Литература

Контуры возникают и тают, влага скапливается во впадинах, звуки не слышны. Гнетёт, давит, будто багровая обречённость, её мерзость в цвете, мерзком столь же, разливается. Силуэт, символ, слепок - а что иначе, сердцевиной тайна.

В срезе лицезреть трудно. Лишь в экстремальные соития, счастливые крушения. Можно в недвижимом, застывшем, но так - блёкло, и серость заглушает. А хочется жизни, хочется пульсаций, хочется красок и изгибов. На картинках - лучше. И целы основы, и дрожи нет, и запахов. Глаза алчны, они жаждут форм и движения. Боли и истомы. Они получают их.

Корни, стебли, бутоны - и этого сущность: движение, рост. Очаровательны, мерзостны. Сколупнуть, соскрести. Почему-то в гримасе. Улыбаться, радоваться, пением славить, криками. Природа одна, и в этом, и в том. Что линии? Что выступы? Так задумано, так осуществлено. Они гармоничны и изящны, они ласкают взор. Нет? В глазах, в глазах отгадка. Там что-то чужеродное, что-то извне. Оно и лишает. Искажает, извращает.

Это ли не прекрасно: сквозь вязкость и твердь, безверие и отчуждённость стремиться наружу. Надежда! Так жизнь, должно быть, пробивает себе дорогу сквозь опустошение и холод мрака. И эластичность, и беспрерывное деление, и скорая плотность, что так упруга и игрива под касанием - веяния жизни будоражат. Спокойствие потеряно. Безудержность, пылкость, восторг - эмоции этого ряда, не скука, не вялость - нет, нет. Когда рушится плотность, создававшая предметы - это радует тоже, и не понять, что больше - то, это. Восторг им присущ, восторг, восторг во всём, он должен быть во всём; а не во всём - так резать и кромсать противящееся. Рождение в пенах восторга! Смерть в восторга кипении! Каждое мгновение - восторгу, они говорят об этом, но слышишь ли ты сие?! Услышь, вдохни…

Так же хотел бы, жаждал того же. Скручиваться в неге тихого блаженства и порхать в тёплых колебаниях умиротворения. Умываться солоноватой влагой, что застывает искрящимися каплями очарования. Шелестеть негромкими, вдумчивыми похрустываниями, лишь негромкими, лишь вдумчивыми, хоть шквал и яростен, а вихрь стремителен. Просто безмолвствовать, ничего собой не являя, лишь скромность саму, и не стремляясь являть большее. Обреки на смирение, сущее, забери гордость и жажду высот, призови в помощь слабость; силы много, а слабость не та. Обрати в кроткое и послушное, тишины дай, покоя. Умертви своей нежностью, тихой вкрадчивостью. Для чего биение это, для чего смятение и буря? И восторг не этим назывался, состоял не из того. Он тих, вял даже, чуть злораден, но безвреден всё же.

Наверное всё сплелось, коконом, сетью. Если превозмочь боль и тянуть, выдирать, вырывать, её вытащишь наружу. Только боль всесильна, её не превозмочь, она управляет мыслями. Потому-то можно и представить. Боль позволяет… Если сеть ту надеть на каркас, точную копию, как элегантно то, как изящно. И сделать ветер. Сплетениям не страшно, они крепки, а отростки извиваться будут, трепыхать, постанывать даже. И пусть что-нибудь липкое и чтобы повсюду, чтобы кувыркаться в этой липкости, увязать, рычать, отдирать полосы и не суметь. Чтобы висли они, плавились, сливались в однородную массу, которую вновь хочется тревожить, и желание сильнее благоразумия.

Всё дело в точке созерцания и опоре притяжения. С разных мест кажется по-разному. А от восприятия зависит и смысл, зависит и содержание. И явь станет иной, поменяй относительность тверди. Быть может, если удержаться, постараться если, уяснить затем пришедшее и сделать верное движение, одно всего, краткое, но точное, то можно и выползти наружу. Ведь всё должно быть просто. Примитивно даже. Сложности нет, её выдумывают: повсюду лишь простота и убожество. Их можно одолеть… Даже лишь движением мысли, а не мысли если, то настырностью воли. Может они были уже когда-то, даже здесь и даже недавно, те, что прорывались, разгрызали ядро и перемещались в конкретность. Их наградили величием, они взирают на копошащееся и распираются гордостью, мудростью… А может и нет. Может правила едины для всех и шаги совершаются по одним ступеням и в одном направлении.

