Литература

Адин раз, када я валял хуй с мамой на даче ф Серебряном бору, ко мне в гости приехал Мишка. Ваще-то его зовут падонак Медведь Шатун, но с некоторых пор ему это имя чота разонравилось. И ладно. Ну хуле, я его визиту так обрадовался, что и сказать нельзя! В последние дни занимался только тем, что капканы на огороде настораживал, чтобы местные не воровали помидоры на закуску к самогону… А это очень зайобистое занятие — ставить ржавые капканы. В общем, я очень по Мишке соскучился. И по его страпону тожэ. Мама тоже была рада его приезду — у нее сломалась дилда, а починить было некому, потому что сосед дядя Вася уже неделю валялся в запое.

— Это очень хорошо, что ты приехал, — говорит она. — Вам вдвоем здесь веселей будет хуй валять. Мне, кстати, завтра надо в город поехать на спектаколь дяди Ромы Виктюка Я, может быть, задержусь…

— А с кем пойдешь? — спрашую я. — С папой?

— На папу твоего надеяться — и тебя бы не было, — туманно отвечает мама. — Ну так чо бля, проживете тут без меня два дня?

— Конечно, проживем, — говорю я. — Мы не маленькие!

— Ага, не маленькие, — и Мишка показал из штанов свой конец. — Бугога!

Мама сделала вид, что ей на Мишкину шутку похуй, хотя украдкой вздохнула. Я думаю, это потому что дядя Рома педораз, так что мамино удовольствие от кансэрта было под большим вопросом. А хуле, надо правильные группы слушать, а не уебанов всяких. Я ей посоветовал слушать «Арию» и «Алису», а еще Шнура и Виктара Цойа, но мама скорчила ебло и сказала, што Цой давно сдох фпесду. А еще добавила:

— Только вот што, дебилы… Вам тут придецо самим обед готовить. Сумеете?

— Сумеем, — говорит Мишка. — Чего там не суметь! — И он зацитировал «Красную плесень»: — Один носок, пизды кусок, ведро воды и хуй туды…

Он ещо и станцывал. Зажог, кароче. Но мама посмотрела на него, как на далбайопа. Потом перевела алкогольный взгляд на меня:

— Кароче, сварите суп «Доширак» и кашо. Кашо ведь просто варить. Берете пакетик, отрываете уголок и хуярите в каструлю.

— Сварим и кашо. Чего там ее варить! — говорит Мишка, не переставая танцевать. Я говорю:

— Ты смотри, Мишка, а вдруг не сумеем захуярить! Ты ведь не хуярил раньше.

— Не беспокойся! Гандоны открываются похожим образом. Разберемса. Я видел, как мама гандоны открывает. Кароче, сыт будешь, не помрешь с голоду. Я такое кашо сварю, что пальцы оближешь! И хуй тожэ. Хуярить — мойо призвание.

Тут Мишка поскользнулся на арбузной корке и наконец-то ебнулся, приложившись мордой об угол табуретки. Я счол это хорошым знаком.

Наутро мама выдала нам хлеба на два дня, прокисшые остатки горохового сцупа, ящик «Путинки», чтобы мы ее зеленый чай не пили, показала, где какие продукты лежат, объяснила, как варить сцуп и кашо с молоком, сколько чего носыпать, сколько всякого другого говна налить. Мы все слушали, развесив ушы, только я ничего не запомнил. "Нахуйа, — думаю, — раз Мишка уже умеет гандоны открывать". А Мишка в это время стоял сбоку, фтыкал на мамину жеппу и украдкой драчил в кармане. Он всегда дрочит, как павиан, у него это с рождения в крови. Даже в яслях умудрился отличиться, наспускав в гороховую кашу воспитательнице, а она после того блевала два дня. Впрочем, наш расскас не об этом.

Мама уехала, а мы с Мишкой решили пойти на бляж рыбу глушить. Наладили удочки, накопали червей. Хлеб решыли оставить на прикорм рыб, всё равно его одни лохи едят. Суп хоть и был прокисшим, но нам после водки было похуй: нажрались гороху по самые йайца и дажэ дно облезали. Мишкина репа, правда, застряла в кастрюле, и полчаса оттуда не вынималась, но я намазал края посудины маминым вазелином — и сразу всё отлично выскочило. Прямо как будто новорожденный из жопы вылетел. Или откуда они там вылетают.

— Постой, — говорю я. — А обед кто будет хуярить, если мы на бляж уйдем?

— Чего там варить! — говорит Мишка, выпуская гороховый газ. — Одна возня и томленье духа! — тут он напрягся и снова испустил душок. — Съедим весь хлеб, «Путинки» еще йобнем, а на ужин сварим кашо. Кашо можно и бес фсего есть. Дажэ бес трусоф.

Мысль про «беструсоф» мне понравилась. Правда, нарастающий Мишкин пердёж не понравился нихуя, но, как всякий рыбак, я решил терпеть ниибацо.

Нарезали мы хлеба, намазали его хуйней всякой и пошли на бляж. У нас в Серебряном бору бляж очень хорошый, там завсегда беструсоф можно. Сначала выкупались, потом разлеглись на песке. Греемся на солнышке, хлеб с вареньем жуем, пердим. И дрочим, канешно! Рядом педоразы в карты играют. В ачко. Потом выигрыши отдают в кустах. Ну, мы ж не пидоры — зафтыкали на какую-то рыжеволосуйу бабу под два метра ростом, типо модель. Только это тоже пидор оказался. Патлатый. Встал вдруг и куст обосцал. Еще и с бородой. И на сисярах татуироффка: «Низабуду радной Факрунет». Ахтунг, бля! Пришлось уйти с обгаженного места. Тем более, что пидоры с картами стали проявлять к нам повышенное внимание… Нахуй такое.

Потом стали мы рыбу глушыть. Садились жеппой в воду и пердели. Но рыба глушицо отказывалась. Тогда мы взяли по леске и привязали оные к хуям, но рыба, сцука, все равно не клевала. Только Мишку кто-то адин раз за жопу схватил. Как выяснилось, тот самый бородатый. Есчо улыбнулсо так зазывно и говорит: «Меня зовут Максим. Вы не смотрите, шо я педораз, на самом деле йа тожэ падонак, атец контркультуры, нах. Йа с самим Джейсонфорисом и Франконерой в «Шансе» тусил». Но Мишка так ему в летсо перднул, што барадатый ушол камнем на дно. Падонок, блиа….

Целый день мы так на реке проболтались. Пытались снять блидей, но ничо не вышло. Они смотрели на наши хуи и смеялись, показывая пальцем. Сцуки. Мы представили, что бляди были замаскированными гнилыми пидарасами, и нас сразу попустило. А вдруг они и правда пидоры? Кто их знает. Допили запас вотки и к вечеру вернулись домой. Голодные как пиздецнах!

— Ну, Мишка, — говорю, — ты специалист по гондонам. Что варить будем? Только такое, чтоб побыстрей. Есть очень хочется.

— Давай «Дюрекс», — говорит Мишка. — Он удобнее всего аткрываецо. Я даже помню, что он бывает со фкусом шоколада, клубники и бананофф…

— Ну что ж, «Дюрекс» так «Дюрекс». — Я не стал у Мишки спрашывать, откуда он знает, какой фкус у гандонаф, это типа не майо дело. И ваще, нельзя плохо думать про товарисчей по партии. Да, забыл сказать, мы с Мишей оба фходим в партию Удава, которая называецо «Падонки России», там на эмблеме голубой медведь с серебряным стропоном и рядом голландский флаг, патамушта в Голландии продаеца трава, типо легалайз. Правдо, есть у фсего этого и ахуенно большой минус, я бы в Голландии жыть не хотел, потомушто ихним педоразам можно женицо и детей заводить, и это дикое западло. Да пидары — это ваще западло и ахтунг. Во всяком случае, так Удав учил. Ведь не станет же Удав врать?

Карочи, это. Растопили плиту, поставили каструю. Мишка кинул туда горсть гандоноф. Они тут же скрутились и покоробились. Я говорю:

— Далбайоп! Надо же было распечатать! Давай ещо гандоны. Есть очень хочется!

— А больше нету, — он мне отвечает и этак педерастически руками разводит, как мудаг.

Я ему, конечно, дал в ебач, не сдержался. А потом он мне, и еще ногой по йайцам. А потом мы перевернули нахуй кастрюлю и залили всё водой. Я говорю:

— Мишка, блиа, что же я маме скажу?

— Не сцать! Скажы, приезжала моя сука жына и дачу подожгла. А мы типа тушили.

— Да схуяли ей тут делать.

— Непесди. Этта сука везде!

— Гы-гы, — последнее меня развеселило. — Везде! Гыгы. Пошли еще гондоны поищем.

Но гондоны мы не нашли. Зато откопали под матрацем у мамы целый пакет сушоной травы.

— О! — засмеялся нехорошо Мишка. — Вот он, значит, какой — зеленый чай. Ну-ну. Теперь понятно, почему мама твоя нам «Путинку» пыталась подсунуть. Но нас задешево не купишь, правда?

— Ага… А эта хуйня разве подойдет для кашы? — засомневалсо я.

— А не похуй ли, ис чего кашо варить? И ваще, это не кашо будет а «малако».

— Так малако же — это малако.

— А у нас ЭТО будет малаком, далбайоп!

Я ни хуя не понял, но спросил с надеждой:

— А может, по старинке в цыгареты забьем?

— Ты шо, забыл — мы ж курить бросили! Капля никотина убивает вошь.

Вошь-то вошь. Но йа фсе равно сомневалсо. Спрашиваю:

— А ты сам это малако когда-нить варил ваще?

Мишка потупилсо:

— Ну, сам-то йа не варил, но читал, как дядя Нотаф варил на майские праздники. Фкусна было. Он этот рицепт патом на Удафф присылал, в рубрику «Фкусно жрать», и даже с кортинками.

Я иму дал самую большую каструлю, какая была в доме. Он ее поставил на печку и начал траву засыпать. Я говорю:

— Сыпь побольше, жрать очень хочецо! — И хватаю его за локоть. Мишка как заарёт:

— Атвали, педораз!

Вывалил в кастрюлю весь пакет, повернулся и как засадит мне в пятак. Я аж сел на лоток с яйцами. Оно как брызнет нах! Мишка поскользнулся, упал репой об плиту и вырубился.

Я пошел штаны застирывать, а Мишка тем временем очнулся, мудаг, и начал творить какую-то хуйню: йобнул в кастрюлю мой вонючий шерстяной носок, который я собирался использовать вместо прихватки, а еще висевшую на стене треснувшую хоккейную маску (похожая была у Жжейсона Фориса из «Пятницы, 13-е») и две банки сгущенки. Всю эту поеботу он перемешал веником и есчо воды зочем-то налил доверху.

— А нахуйа сгущенка? — спрашиваю.

— Не сцы, дядя Нотаф всегда так делает. — Говорит Мишак, почесывая йайтса а-ля Бобмарли. — Ты только за печкой смотри, а я уж сварю, будь спокоен.

Ну, я за печкой смотрю, дрова подкладываю, а Мишка кашо варит, то есть не варит, а сидит да на кастрюлю смотрит, оно само варицо. И чешет попеременно то шишку на лбу, то яйца. Время от времени мы с ним подходим и пробуем кашо чайной ложечкой. Чавкаем наперегонки. А хули, фкусна. Дядя Нотаф плохова не посоветует, иначе бы его давно атпиздили, несмотря что в Амстердаме жывет. Где-то полкастрюли сожрали, пока пробовали.

