Литература

Все, что надо было видеть, увидено.

Вот оно: море.

Бесконечное. Волнующая стихия. Задумчивость неспешных волн. Это при штиле. В шторм вода становится безумной. Неуправляемой массой гигантских стен, несущих смерть. Это море.

Но там есть еще и скала. Она возносит свой каменистый, тонкий кулачок недалеко от берега. Одинокая скалистая штука, тянущаяся к полуденному солнцу. Прощающаяся с полоской красного горизонта на закате. Очарованная сотворением мира вновь на рассвете.

Ласковые морские волны мимолетными набегами шуршат по камням в основании скалы. Или хлестко, с ненавистью впечатываются во встревоженный, взъерошенный скалистый камень. Но это при шторме.

Все это было увидено.

Но и кое-что еще: качели.

Обыкновенные детские качели на вершине скалы. При сильном ветре конструкция покачивалась, поддергивалась, сопротивляясь натиску бури, размахивала маленьким (предназначенным для детей) сиденьем качели, но держалась.

Странное видение.

Кому, какому моральному уроду взбрело в голову установить это подобие аттракциона на вершине скалистого кусочка, растущего из моря? Ведь логичнее что – качели на стандартной детской площадке серого советского городка или мегаполиса, да? Да.

Но там, на скале, они смотрелись кощунственно.

Абсурдная нелепость качелей подчеркивалась еще и тем, что никакой возможности попасть к ним, посидеть на сиденье, задумчиво покачиваясь, не было. Скала была неприступна.

Почти что фригидна в унылости своего одиночества посреди волн недалеко от берега.

И это было увидено тоже. Одиночество чувствуется.

Так – стало интересно. Ведь для кого-то же предназначено это, этот Фаросский маяк вселенской скорби и мирового уныния?

Стал наблюдать за качелями. Просто сел на песчаном берегу, попивая вина, покуривая сигареты, кидая камешки в воду и изредка взглядывая в сторону скалы.

Долго ли ждал? Не знаю.

Потому что увиденное, - не имеет ни пространственных, ни временных описательных категорий.

Просто ждал.

А надо сказать, что во время ожидания что-то происходило за спиной и кругом вообще. Какие-то голоса то шептали, то громко говорили друг с другом:

(«В ЦУМе с утра туфли итальянские выбросили, я уже заняла очередь», «…пройдя свой путь до половины, прочисть, товарищ, горловины…», «за проезд плотим- чего ждем, эй, там, я к вам обращаюсь…»).

Загадочные шорохи скреблись, сталкивались, шуршали, стонали кентервилльскими интонациями.

Ухало, грохало, зловеще приближалось, пыхало, фыркало, урчало, чуть еле брезжило.

Но это все мимо. Ни страха, ни сомнения, одно ожидание. Глоток, затяжка, взгляд на скалу, хруст – и камешек в воду.

Идиллия прибрежности. Хмель потерянного и сугубое приобретение вскорости.

Все это было. Увидено.

И кто знает – может быть узнано?

Да.

Канва событий стала немного определенной после появления Старика. Старик и море, Старик из моря. Морской старик спросил:

- В каком полку служили, молодой человек?

- Во втором Семеновском. Весь Афган за плечами…

- Ждать бесполезно. Нужно попробовать не ждать…

- Но как?

И он показал как.

Что тоже было увидено.

(Но вначале перестал ждать)

Он достал саблю. Взмахнул, сверкнул ею на скалу и полетел туда. Как ведьма на шабаш. Старик-ведьма. И море. Которое неспешно омывало голые ступни вином.

И стало понятно, что и не старик это вовсе, а маленькая девочка. Лет шести-семи, невинная весталка южных кровей, Ассоль, кусающая в бессилии гранит черноморских курортов и плачущая уксусом ожидания Алых Парусов форева.

Смысл и значения качелей на скале стал ясен.

Она качается на них, запутавшись в собственных феминистических измышлениях по поводу божественной природы молдавских виноградников, рыцарских подвигов во имя Грааля и сути ареста Ходорковского, сплевывая косточки ненужных уже зубов, брызгая прогнившим семенем североамериканской нации, расползаясь кровавыми швами в разные стороны света, взрываясь мимолетным оргазмом великобританских ультрас, и с усмешкой падшей женщины поглядывая на собственную сущность небытия.

Все оказалось просто.

Напрасно ждал.

Увидено.