Литература

«УУУУМММммммммм…» - и так до бесконечности…

* * *

Этот звук шёл из самого сердца города – тихий рокот возрастал, октава за октавой и медленно стихал, но не умолкал совсем, а снова нарастал, с тем, что бы вновь, на самой низкой и длиной своей ноте незаметно скользнуть, пропуская короткий миг тишины, дальше, к началу, к унылому шороху своего рождения. Казалось, сама земля завывает печально в холодной темноте февральской ночи. Гул. Он приходил, когда большая часть населения города уже спала и заводил свою тоскливую песню для тех, кто ещё не спит по тем или иным причинам. Храпящее, свистящее, сопящее большинство не заботило его. Он пел не для них. Но и среди бодрствующих в его время не все удостаивались сомнительной чести быть услышавшими его. Внимали ему лишь избранные им. Кто-то, измученный бессонницей, ворочаясь на своей кровати, слышал только занудный рёв далёкого, работающего во тьме завода. Кто-то, увлечённый сюжетными линиями новой книги и не имеющий возможности сомкнуть глаз, пока не будет перевёрнута последняя страница – просто не слышал его. Кто-то, медленно проваливающийся в утомительный кошмар, слышал угасающий шум работы древнего, бессмысленного, на грани поломки механизма – может быть механизма вселенной, может быть жизни вообще. Некоторые внимали более реальным звукам: пьяной песне, крикам, голосам, плачу, обрывкам фраз, стону... Они то и были его слушателями. Желанными слушателями.

* * *

Их брак нельзя было назвать счастливым. На протяжении семи с лишним лет их отношения всё ухудшались и критическая черта со знаком развод, что на краю земли любви и совместной жизни, становилась всё ближе и желаннее. Конечно, сначала была любовь, но что любовь – пустой звук, прелюдия к сношению. Это может длиться минуты, может часы, годы, но никогда вечность. Так и их любовь угасла и скончалась давным-давно. Остались привычка и нежелание, неприятие перемен. Привычка вылилась в вынужденное, чаще раздражённое терпение. И кто знает, сколько шагов осталось до ненависти, неприкрытой злобы или ярости? Шаг? Полшага? Или, быть может, одно слово…

* * *

Молодой, амбициозный и умный парень с высшим юридическим образованием после ряда неудач превратился в побитого, сломленного жизнью импотента, которому алкоголь заменил практически всё. Его жена - красивая, интересная и жизнерадостная женщина так и осталась красивой, интересной и жизнерадостной, присовокупив к этим качествам хорошую квалификацию, что послужило быстрому продвижению по службе. Она встречалась с мужчинами. Она называла это сексуальной разрядкой. «Я хочу, а муж не может» - говорила она себе, лёжа на пропитанных потом простынях чужих постелей. Лёжа рядом с храпящим существом, одним из многих, которых она называла своими друзьями, - я хочу, а муж не может. Ей было жалко его, но из жалости терять отпущенные жизнью удовольствия? Их и так не слишком много. Она устала жалеть. Она устала от него, его слёз. Весной развод, - думала она, - весной развод. Он считал её шлюхой, безжалостной сукой, винил её в своих постельных поражениях и завидовал ей. Её работе, улыбке, молодости. Её удачам. И бессонными, безмолвными ночами наливал себе рюмку за рюмкой, жалел себя, снова наливал, выпивал и смотрел в покрытое морозными узорами окно, пока не проступало в паутине застывшей влаги любимое и ненавистное лицо. Её лицо. С кем она сейчас? Под кем она сейчас? Он закрывал наполненные слезами глаза и слушал звенящую тишину пустого дома, пока, однажды не пришёл Гул.

* * *

Его слышат немногие. Он сам выбирает слушателей и в этот раз выбор пал на это жалкое заблудшее создание, проводящее ночи сидя у окна и напиваясь до тех пор, пока тело не отказывалось служить ему, тогда его голова падала на стол, глаза закатывались и лишь слюна, пузырящаяся в углу рта свидетельствовала, что жизнь ещё теплится в нём. Гул выпростал тёмное щупальце и потянулся к нему, к его сознанию и зашептал что-то, не отвлекаясь на интонации. Спокойное бормотание существа, которому запрещено даже явить себя. Шелест отчаяния, трёхкратное эхо – отражение тёмной бездны, лежащей между мирами. Неудачник, что пытался разглядеть в замёрзшем стекле обрывки умершего в прошлом счастья, отвлёкся от собственного скулежа и прислушался. Атональная песня зимы пленила его измученный разум, увлекла его во мглу своего же подсознания, где таятся до поры сутулые тени кошмарных желаний. Он сломался перед всезнающим и успокаивающим рокотом безумия и стал внимательно слушать убаюкивающую, чарующую музыку смерти. Была музыка, потом были слова. Налил – просьба, выпил – приказ. Очертания былого счастья размылись, потускнели в новой яркой реальности света и тепла. Он знал теперь, что нужно делать. Он знал… как будет… хорошо… им обоим…

