Литература

Хоть в чём-то меня можно упрекнуть. Я делаю неодинаковое количество вещей “о”. С утра это Омнезио, в четверг - Обиван, а в военное время и Оборотень. Все эти вещи, как я уже сказал, я делаю неуверенно и не по очереди. То бишь неравномерно.

Бывало, подкачивало, когда волна Омнезио превышала обычный шквал и ключ к гайке выскакивал из рук, как скользкое мороженное. Иные были бы в панике, но только не мой прекрасный руль, умеющий совладать в волной пристрастия и зажать каплю очумелого Омнезио в щербатой ладони. Ведь днём так сложно вспомнить утро.

Также было и такое, что Обиван опаздывал, и к определённому моменту его становилось бесповоротно мало. В такие минуты понимаешь скудность и непрактичность телесной оболочки, становишься жирнее, слаще, больше похожим на пузырь, чем на ластик. Таким образом, пятница сменяет четверг неожиданно, не прислушавшись, и уставший Обиван тонет в ней, как в варенье.

А Оборотень и сам по себе самодостаточен, так что он только переворачивал сущность вещей, заставляя их крутиться в иные стороны, забывать и менять свои оси. Иногда Оборотень просто хватал меня, разворачивал неизвестным боком и заставлял быть нечеловеком. Вот тогда начиналась война.

Я могу любить только трёх женщин “о”.

Олеся дана мне для тела трех изгнаний. Первое Олесино изгнание происходит после извержения Омнезио на пороги реального мира и с моим драматическим участием. Второе лежит вместе с её прекрасным телом, когда Омнезио находится в непосредственном движении, и его шестерни цепляются за покатый воздух и за гениталии. Третье же – это только лишь предчувствие его появления, во всей своей красоте и наглости, находящееся сзади по своей желанности. Вечером Олеся уходит, оставляя за собой длинный скользкий шлейф забытого дня.

Оленька греет мне душу, ласкает сердце и приглашает на праздник в пятницу, когда Обиван позади. С ней к вещам “о” прибавляются мелкие заботы о счастье ню и преверзни покатые. Но иногда скудность души человеческой, в том числе и моей, приводит к повороту Оленьки в другую плоскость. Она разворачивается к Обивану спиной и обнаруживает на спине бытия чудовищно маленькие прыщики, способные пробить подсознание. Тогда Обиван высыпается из пятницы в субботу, пропадая в её синеватых изгибах.

Оксана – чисто интеллектуальная самка в виде ребуса с колючими перверзнями. Часто Оборотень захватывает её врасплох, да так, что ей несдобровать. В такие моменты я прихожу ей на помощь, весь в костюме и с бородой. Дело в том, что я умею крепко схватить Оборотня и начхать ему в душу. Мой огромный мозг при этом ещё больше вздувается, высвобождая лишнюю энергию “ци”. Колючие перверзни как коровы припадают к его вымени, выпивая несколько сочащихся процентов. Так приходит время мира, в котором мы с Оксаной можем спокойно подумать.

Также я безмерно ненавижу “о” явления.

Оргия возвращает меня из дивной ночи в сухое утро, извращая моё мировоззрение. Сотни Олесь приходят, раздеваются и тыкают мне в рот Омнезио, когда я разгорячён, когда у меня происходят моменты неравенства. И мне приходиться потакать им в этих их огромных, розовых слабостях.

Окрик цепляет меня до глубин души, которой от выжимки современной реальности почти что не осталось. На её месте возникают сверби и вылезает почти незаметная Оленька. Она-то и втыкает мне в сердце продолговатый Обиван, покрытый покатыми перверзнями. Сначала чувствуешь себя, как масло, но потом твоя вечная суббота ломается, осыпаясь в воскресение. И ты воскрес бы, если бы не проклятый навязчивый Окрик, заставляющий тебя жениться на ней каждую долю секунды.

Осень навевает на меня мысли о самих мыслях, их способностях и действии на кору головного мозга. Но когда я медленно оборачиваюсь назад – я вижу молчаливую, задумчивую Оксану вместе с Оборотнем через плечо. И тут её плечо превращается в моё. Она с силой вонзает мне Оборотня в кожу, и мои оси смещаются. Я кричу и вращаю ногами, после чего мысленное мирное время опять переходит в войну, войну заскорузлого психотропного порядка.

Такие вот незатейливые вещи происходят со мной осенью. Вещи и явления “о” поглощают меня и вновь выплёвывают на неровный берег слоновой кости. Раньше, оглядываясь по сторонам, я отчётливо видел несколько тысяч углов. Углов, за которыми так удобно было прятаться. Но теперь вещи и явления настолько сплелись между собой, что углы стали множиться. И теперь они настолько мелки, что образовали гигантский круг, круг без углов и поворотов. Круг похожий на “о”.