Всё началось с того, что я внезапно оказался в кафе "Лель", имеющем внештатное название "сиськин бар", со стаканом портвейна. Точнее сказать, это был портвейн, смешанный с яблочным лимонадом «Fiesta» в равных пропорциях. - Пойдём уже, дура! - поднимая голову с деревянного стола обратился ко мне К*ов, - мне здесь определённо не нравиться! - Сама дура, - по привычке огрызнулся я, но всё же потянулся за курткой, - а мне вот к репету ехать неохота... - доложил я в пустоту, так как К*ов был упорно занят собиранием своего портфеля. Мы выползли на улицу. Ещё будучи трезвым я распрощался скомрадом и направился в сторону остановки. До репетитора мне оставалось около часа, и я медленно двинул в сторону центра. Саша Васильев упорно просил убить его за что-то. По-моему за то, что он к кому-то уже давно остыл. Я взглянул на проплывающий мимо меня термометр и понял, что остыть при такой погоде совсем немудрено. Он показывал "-18 С". Набравшись терпения в книжном магазинчике, я приготовился к штурму расстояния, равному расстоянию до моего репетитора. Не знаю почему, только вот преодолеть мост через Котросль мне вдруг тоже захотелось пешком, чем я и поспешил заняться. Лет пять назад бродили легенды о мосте, построенном самим Петром I в районе нашего нынешнего переправного чуда. Заражённый идеей, я решил проверить это утверждение и перегнулся через перила в районе предполагаемого исторического артефакта. Мост действительно был. Я увидел огромные валуны, скреплённые между собой странного вида раствором зеленоватого цвета. Из под моста задиристо высовывалась большая канализационная труба, извергающая на божий свет странное месиво. Не знаю почему, только вдруг я оказался летящим на встречу этой трубе. "Ну вот, начинается!..." - только и успел подумать я перед приземлением на груду битого стекла. - Вот с*ка! – единственное, что я мог сказать после приземления. - Зачем же так строго? Ты совсем не виноват в своём падении. Хотя, всё зависит от того, что мы определяем, как падение. Я повернул голову и увидел голого бородатого бомжа, сидящего в сугробе и обтирающегося снегом. - А... А ты кто? - спросил я - Я? Я - Лель, вот кто я! - ответил он с гордостью, запустив широкую ладонь в чёрную грязную бороду. - А почему вдруг Лель? -Ну как же ты не понимаешь! - Воскликнул бомж - Лель - это русский Кришна! А я и есть русский Кришна. Тут я заметил и его китайскую флейту. По-моему она называлась «Южный ветер». Синтез русского бомжа, китайской флейты и индийского акцента окончательно выбил меня из колеи. Бомж в это время совершал странный обряд: сначала он перевернулся на бок, затем неумело припорошил себя снегом и принялся активно растирать его. Раздался характерный хруст. - Что ж ты, мудак, делаешь? - спросил я и шагнул к нему. - Ты же на таком морозе себе только кожу раздерёшь! - Ну и дура ты! Сказал бомж, на секунду превратившись в К*ова. - Отвыкать от этой оболочки надо! Самое главное - оно внутри...- сказал он и вытащил из-за камня портвейн, недвусмысленно намекая, на то, что он-то и должен оказаться внутри. - Пить будешь? - Не-а - задумчиво протянул я. - Ты мне лучше скажи: что я должен знать, чтобы спокойно жить в этом мире? - Спроси лучше, чего ты не должен знать! А знаешь чего? Ничего! Выкинь на х*й свои воспоминания. Долгая память хуже, чем сифилис, особенно в узком кругу - рыгнув, изрёк красноречивый бомж. Тут я понял: я что-то забыл. К этому, наверное, и клонил Лель. Вскочив с земли, я ринулся в сторону ТЮЗа, от которого ещё совсем недавно уходил неторопливой походкой. Заикающийся в безантишоковом плеере Саша Васильев пытался объяснить мне, что всё это снится. * * * Я понял. Я забыл себя. И пока я бежал в сторону своего прошлого места дислокации данный тезис становился для меня всё более четким и понятливым. Врываясь в кафе я уже знал, что мне надо искать и как оно выглядит. На месте, где я сидел в прошлый раз уже мило расположился пожилой американец с газетой и чашкой кофе. -Извините, вы не видели здесь меня? Просто.... – Я не находил что сказать – ну... просто я потерял себя. Вот. – Я сконфуженно улыбнулся. Американец, тем временем, поднял на меня исполненный непонимания взгляд. «Именно так и смотрел бы Ярослав Сапрыкин на уравнение симметричности положительных многочленов» пронеслось у меня в мозгу. -Sorry? – выдал наконец он. -Excuse me, you did not see here me? Simply I was lost. – повторился я на ломаном американском. И тут он улыбнулся. Не улыбкой Ярослава Сапрыкина, а полноценной цинично-американской улыбкой понимающего человека. -Freedom"s just another word to nothing left to lose. Do not search for itself and be free. -Thanks...- Бросил я, переходя к следующему столику. * * * Да. За ним сидела Пуча, моя классная руководительница -Сегодня среда, конец недели... Имею же я право отдохнуть?! – ответила она на застывший у меня в глазах немой вопрос. Ответ был простой и хрустально-ясный. Желание разговаривать пропало. -Почему не на уроке? - В её стакане мартини уже почти растаял лёд. Оставшиеся маленькие пластиночки безнадёжно кружились около чайной ложки. -Так сегодня же среда, конец недели... – попытался оправдаться я. -Звонок звенит только для учителей! Ты сейчас должен быть в тридцать шестом и повторять художественный мир и своеобразие лирики Сергея Есенина. – отпарировала Пуча. - И вообще: беспардонство - это великая миссия! Пуча была всегда падка на пафосные выражения, сегодняшний день не был исключением. Я сел за стул и заказал портвейна. Она продолжала что-то вещать на уровне связного монологического ответа о морали в нравственности современной молодежи, но её слова успешно проносились мимо. -Наталья Анатольевна, скажите лучше, где мне себя искать? – набравшись смелости спросил я в тот самый момент, когда Пуча вещала нечто о блоковских сентенциях. Удивлённая моим беспардонством она надолго замолчала, уставившись на кружащиеся в беспорядочном хороводе льдинки. -Если некто хочет взять у тебя не спрося - пусть попробует отнять. Если сможет – значит он достоин того. – наконец ответила она и вцепилась мне в волосы. Оставался один пустой столик. Именно туда я и поспешил, попеременно отпинывая схватившую меня зубами за штанину Пучу. * * * Я как-то по-домашнему опустился на стул и заплакал. Постепенно вокруг начала собираться толпа: официант, Пуча, бомж из-под моста, непонятно откуда взявшийся Саша Васильев. Я смотрел на их лица и начинал понимать, что я есть не что иное, как эти люди, по крайней мере, их мнение обо мне. Данная мысль повергла меня в глубокую депрессию, в результате чего я заплакал ещё громче. Пуча, тем временем, норовила засунуть мне в рот «Тюнс», говоря о том, что выдворит меня, в случае непрекращения подобного поведения. «Воистину, чем бессмысленнее жизнь, тем непереносимее мысль о смерти», думал я, пытаясь перерезать вены чайной ложкой. 16 февраля 2005 г. |
проголосовавшие
комментарии к тексту: