Литература

Фильм не о Курте Кобейне, он ему просто посвящен. Это такое ненавязчивое авторское предисловие, чтобы зритель, если он хочет понять всю тему, постоянно пребывал в состоянии перманентной измены. Вроде «принимать автора и литературного героя за одно и то же лицо – признак низкой литературной культуры». Принимать Кобейна за человека по имени Блейк признак низкой культуры вообще. Вот так. С другой стороны, не принимать человека по имени Блейк за Курта Кобейна под силу только тем, кто все девяностые годы находился в глубоком коматозе и по сей день продолжает втыкать, что же произошло за время отсутствия. Иными словами, не принимать героя «Последних дней» за Кобейна признак полного и тотального неприсутсвия в сематическом поле современного масскульта. И это все, разумеется, повод для того, чтобы подсесть на куда более основательную измену.

Проблема вот в чем. Вроде бы у Гаса ван Сента была вполне определенная и простая цель – закончить трилогию. Сделать фильм о художнике, который чего-то ищет и, наверное, находит. И зачем тревожить кости покойного, если можно написать сценарий о ком угодно и от этого не пострадают ни цели, ни задачи исследования? Ладно, допустим, у Ван Сента проблемы с воображением и фантазией и он решил не напрягаться - есть готовый сюжет в действительности – возьмем, как в «Слоне», и все будет рокнрольно. Но вот в чем вопрос, - если первоначальный и генеральный замысел - рассказать о последнем дне потерянного художника, то зачем делать так, чтобы получилось настолько рокнрольно? Чего только стоит появление Ким Гордон на экране. Говоря проще, зачем столько отсылок к действительному положению дел, если все задумывалось как самостоятельный и самодостаточный брэйнсторм на тему «он и его bad posture»?

Ван Сент просто хочет исподтишка всадить свои двенадцать ножей в спину монстра под названием «миф Курта Кобейна». На самом деле это замечательно спланированная и коварная подстава для всех «фанатов и поклонников творчества». В фильме нет никакого Курта Кобэйна, существо на экране всего лишь удивительно идеальный симулякр, воплощающий канонический максимум атрибутов. О Кобейне ничего нельзя сказать, потому что все, что мы скажем будет работать на его миф. Я думаю, даже Грол и Новоселич перестали понимать, где правда, а где не очень, когда они вспоминают о «Нирване». «Кобейн» - воплощенная последовательность, идеальная музыка, от которой колбасит всех, идеальная жена а ля Нэнси Спаджен, идеальное поведение на сцене, в общем, олицетворение о воплощение как оно есть – даже такие разуверившиеся люди как Драммонд, и те почувствовали что «в этом парне из «Нирваны»» что-то было. Что вы говорите? Гомосексуализм? Да – и это тоже, а, впрочем, какая разница? Мифичность Кобейна настолько всепоглощающа, что разоблачить ее можно только сделав из нее самой миф. Что и делает Ван Сент.

Все, что происходит на экране так же самодостаточно и правильно, как и трагическая история о рок-музыканте, которая произошла в действительности и которую каждый зритель держит у себя в голове. Даже если и не держит, то Ван Сент. делает все, для того, чтобы ему ее напомнить. Процесс прост – есть две реальности, та, что является историей из таблоидов и репортажей MTV, и та, что разворачивается на экране. И зритель знает, что было «на самом деле». Он просто уверен, что может адекватно различить наличную действительность и художественный вымысел. Подстава обнаруживается только тогда, когда зритель понимает что в печальной истории Курта Кобейна действительность так же похожа на художественный вымысел, как и художественный вымысел на действительность. Получается, что это самое «на самом деле» невозможно локализовать, «на самом деле» это что-то пустое и непонятное где-то между двумя пересекающимися мифами, «на самом деле» - это ничто, о котором невозможно никакое высказывание, вакуум, в котором шатается колосс «Кобейн».

И зачем оно, собственно, нужно - «на самом деле», если то, что получилось, выглядит гораздо более настоящим?

* * *

В принципе, Кобейна можно рассматривать как вполне сложившийся в условиях постиндустриального общества канонический социокультурный архетип. Вот так. Не больше не меньше. Я думаю, он просто испугался абсурда. Есть теория, что людей из обезьян сделал абсурд. Тупиковость ситуации заставила животных думать. Ну так вот – абсурд сделал из Кобейна миф. Таков тезис.