Скоро стемнело, и шышка у Мишки на ебале празднично засветилась, как лампочка на елке. Сидим и ждем, когда это ебаное кашо наконец-то сварицо. Вдруг смотрю: крышка на кастрюле приподнялась, и из-под нее кашо лезет.

— Мишка, — говорю, — чозанах? Почему кашо лезет?

— Куда?

— Хуй ее знает куда! Из кастрюли лезет!

А кашо и правдо из кастрюли лезет, коричневое такое, и почему-то в хоккейной маске.

Мишка схватил ложку и стал кашо обратно в кастрюлю впихивать. Мял его, мял, а оно будто пухнет в кастрюле, так и вываливается наружу. Я схватил доску для резки хлеба, кааак йобну по кашэ! Оно: пук! И нам в морды комками.

— Тьфублять! Не знаю, — говорит Мишка, вытирая морду рукавом рубашки, — с чего это оно вылезать вздумало. Может быть, готово уже?

Я взял ложку, попробовал: хоккейная маска совсем твердая, и сгущенки на донышке.

— Мишка, — говорю, — куда же сгущенка нахуй девалась?

— Не знаю, — говорит. — Я много сгущенки налил. Может быть, дырка в кастрюле?

Стали мы кастрюлю осматривать: никакой дырки нет. А жаль. Я бы засадил, хых…

— Новерно, мы сами фсио сожрали, пока пробовали, — говорит Мишка. — Надо есчо подлить.

Он принес корабль травы, подаренный мне дядей Нотавым на деньрожденье, и подлил в кастрюлю сгущенки. Стали варить дальше. Варили, варили — смотрим, опять кашо в хоккейной маске наружу лезет.

Мишка орет:

— Куда же ты, кашо, лезешь, Джейсонфорис ты ёбаный?

— Да какой Джейсонфорис, блиа, это у меня глаза наружу лезут, а никакое не кашо!

У меня живот и правда вспучило — чуть гляделки не выскочили. Сжал булки — не помогло. Перданул так, что мухи с потолка попадали.

Мишка за голову схватился, закашлялся. А я схватил ложку, стал лишнюю траву откладывать. Отложил и снова бух туда банку спущенки.

— Вот видишь, — говорит Мишка, открывая настежь форточку, — ты думал, что спущенки много, а ее еще подливать приходится. Фу, бля, ну и запах… Вот нахуй мы этот горох жрали, а? Чуть не сблевал…

Варим дальше. Что за педоразия! Опять вылезает кашо.

Я говорю:

— Ты, наверно, много травы положил. Она разбухает, и ей тесно в каструле становицо.

А Мишка:

— Ну ясен хуй. Оно жэ жывое.

— С хуяли это оно жывое? — говорю. — Джейсон в «Пятнице тринаццтойе» с самого начала кина был йобаный труп.

— А трава, шо, не жывая? Мудаг!

— А-а-а… — я понял, к чему он клонит. Растения — это типа живая природа, особенно канапля. Ахуеть бля! А я раньше и не задумывалсо… Курил ее. А ей новерно больно. С другой стороны — кому щас лехко, бля?

— Вопще, — говорит Мишка, — кажецо, я и правда немного много травы переложил. Это все ты виноват: "Клади, типо, побольше. Есть хочецо!"

— А откуда я знаю, сколько надо класть? Ты ведь говорил, что умеешь хуярить.

— Ну и нахуярю, не мешай токо.

— Пожалуйста, пидар какой! Не буду тебе мешать. Хоть ебанись тут, мудило!

Отошел я в сторонку, а Мишка варит, то есть не варит, а только и делает, что лишнюю траву в тарелки перекладывает. Зациклило ево, короче. Весь стол уставил тарелками, как в ресторане, и все время спущенку подливает. Я не вытерпел и говорю:

— Хорош, блиа, продукты переводить! Сгущенка фся кончилась. Что теперь делать?

Мишка так задумчиво репу почесал:

— Можыт, сгущенку чем-нить заменить, а? Водой, там. Или канчиной. Или обычным малаком.

