Литература

Перед обветренной грудью паровоза вдруг по-волчьи лязгнула стрелка. Как давно на эти спящие рельсыне наводили сабельного блеска металлически пришептывающие вагонные колеса! Как давно негляделись в их янычарски изогнутую синь увальни-облака... Лениво потянулся вдоль полотна Тихий Город. Вот и навечно распахнутые Врата -- славно облупившиеся арматурины, как сухие ветви ивы, весело разбегаются лучами от центральной звезды. От той самой, что подобнапричудливому и неведомому большевикам ордену, От той самой, на груди которой красуются скрещенные молотки… Здравствуй, ТихийГород! Ты неподвижно лежишь на самом востоке Царства Бу, тысонно раскинул руки от Излучины и до Устья, от моста через Большую Реку и до самых колоколен, с которых видать поля... Там лежишь ты, там, где летящий перестук вагонных колес мечется в дребезжащих стеклах печальных и темных глаз брошенных хрущевок; там, где ночной птицей кричат скорые поезда, громыхая через сумеречную реку по серому бетону моста, и призрачно-восковые огни плацкартов скачут по мутным волнам Большой Реки; там, где чернило майского неба качает над твоим запрокинутым лицом зелную Венеру и алыйМарс. Так здравствуй, Город! Кто постигнет таинство амбразуры броневагона, амбразуры, в которую виден небритый часовой в незавязанной ушанке, сжимающий посиневшими пальцами карабин, часовой, безразлично скользящий назад --во тьму -- в прошлое вместе с покрытым серым гололедом перроном… Головной прожектор, золотой глаз Будды, третье оку во лбу паровоза, дрожащей алюминиевой вязальной спицею тысячеваттного луча пробивает липкий ватин тяжелого снегопада… Томно-фиолетовая майская ночь пьяно кружит хороводы затяжной и поздней вьюги, и вот уже серые бегемочьи туши вагонов облепило пушистым белым, и мелом замазало изнутри дальномеры бронебашен, и по-рождественски скрипит снежок под кирзой часового на пулеметной площадке. Кто проложил рельсы по улицам мертвого города? Кто перевел стрелки и отчего этот бронепоезд грохочет и грохочет по брошенным улицам, а на улицах цветут сады -- так буйно, так безудержно, словно завтра война, отчего?И уже не различить, где упал снег, а где --белый вишневый цвет, лепестки, подобные чужому символу, подобные смутному предчувствию… И уже не понять, отчего ветви так тяжко клонятся к земле: под тяжестью ли снега, или же это облепило их цветами, которым осталось жить лишь до завтрашнего рассвета... Но вопрекинебу и земле, вопреки снегу и черным ветвям поезд будет пьяно громыхать и громыхать по кольцевой-- во веки веков, и снег растает, и снег не будет падать на петлицы черной шинели, а поезд будет громыхать, и высохнет броня, и поднимутся долгие травы, а поезд будет громыхать, и травы пожелтеют, и вот уж первая алая кленовая пятерня ложится на плечо... А поезд будет громыхать, громыхать, громыхать колесами на стыках, и закружатся белые мухи, а поезд будет кружить по безлюдным улицам, протяжным криком распугивая серые тени, поднимая в морозный воздух шелестящие вороньи стаи. Поезд все так же будет бросать назад метры ржавого полотна, и все так же будут летать в воздухе тончайшие лепестки сакуры. И надо бы сойти и перевести стрелку, но это будет против правил, и потеряется весь смысл игры, тем более, что раз сорвавший стоп-кран не сможет уже остановиться и будет срывать его снова и снова – вечно, пока однажды не кончатся рельсы, пока однажды бронепоезд не выедет к заветному мосту, пока не замрет на бесконечный миг серой усталой птицей в яркой синеве над волнами Большой Реки, пока не оторвется, беспомощно и триумфально вращая алыми колесами, от безразличного и холодного бетона разрушенного Моста... Поэтому вместо того чтобы сорвать стоп-кран, поэтому вместо того, чтобы соскочить на ходу и перевести стрелки назад, я тяну за веревку гудка, и с пронзительным криком, и в клубах веселого пара мы вылетаем к перрону, и часовой в незавязанной ушанке разом исчезает где-то позади, вместе с бетонной платформой, и уже там, позади --во тьме -- в прошлом, растерянно провожает тревожным взглядом красные фонарики последнего вагона... Так вези меня, поезд!