Его образ - сразу и точно. Незримо витает, даже если мнение изменено. И уродство ещё, потому что брезгливость. На самом деле противно, привычка делает своё дело, рождаются новые, но искусственные. То не образы, то химеры. Рассуждаешь уже иначе, появляется здравый подход, суть - компромисс, лояльность и даже приятие. А приятия быть не должно. Мириться - значит признавать поражение. Значит утопать всё глубже. Потому-то на глубине и является. Оно маняще, но холодно. Оно- вырождающееся, определяющееся. Из боли. Чтобы спрятать её. Создать ауру благолепия. Другое дело, что хочется скрыться, быть лишь тенью, и даже почти всегда, оттого и благолепие сладостно может быть, а нега - приятна, хоть и торчат из них коварством шипы. Её не принимаешь, что за скольжение, если только по плавности, что за направленность, если только по прямой, что за звучание, если только в унисон? И хотелось бы думать: осознание ошибка, но закон известен - ошибок быть не может.

Значит желания естественны, значит в них нуждаются. Скромность забыть. Стыд уничтожить. Но нуждаются и в них, впрочем, - поворот вспять, так всегда приходится - осторожнее следует, осторожнее. Пусть было, есть и будет, но движение близкого и родного не ограничивать. Кары не достойны. Всё и создано лишь для того: из бесконечности бесконечных явей творить бесчисленность правд, и каждая правда - правда, и нет правд неправых… Забывается, меркнет, тускнет в итоге, эх, шальные, почему же не до конца, не до предела почему?

Во всём и на всём - проклятие. Научиться играть восторженность - восторженно, обречённость - обречённо, усталость - устало, резвость - резво, скуку - скучно. На каждое колебание - изменение резуса, на каждый бросок - направление и точность. Шум порождается сам, в нём есть логика. Но интерес - не в создании просто, а в создании нужных и необходимых. Тогда-то и шершавость станет понятней, а гладкость - безразличней. Унесётся в тленность отходящее, наносное, а силуэты покроются видимостью. Это не впервые, это было уже и умирало всё же. Главное - научиться играть. Вот только научиться бы ещё не проигрывать.

Создаётся плотность. И сквозь не видно. Бывает много, а бывает и нет, но яростные, они скручиваются - прикоснись, разведи, почувствуй. Запах? Сказать трудно. Порой кажется - то не флюиды, а чужое, перекинувшееся, изменившее привязанность. Они мерзки, запахи эти, а здесь что-то иное, не просто явь, а и кристаллик запредельности. И будто кольца. И одно нанизано на другое, и ещё, и ещё. Оттого-то и гибкость. Подвижность. А если внутрь? Если - крохотным и ползти между. Это ужасно, должно быть. Эта огромность давит. Эти дуги, и можно обхватить. А они бугристы, противны. Иногда не просто один к другому, один на одном, а и сплетённость, и запутанность, и не раскрыть. Нужно рвать. И это нравится. Здесь что-то больше, чем действие. В этом чувство, азарт, это - ритуал. Потому что снова боль. И ещё что-то, но вот это - не понять.

Следующее, и как кошмар: рубка. Под самые основы. А потом противно и вовсе - касания неприятны и болезненны. Там бушевали разряды, там шумели искры, там блуждало Великое Электричество. Нет, оно не ушло, оно не может исчезнуть, оно слишком существенно. Оно потянет ввысь, к длине, к растяжению. Бывают моменты торможения. И вовсе остановок. Создаётся иллюзия - этого нет. Но то опять обман: в целом куске его не может не быть, просто не все места обозримы. И не дрожи, и не бойся. Нити не рвутся. Эти - не рвутся. И смыслы не теряются, не исчезают. Просто порой заметны они и явны, а порой скрыты за пределами досягаемости. Но горе твоё - пределы. В этом жизнь, в этом движение, ну и бессмысленность тоже. Бессмысленность - а ведь хочется, чтобы и здесь смысл был. И так всегда.

Почему-то одно и то же. И почему-то очень отчётливо. Иногда их много, спин, а иногда одна. Когда много - то ничего лишнего, а одна если, то на тёмном её фоне - ладонь, тыльной стороной к тебе. И всё статично.

Ну а чувство… Разве можно выдать кому-нибудь это чувство?