— Ты чо, прихуел, брателло? Это ж дача. Откуда тут простое малако? До ближайшэго магазина — 50 кэмэ.

Мишка отвечает раздраженно:

— Откуда-откуда. Ис каровы, даун, блиа. Иди к соседке, тете Наташе, и попраси. Можыт, и даст.

И йа пашел к тете Наташе, а она там в жеппу пьяная была, и дала мне. Целых три раза. Правдо, я ни разу не взял. Ана говорит:

— Дениско, не зря твой папа говорил, что у тя руки токо под хуй заточены. Пшел нах отседова, шелупонь. — И рраз мне по ибалу плеткой-семихвосткой, у меня аж слезы брызнули от обиды. Ибу и плачу. Точнее, не ибу, а лежу на грязном полу, плачу и дрочу. Тетя Наташа тем временем на меня собачий ошейник с шипами надела и зачем-то принесла длинную веревку. Говорит:

— Дениско, хочешь, БДСМ с тобой делать буду?

Я ей:

— Не надо бэдээсэма, тётенько! Я к вам ваще за малаком пришел!

— Во, сосунок, блиа… Ну и иди за малаком, сцукоблянах. — Вижу, нехуйово разозлилась тетенька. Достала с полочки большой страпон и надела на себя. Ахтунг, нах! Йа есчо заметил, что у нее на полочках дохуйа фсяких дилд, страпоноф и прочих анальных шарикоф, как в секс-шопе. Дилды так ваще загляденье, красные, синие, розовые, и ф цветочек есть, и в крапинку, и в звездочку. Она их, новерно, в Новый гот вместо игрушек на ёлку вешает. А хуле, не удержалсо и взял одну, типо паиграть. Красивая была дилда, синяя, с жолтыми звиоздочками. Просто загляденье, нах.

Тетя Наташа говорит:

— Чо, нравицо, Дениско? Ну, бери, хули там. Вот, можешь есчо этот страпон взять совершенно бесплатно. Токо иво типо есчо отработать надо будет. — И так игриво своим черным страпоном по губам меня шлепает.

А хуле, пришлось взять. Это же тетя, а не педораз какой-нибудь! Не поспориш.

Ну, кароче, через час ана меня выставила на порог, бес фсяково малака, зато с дилдой и страпоном, токо страпон к тому времени уже был сломан, патамушта намертво застрял в маей жеппе. А есчо я никак не мог снять собачий ошейник с шипами – она его, сцука, проволокой прикрутила.

Прибегаю обратно к Мишке. Смотрю — а он в нашу кастрюлю дрочит обеими руками и улыбаецо:

— Ну чо, принес малако?

Я ему показал страпон и дилду. Страпон он тут же положил в каструлю, чтоб варился на манер холодца, а дилду мы поставили на каминную полку в гастиной, для красоты.

А кашо фсё лезет и лезет, заипало уже внотури. И так нехорошо на нас пялицо из-под хоккейной маски, как будто чо-та недоброе замышляет.

Тут я понял, в чем дело.

— Мишко, ты лох, — говорю, — все время спущенку льешь, как же она может свариться.

— А как, по-твоему, без спущенки, что ли, варить?

— Выложить, — говорю, — половину травы и налить воды с малаком сразу побольше, и пусть себе варицо.

Взял я у него каструлю, вытряхнул из нее половину травы, которая уже в зеленоватую кашыцу превратилась.

— Наливай, — говорю, — теперь воды доверху.

Мишка взял кружку, полез в ведро.

— Не найдено нихуйа, — говорит. — Типо ашыпка 404.

— Что же мы делать будем? Как за водой идти, темнота какая! говорю. — И колодца не увидишь.

— Ниибет! Сейчас принесу. — Он взял спички, привязал к ведру веревку и упиздовал к колодцу. Я его ждал-ждал, тут срать приспичило. Еле успел в сени выскочить, там нагадил гороховым супом, не удержался. Бумаги нет, вытер жопу полотенцем, всё равно стирать пора. Сел на лавочку, глаза слипаются. И я как-то нечаянно заснул.

