я подхожу к посапывающему алкашу и судорожно срываю с него одежду: заблёванную куртку, старый пиджак, рваный свитер, обоссаные штаны и дырявые кроссовки, - напяливаю всё на себя и торопливо бегу прочь, не оборачиваясь… Я иду по дороге, - машин нет, людей нет; тихонько падает снег; в окнах домов не горит свет; - надо всем растёт и ширится умиротворённая равнодушная тишина. Я иду, - и передо мной темнота и чужая недостижимая вечность. Соль земли и необозримое пространство. Передо мной – исходящий белыми червями снега БОГ. |
проголосовавшие
комментарии к тексту:
