Литература

Несколько дней назад я понял, что умру не своей смертью (до этого считал, что живу не своей жизнью). Потому, что дома под диваном у меня обрез. Ах, господа, если у вас дома есть ружье, вы автоматически приравниваетесь к таким людям, как Курт Кобейн или к таким, как Раскольников. Однако если его нет, но вы умеете стряхивать с печатных листов буковки и строки, оставляя смысл, то знайте: вы просто обречены иметь в доме ружье. Это вопрос времени. Может быть, поэтому я по горло в воде на дрейфующей льдине уже заждался спасателей. Вероятнее всего, их и не будет, потому что никому не известно о случившимся. Но об этом думать не хотелось. Мысли сами осколками застревали на подходе к голове.

Да и вообще ничего не хотелось. Умирать тоже. Все воспаленное внимание уходило на то, чтобы ловить все время ускользающую из-под окоченевших ног льдину. А она все тоньше.

Вместе с промокшей фуфайкой и ватными штанами я весил, наверно, больше тонны. И, что логично, замерз, потому что кожа у меня тоненькая и нежная, как у министра обороны…

Высоко поднятой головой — чтобы не захлебнуться — дыша снегом разбушевавшейся метели, я прохрипел:

— Где же спасатели? — собственный голос резал горло ледяным песком, оставлявшим во мне свои мертвые следы. Вопрос относился к Володе, такому же рыбаку, сидевшему в нескольких метрах от меня над своей прорубью еще до того, как льдина тронулась, неся нас куда-то вперед, очевидно, только лишь для того, чтобы мы увидели, как костлявая старуха машет всем на прощание своей косой.

— Какие, блин, спасатели? Никто никуда не полетит в такую погоду, — ответил тот, умолкнув, видимо, на полуфразе, когда рядом что-то хлюпнуло, зародив во мне дикий, первобытный атавистический ужас. Бессильно покачнувшись, я вспомнил, что нужно держать себя в руках.

Широко раскрыв рот, я медленно глотнул столько метели, сколько вместилось в легкие, и затекшей шеей опустил голову. Кончик носа скрылся в воде. Осмотрелся, насколько мог. Попробовав повернуться, я потерял хрупкое равновесие, и льдина ушла из под левой ступни куда-то вниз и в сторону, предоставив течению реки вращать меня вокруг своей оси на правой. Но, судорожно поймав точку опоры, отдышавшись, я решился:

- Да и не увидит нас никто. Я тебя-то не вижу…

О, как мне не хотелось знать, что Володя уже на дне, а не здесь — на тающем осколке надежды. Но, по-моему, я смог расслышать сквозь метель его беззвучный ответ… Что за сомнения?! Конечно же, смог!

Но, сам того не желая, я все же стал прислушиваться. Холодно. Вокруг ни звука. Метель стремительно успокаивалась, превращалась в туман. А тот в свою очередь — в обрывки белесой мути. Вскоре он и вовсе исчез.

Со мной что-то произошло в этот момент. Равно как и с рекой. Теперь, казалось, я стоял на голубом песке среди гигантских, необхватываемых деревьев, уходящими корнями и макушками далеко в космос. Не знаю даже, откуда взялась уверенность в том, что в них — живых — текла чистая, теплая, красная, добрая… Липкая.

Между деревьями ползали и летали младенцы — хорошие, чистые. И все небо заполнено шелестом разноцветных душистых лепестков. Они то осторожно, то нервно подлетали и прикреплялись к веткам, образуя тут и там цветы блестящие: изящные голубые, шикарные розовые, пестрые бесформенные и другие.

Цвели, отрывались, разлетались и снова кружили лепестки-мысли.

Сузив формат зрачков до размеров вселенной, я рассмотрел в центре происходящего золотую калитку, бессомненно, в Рай. Размером она была с игольное ушко, так, что пройти могло только ничто… А, например, не ярый фанат московского «Спартака» или Анастасия Геннадиевна, родившая любимому мужу трех розовощеких детишек и сделавшая семь абортов по молодости.

Я с восхищением всматривался в золотую калитку до тех пор, пока что-то вдруг подорвало меня вверх. Ничего особенного, если учесть, что броуновское движение молекул может совпасть таким образом. Но в любом случае мне было приятно ощущать происходящее. В таком состоянии я пробыл, казалось, целую вечность, прежде чем мне сообщили, что, «чудом» зацепившись и им же обратив на себя внимание «случайно проходящего по близости рыбака Анатолия Николаевича Струганова», я попал в больницу.

«Выжил», — сказал себе я, переводя дух и осматривая белые больничные стены огромной палаты. На соседних кроватях лежали и сидели незнакомые люди. В противоположном углу трое стариков тщетно старались не шуметь, играя в домино. Напротив меня конопатый мальчишка лет двенадцати что-то читал. Кажется, Крапивина.

Я посмотрел на свою тумбочку. Мои старики и сестра с супругом принесли час назад целую кучу бананов, яблок, шоколада и еще много всего такого, что мне есть совсем не хотелось.

«Значит так, — подумал я, — Если бананов здесь шесть (мое любимое число), то операция прошла успешно, и скоро я смогу ходить». После восьмого я перестал считать и мысленно махнул рукой: «Ладно. Все равно это все неправда». Я еще раз посмотрел на мальчика. Лучистое приветливое солнышко лукаво ложилось ему на лицо и подушку. Больше всего на свете в этот момент мне захотелось прыгать до неба от радости, что выжил. И выкинуть свое ружье.