Приснилось мне, как мы с Мишкой в кукольный театр ходили на представление про резиновых баб. Впрочем, об этом не будем. Через час возвращаецо он враскоряку, в сенях об что-то ебнулся, я сразу проснулся. Гляжу — у него руки сзади веревкой обмотаны и ведро на голове. И ногами мое говно растоптал, предурак.

— А вода где? — спрашиваю.

— Вода... там, в колодце.

— Ебать твой тупой череп! Сам знаю, что в колодце. Железный дровосекель, блять! Где такую козырную каску заимел, а?

Этот апсос в ответ шепелявит:

— Какую каску нах. Меня самого чуть насмерть не заимели. Плёткой в темноте отпиздили, и вот это…

Я с его башки ведро снимаю, гляжу — а у него во рту обломок другого страпона. И глаза такие охуевшие, будто он не за водой ходил, а за воткой, и всю ее по дороге нечаянно разбил.

— Ах ты, — говорю, — размазня! Страпоноед! Ты что ж, нас уморить голодом хочешь? Хуярь теперь снова за водой, ебена вошь!

Мишка насупился:

— Не могу, говорит. Там эта злая тетенька ф черной коже по-прежнему бегает, с черными губами и черными зубами. Прямо как у моей жыны. Мне типо теперь за порог выйти страшно…

Я ему отвечаю:

— Нищеблядь ты убогая, внотуре. Хуле ж нам бояцо какой-то собаки-барабаки с черными губами?

Мишка аж напрягся:

— А знаешь, какие у нее губы холодные??? — помолчал и добавил в сторону. — И хуй тожэ.

Он с отвращением сплюнул пожеванный страпон и вытер язык грязным полотенцем, об которое я перед тем вытирал жопу. Что возьмешь с идиота.

И тут со двора раздалсо леденящий душу вой. Даже не вой — визг. От страха я снова непроизвольно серанул в штаны, но виду не подал, што испукалсо. Закрыл каструлю крышкой и сел сверху, как на унитац.

— Не сцать! — Говорю я Мишке, — щас попиздую просить у соседей ружжо.

— С ума, — говорит, — сошел! Ты посмотри на часы: соседи спят давно. Устали. У них вчера дедушка умер, весь день его закапывали…

— Почему так долго? Он сопротивлялсо, штоле?

— Нет, просто дед в войну танкистом был. Попросил похоронить его в любимом танке.

Тут, как нарочно, обоим нам пить захотелось; кажется, сто баксоф за кружку воды отдал бы! Нет, двести! Но в жопу не дал бы, нет. Тут уже, йопта, цифры иной категории в силу вступают… А хуле, говорил же Удав, что за мильйон готов жеппу подставить. Так что и нам было бы не зазорно. Но за 100 баксоф — увольте. Мишка говорит:

— Это всегда так бывает: когда нет воды, так еще больше пить хочется. Поэтому в пустыне всегда пить хочется, потому что там нет воды.

Я говорю:

— Ты не рассуждай, пиздобол бля, а дрочи. Философ нашолся. Видишь, кашо выкипает!

— Пашол нахуй, — он отвечает. — Я тебе порнозвезда Рокко Сиффреди, штоле — дрочить по приказу?

— Ну давай вместе сходим за водой, а? Я тебя ззади прикою.

— Знаю я твой «прикрою». Ну ладно, пошли. Только замаскируемся.

И мы пошли. В жопы повставляли для конспирации пучки перьев. Типа мы просто питухи — вышли погулять. Но на нашу беду нам попались две какие-то чорные фигуры — они, судя по всему, пробирались на огород, чтобы поебацо. У одной из них я приметил бороду и дико заорал. Пидары побежали в одну сторону, а мы в другую, и, кажецо, сломали по дороге забор. У меня потом все яйца в занозах были…

Пришли мы домой. Кашо у нас остыло, печь погасла нахуй. Растопили мы снова печь, достали перья из жопы и опять принялись кашо варить. Воду зачерпнули из ближайшей лужи. Мишка, правдо, сокрушался, что лужа натекла из-под сартира, но я его осадил ударом по ибалу, так как мне эта вся катавасия с кашей уже изрядно астапиздела. Наконец кашо у нас закипело, сделалось густое и стало пыхтеть: пых, пых!.. И нам обоим как раз очень сильно захотелось жрать, аж слюнки зеленые потекли, как у бешеных собак-барабак.