* * *

Когда в последний раз мне было так хорошо? – задавалась она вопросом, прислонившись к задней стенке лифта, который, недовольно урча, полз на восьмой этаж. От воспоминаний о пережитом между ног стало влажно. При удалении какой либо конечности: руки, ноги, человек может потом годами ощущать фантомные боли – несуществующая конечность может зудеть, болеть, чесаться и когда Сергей, сотрясаясь в оргазме, вынул из неё свой, небывалой длины, фаллос, она узнала, что такое эта фантомная боль. Из неё словно извлекли что-то принадлежащее ей с рождения. Теперь, внутри неё, всё не переставая болело, зудело и чесалось. Она хотела его снова и её грела мысль, что завтра всё это повторится. Разорванные в припадке страсти трусики в сумочке, засосы на животе, груди, шее. Ноющее от тупой сладкой боли влагалище. В этот раз она была более чем удовлетворена. Мыслей о муже, ждущей её на маленькой кухоньке и наверняка пьяном вусмерть у неё не возникало. Лифт со скрежетом отворился. Она вышла и прошла к своей, обшарпанной двери. Достала ключи, повозилась с замками – путь свободен. Включила свет в коридоре, не глядя, захлопнула входную дверь ногой, сняла дублёнку и повесила её в шкаф. Смотала с покрытой фиолетовыми засосами шеи мягкий шарф из ангорки, потом принялась расшнуровывать один, доходящий до колена ботинок и вдруг, во мраке кухни увидела его мятый силуэт – всё это время он наблюдал за ней. Руки за спиной, пропитое жёлтое лицо в багровых прожилках, опухший, кажущийся набитым бумагой, нос, запавшие глаза - чёрные зрачки в окружении полопавшихся капилляров белков. Дурацкая ухмылка, криво раздвинувшая потрескавшиеся, перепачканные чем-то коричневым губы. Грязная линялая майка и старые вытертые семейки, разрисованные какими-то богохульными крестиками.

- Вернулась, сука?

- Иди спать, ублюдок, - бросила она презрительно и, наклонившись, занялась шнурками второго ботинка. Шаркая тапками, он подошёл ближе – маленькое жёлтое пятно на трусах между его ног оказалось рядом с её лицом. Она видела спутанные, слипшиеся волосы на его икрах. Он высвободил из-за спины правую руку и резко ударил её по лицу, снизу-вверх. Удар пришёлся ей в подбородок. Она, нелепо махая руками, выгнулась назад, и упала бы, но спиной встретила входную дверь. Металлическая ручка в форме головы льва врезалась ей в правую почку, а широкий обод глазка соприкоснулся с, глухо при этом стукнувшим, затылком. Коридор на миг наполнился какими-то серыми людьми, среди которых мелькнуло, натянуто улыбающееся лицо её сводного брата, год назад скончавшегося от столбняка. Помотав головой из стороны в сторону, она справилась с обмороком и потрясённо посмотрела на отступившего во тьму кухни и пытающегося там раздвоиться супруга.

- Ах ты козёл ёбанный, да я тебе…

- Чё, натрахалась, сучка? – перебивает он её и из левой руки перекладывает в правую большой кухонный нож, которым она обычно режет курицу. – А теперь я тебя потрахаю, девочка моя ненасытная… Моя маленька злобная пиздёнка… - он приближается, фраза – шаг, - Боишься? Не бойся, - он останавливается на расстоянии удара и приспускает несвежие трусы до колен, - Папанька не сделает тебе больно…

Она смотрит на его свободно висящие гениталии. Перед глазами сильный прямой член Сергея. Пенис мужа почти незаметен в клубке лобковых волос. Она начинает смеяться.

- Кого ты трахнешь, ничтожество? Кому ты сделаешь больно? Мне? Придурок! Давай, трахни меня! Попробуй! Да с твоей пипиркой только новорождённым клизмы делать, клоун ты ёбанный! – смеясь, она срывает с себя кофточку и обеими руками поднимает к груди длинную юбку, открывая его взгляду чулки телесного цвета и ничем не прикрытую плоть выше. – Давай дешёвка, покажи на что ты способен! Слабак! – она плюёт ему в лицо. Слюна, как здоровенная сопля, повисает на кончике его носа. Увидев это, она хохочет, груди с коричневыми сосками трясутся в такт её смеху, – Как же ты жалок!

Он не замечал этого, словно загипнотизированный смотрел на её аккуратный ухоженный лобок, полные бёдра, на щель между ними. Потом вдруг встрепенулся со стоном и вонзил зажатый в потной ладони нож в низ её живота. Она взвизгнула и посмотрела на рану. Тёмная кровь заструилась по белой коже, по курчавым волоскам, по лайкре чулок. Увидев этот алый ручеёк, он окончательно потерял себя и плавными режущими движениями продолжил путь лезвия вверх, к пупку находящейся в шоке женщины. Она с каким-то сонным удивлением наблюдала, как нож в руке супруга вспарывает её тело. Боли не было… «Так это просто сон» - поняла она и улыбнулась. «Сон».

- Я всё-таки трахнул тебя… - просипел он дрожащим почему-то голосом. Она перевела взгляд ниже и увидела его эрергированный пенис. «Давно такого не было», - промелькнуло в её уплывающем куда-то мозгу, - «Весной – развод, весной – развод».