Контркультура - это культура патологических неудачников. Дело не в том, что человек начинает петь песни о тотальной онтологической хреновости из-за того, что дела его плохи и все заебало. Неудачник – это человек не на своем месте, вот и все. Неустроеннось в определенной нише заставляет искать чего-нибудь другого. Это первичная матрица поведения неудачника, в основании психики которого лежит отчужденность. Одна из основных культурных дихотомий Леви-Стросса «мы и они» - в случае с котркультурными типажами работает на все сто процентов. Это разумеется не универсальная схема, а один из вероятных способов описания. Когда неудачнику требуется что-то создать он тоже ищет другое. И тут возникают сложные пертурбации. Дело в том, что, по идее, в современном культурном пространстве, если человек хочет создать что-то новое, он обречен быть неудачником. Темы и Идеи в условиях тотального постмодернистского психоза, вызванного мыслями о конце всего и уверенностью в их исчерпанности, становяться по своей сути маргинальными, что значит «не попадающими в вонючий поток мэйнстрима». Культура 20 века развивалась за счет накопленного ресурса маргинальности. Это значит что ее делали неудачники. В то время как классический архетип креативного человека не предполагал никакой отчужденности. Апофеоз развития всего – появления массовой культуры. Брезгливые снобы вроде Ортеги-и Гассета или Шпенглера позиционировали это дело как несомненную и очевидную лажу, и это их право, важно то, что на культурной арене появился главный неудачник в истории человечества – человек массы. До этого – только народные песни и сказки в переложении какого нибудь ботана из академии наук. Разумеется, все самое креативное ботан обрезал, ибо ведь и у ботана, несмотря на его научную бесстрастность, был свой культурный фильтр в воспаленном мозгу. Песни и сказки в адаптированном переводе – вот и вся форма присутствия массового человека в классической культуре.

Контркультура – сугубое дело массовой культуры, своего рода иск, предъявленный самим себе, на предмет насколько еще наше «мы» остается нашим «мы», а их «они» - их «они». Замечательный термин «упростительное смешение», придуманный замечательным русским философом Данилевским не более чем хреновая иллюстрация к тому, что мы имеем в неприглядной действительности. Современность такова, что думая осебе человек воспринимает собственный проект гораздо реальнее, чем то, что есть на самом деле. Можно всю жизнь думать, что остаешься поклонником музыки Баха, просыпаясь каждое утро под простенькую мелодию из радиоприемника. И дело тут не в ваших личных пристрастиях, а в одновременном присутствии принципиально разноплановых вещей в одном едином и последовательном плане нашего «Я». Собственно говоря - это и есть абсурд. И в нелегком деле его ежедневного и ежесекундного разоблачения состоит миссия контркультурного персонажа. А это чревато стрессом. В особенности когда до контркультурного персонажа доходит абсурдность его существования как контркультурного персонажа. Единственная универсалия, которая досталась нам в наследство от классической эпохи и которая имеет влияние – это деньги. Окружающее таково, что принадлежность и к определенной культурной страте определяется не столько провозглашаемыми имеративами и разнообразными ориентациями, сколько вовлеченностью в рыночные отношения и результатами перманентного процесса коммерческого выбора, в который все вовлечены. Моя контркультурность определяется не тем, какую музыку я слушаю, а тем сколько денег я готов за нее выложить. И далее непременно обнаруживается, что все о чем мы можем слышать в нашем социокультурном поле определяется оплаченностью и раскрученностью явления, любое утверждение о существовании или не существовании чего-либо так или иначе сопряжено с количеством бабла, которое будет или было потрачено. И это в свою очередь неумолимо и необходимо как категорический императив ставит нас перед безрадостной и безысходной мыслью о том что контркультура – это не более чем дешевая иллюзия, дерьмово сделанный фантом для тех кому еще не пошел четвертый десяток. Контркультура это просто универсальная модель массовой культуры, созданная для воплощения необходимой для поддержки жизнедеятельности идеи – где-то в этом мире еще есть нечто такое, что мы можем с уверенностью назвать настоящим.

Настоящий абсурд начинается именно тогда, когда контркультурный персонаж понимает, что сколько бы он не говорил «им» свое пламенное «идите на хуй», - «они» это купят и попросят еще. И похлопают в ладоши, и будут ссать кипятком, когда ты будешь ломать очередную гитару на сцене, плевать в камеру, намеренно искажать слова, чтобы не подпевали и откровенно сливать сейшн за сейшном. В подобных условиях единственно идеальная форма капитуляции – это пуля в лоб. Либо какой нибудь другой способ самоуничтожения – что называется финальный «идите на хуй». Как раз то что нужно, для того чтобы звукозаписывающая кампания рекордо повысила объемы продаж, и даже такие разуверившиеся люди, как Билл Драммонд почувствовали, что в «этом парне из Нирваны» что-то было.