— О! — Говорит Мишка лукаво. — Хорошее кашо получилось, знатное! Пробуй, Дениско!

Я взял ложку, попробовал:

— Тьфу! Что это за кашо! Горькое, несоленое и воняет говном. Аромат цартира — нового дня глаток!

Мишка почему-то не стал пробовать. Стоит, отморозившись, в уголке и из жопы остатки перьеф выковыривает.

— Нет, — говорит, — умирать буду, а такое кашо не стану есть! Нахуй пашол!

— А хуле не будешь? — Спрашиваю, а сам продолжаю есть.

— Дык я в нее насрал, пока ты за малаком ходил.

У меня кашо обратно ис горла полезло, но я сдержалсо, потомушто по-прежнему был голоден. Не пропадать же продукту! Съездил однако Мишке по ебалу.

— Ну ты далбайоп! — говорю. — Что ж делать?

— А я ибу?

— В рот себя еби! Серун бля! Чо мы жрать-то бум?

— Хуйзнает. Пойду поищу… А ты пока кашо доедай.

Меня от злобы аж перекорежило:

— Сам доедай кашу с говном! Копрофаг сцаный.

— Стой. Чо-та мы протупили, — говорит Мишка. — У нас же дилда есть! Ее пасасать можно, чтобы утолить первый голод, это все журналы для туристов советуют, типо любой придорожный камушек для сосания годится, а там, глядишь, и магазин аткроецо…

Я говорю:

— Некогда теперь уже с дилдами возиться! Скоро светать начнет. А сна ни в одном сасу. То есть глазу. В шоколадном, блиа. Пашол ты нахуй, кароче.

— Так мы дилдо варить не будем, а просто погрызем. Это ведь быстро — раз, и готово.

— Ну давай, — сдался я, — если быстро. А если будет как кашо, то лучше не надо.

— В один момент, вот увидишь.

Мишка взял дилду обеими руками и уже приготовилсо иё грызть своими прокуренными бобровыми клыками, но я его остановил:

— Нехуй, — говорю, — произведение искусства поганить. Я эту замечательную дилду маме подарю на деньрожденье. У нее старая как раз сломалась. Давай лучше снова пойдем к тете Наташе и попросим чо-нить пожрать. Она добрая, всегда дает.

Ну, типо вышли мы за калитку. Гляжу — а кашо за нами идет, большое, мокрое. В хоккейной маске и с топором, как Джейсонфорис. Я глаза протер — оптический обман, штоле? Измена, бля, пиздец как пробивает! Аж мошонка от страха в гармошку сжалась. Мишке показываю, а он орет: «Аааа! Блиа! Ужоснах! Это майа жына! Сдохла! Ф саване! Магилой ваняет!» Тут оно нам «гррр» — и пидарскую бороду из-под маски встопорщило. И руки тянет. Мне над этими парадоксами рассуждать было недосуг: мы от страха тут на месте и усрались, а я еще съеденным блюванул. Побежали мы. Сзади доносится смех и предложения поебаца. Ну или дрова порубить совместно. В общем, это хуйло за нами фсю оставшуюся ночь с топором гонялось, а утром съебало на бляж — наверное, потому, што иво там в деццтве утопили злые пидары. Типо утром фсе вампиры, зомби и прочая нечисть возвращаецо туда, где иё утопили, повесили или закопали.