- Сонннхххррр… - хрипя выдохнула она, обдав мелкими капельками крови его лицо. Нож, направляемый рукой безумца, дошёл до её грудины и дальше уже не двигался.

- Нашла коса на камень. – хихикнул он. Женщина была мертва. Он выпускает орудие убийства из рук и просто стоит, не осознавая происшедшего. Тело жены всё ещё прислонено к двери, руки её, зажавшие ткань юбки, медленно опускаются. Деревянная ручка ножа между красивых грудей, длинная, с ровными краями рана, поделившая пупок на половинки, в застывших глазах неверие. Он высвобождает ноги из трусов и подходит к мёртвому телу благоверной. Правая рука обхватывает член, возрождая давно забытые ощущения. Приятные ощущения. Свободной рукой он гладит тёплую плоть жертвы, сжимает грудь, водит пальцем по изуродованному животу, правая рука мерно движется, его глаза закрыты. Когда он находит её окровавленный, липкий и горячий пах – сильнейший оргазм валит его с ног. Прерывисто дыша, он катается по полу, словно в припадке эпилепсии. Он трясётся и мычит. Потом теряет сознание. Труп женщины закачался от его судорожных движений и, заваливаясь на бок, сполз вниз, шлёпнув о линолеум голыми ягодицами. Чудовищный разрез с чавканьем открылся, и её внутренности дымящимся комком вывалились на пол, покрывая серо-синим переплетением руки и лицо убийцы.

* * *

Он продирается сквозь липкий сумрак к лучику света, пробивающемуся откуда-то сверху. Скрежет и урчание гигантских механизмов наполняют темноту этого, кажущегося бесконечным, зева громадной проржавелой трубы, находящейся глубоко под землёй или глубоко в его мозгу. Он знает, что натворил что-то плохое наверху, но всё равно стремится подняться на поверхность, к реальности. Потому что тут слишком страшно. Потому что здесь гул и тоскливый вой, будто бы вырывающийся из тысяч склепов, забитых псевдоживыми разлагающимися мертвецами. Гул усилился. Грохот его голоса наполнил это жуткое помещение, даровав покой напуганному разуму заблудшего.

«ТЫ ТРАХНУЛ ЕЁ, ПАРЕНЬ». – констатировал Гул.

- Да, я поимел эту шлюху! Я освободился! – прокричал радостно новоявленный вдовец, - Я сделал всё, как ВЫ сказали.

«ТЫ МОЛОДЕЦ» - похвалил его Гул лишённым интонаций голосом, - «ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ ТЕПЕРЬ».

- Да, знаю, – смиренно заверило его жалкое существо.

«ПРИДИ В ЦАРСТВИЕ МОЁ И ПРИМИ ОЧИСТИТЕЛЬНЫЕ НАКАЗАНИЯ ЗА ЗЛОДЕЯНИЯ ТВОИ» - казалось, произнесено это было с усмешкой. С утомлённой недоброй усмешкой поддатого, раздражённого штрафным патрулём, мента, подбирающего очередную запойную шваль.

- Я иду.

* * *

Он очнулся. Смахнул с лица мокрые тёплые трубки чужих кишок. Бросил прощальный взгляд на зарезанную им жену. Казалось она ухмыляется окровавленными зубами. Он поднялся с пола и медленно прошагал на кухню. Щёлкнул шпингалетами окна, взялся за створки и рванул их на себя, открывая. Морозный воздух ворвался в душную комнату. Его тело покрылось мурашками и не столько от холода, сколько от ужаса – он увидел вдалеке колышущееся тёмное марево, испускающее низкий вибрирующий гул, и понял, по чью душу здесь это крыло неведомого зверя. Сердце наполнилось безграничной тоской и страхом, но пути назад не было.

- Жизнь – говно, - пробормотал он, взбираясь на подоконник, - Жизнь - говно, – повторил он и прыгнул. Пролетев шесть этажей и собрав несколько телевизионных антенн задел головой о стальную трубу газопровода. Его череп, оглушительно хрустнув, взорвался фонтаном крови и мозгов. Почти обезглавленное тело перевернулось в воздухе и зарылось в пушистый снег, мгновенно пропитавшийся алым. Сверху ссыпались кусочки костей, лоскутки кожи с седыми волосками, рядом с дёргающейся ногой в снег лёг розоватый шарик глаза с нитками нервов. Сердце ещё билось какое-то время, выталкивая тонкие струи крови из разорванных артерий и вен. Потом оно остановилось. Тёмная туча не спеша, удалялась за горизонт, размеренно урча и колыхаясь – казалось, будто внутри неё кто-то безостановочно хихикал, или, быть может, рыдал.

* * *

Наводящий тоску. Толкающий к бутылке. Или к игле. Мрачный и, в то же время, такой манящий, бесконечный шум вселенских шестерёнок, долдонящий, бормоча, о красоте смерти во чреве зимы. Тёмный гул, тёмный…

* * *

«УУУУМММммммммм…» - и так до бесконечности…