К утру мы всю кору с придорожных берез обглодали. На огороде нашли попавшего в капкан мертвого пидара. Это он, наверное, и выл ночью. Прикопали тушку на грядке с помидорами — всё равно они засохли... Прибегаем к тете Наташе, дверь на фсякий случай шкафом подперли, а шкаф подперли жопами. Говорим с мольбой: «Так, мол, и так, чо-то жрать хочецо непадеццки».

Она улыбнулась хитро:

— А творога хотите?

И этак бляццки нам манду свою показывает. Ну хули, голод не тетка! Мы тут же начисто вылизали творог с иё пелотки. А потом, пока она валялась в еротическом экстазе, разбомбили нахуй халадильник и даже фсе дилды погрызли, потому что жрать очень хотели. В то время пока мы жрали, ана чо-та про какой-то аццкий фистенг песдела. А потом прыгнула на меня и прижала в полу, так што я стукнулся репой и вдруг уснул. Чо такое фистенг, йа так и не фкурил, но после этого у меня жопа растянулась так, будто ее ибал аццкий сотона. Может, это и правда был он, хуй знает. Я в отрубе был.

И есчо нам с Мишкой пить очень сильно хотелось, поэтому мы попиздовали прямо на бляж, фстали там раком и так лакали воду полчаса. И никого не боялись. А хуле, разная нечисть только по ночам бесчинствует. Мишку снова кто-то в воде за жеппу схватил, но это было нихуйа не кашо ф хоккейной маске, а фчерашнее пидорасо. Впрочем, борода у него была вымазана в кашэ. Или в говне? Я не стал присматривацо, — не говнофил, хуле.

Вместо этого я подумал: а хуле, у нас полная кухня опоганенной кашы. Сами мы иё жрать уже не будем, не пропадать же добру? Ну, и пригласил на обед фсех пидарасоф с бляжа. На пляжном песке, по ходу, нашол обспусканнуйу хоккейную маску, вытер ее чьими-то штанами, забрал домой и повесил обратно на стенку. А пидары очень быстро сожрали наше кашо и долго потом веселились, пели, водили хороводы у нас во дворе. Даже станцевали «Лебединое озеро», я не вру! Тока одними хороводами сыт не будешь, жрать снова хочецо…

Мы оставили пидоров убираццо в доме, а сами снова пошли к страшной тете Наташе, рассказали ей все, обещали, что все сорняки у нее на огороде выполем, только пусть она поможет нам правильное кашо сварить. Тетя Наташа сжалилась над нами: грязной пелоткой уже не кормила, вместо этого напоила нас малаком, сварила правильное кашо, без говна, с одной только травой, а потом усадила завтракать. Мы все ели и ели, так что тети Наташин раб-унитаз Вовка на нас удивлялся, какие мы голодные были. И даже не пытался приставать, хотя был явным пидаром. И на том спасибо, как говорицо.

А потом мы с Мишкой и Вовкой, радуясь, что нас попустило, весь день раком сорняки на тети Наташином огороде пололи и зачем-то на просушку клали. Интересные такие сорняки, высокие, и листья на кленовые похожы. Мы так увлеклись, что вырвали с корнями всю иё фазенду, а потом свалили фсё в кучу и по традиции сожгли, типо пионерский костер.

На запах дыма сразу прибежали пидоры, стали водить хоровод и припевать «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай». А некоторые еще стали через костер прыгать. Дурные, наверно у них денег на сигареты совсем нет, раз сорняки нюхают. Мишка костер нюхнул, плюхнулся жопой на землю и сказал, пуская слюни, как дебил:

— Сорняки — это хуйня! Совсем нетрудное дело. Гораздо легче, чем кашо варить! — Тут его при виде хороводящихся пидоров разобрал смех, и Мишка схватил лопату за черенок и сам стал вокруг нее танцевать как вокруг шеста. — Иэээх! Ща еще соседям поможем. Правда, Дениско?

А я дым от леца отогнал, глаза слезящиеся вытер, сморкнулся и ответил со всей серьезностью:

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы… гы-гы-гы-ы-ы…

12-13 декабря 2005 г.