Литература

Брайон Гайсин: Я показал первые тексты Берроузу, надеясь услышать, как он громко засмеется, подобно мне. Он снял очки, чтоб перечесть еще раз то, что получилось, более вдумчиво, и сказал: «У тебя здесь нечто большее, Брайон».

Но я совсем не был доволен собой, даже когда Уильям шутя, говорил мне: «Как ты можешь впадать в депрессию, когда ты только что основал новое литературное движение, прямо вот здесь, в этом самой комнате?»

Терри Уилсон («Здесь, чтобы уйти»)

Брайон Гайсин, поэт и прозаик, художник и выдумщик по части современного искусства, сидя в одном из номеров Бордо-Отеля (в будущем Разбитого Отеля) на рю Гит-ле Керр, разглядывая разложенную на столе прессу, открыл для себя нечто, что получило название «разрезки». Он разрезал бритвенным лезвием газетные статьи и собрал слова в случайной последовательности, вышло примерно следующее»: «Уши отстают от живописи».

Брайон Гайсин: Писатели на пятьдесят лет отстают от живописи. Я предлагаю использовать методы художников в литературе.

Брайон Гайсин («Уходящие минуты»)

Будучи в свое время известным художником-новатором, Гайсин также наследовал будущему поколению пермутированные стихи и Машину Мечты: записи на магнитофонной ленте и стереоскопическое устройство, способное гаммой лучей, посредством давления ультразвуковыми волнами, вызывать в глазном яблоке различные световые ощущения. В работе над Машиной Мечты в паре с Иеном Сомервилем, Гайсин использовал тот же метод «разрезок», с тем лишь исключением, что слова были записаны на магнитной ленте, а не на бумаге. Необходимо отметить, что разрезки как таковые были надиктованы Брайону философским учением Хассана-ибн-Саббаха и музыкой Джеджуки, коренного населения Алжира. Хасан-ибн-сабах – старец, мыслитель и близкий друг Омара Хаяма, не оставил после себя практически ничего: все писательское наследие мудреца было сожжено и утеряно, но легенда о нем жива. Музыкантов из Джеджуки, Брайон пригласил играть в свой ресторан «1000 и одна ночь», в последующем была издана пластинка с записью этой странной, мистической музыки, что так повлияла на гения Гайсина.

Если говорить о предтече Гайсина, то можно упомянуть и стихи Бретона и Тцара, из общества сюрреалистов, к коим одно время примыкал и сам Брайон. Но те действовали либо под наркотическим опьянением, либо фокусничали (как в случае с Тцара), вытаскивая стишки из шляпы, что циркового кролика. Автоматическое письмо Бретона тоже не было новаторством, во время оно каждый, кто питал надежды «наследить» в мировом искусстве, пытался уйти от привычного письма, модифицируя форму, в укор содержанию. Принципиально новые идеи Брайона Гайсина пришлись не по вкусы сюрреалистам и художник был изгнан из общества по указу Анре Бретона Полем Элюаром, до известной степени хорошим поэтом.

Но этот казус случился в ранние годы жизни Гайсина, во время становления художника, как личности. Тем не менее, неудача не покоробила его стремлений, но укрепила их.

Много позже, в Танжере, Гайсин на одной из выставок своих картин, познакомился с Уильямом Берроузом. С этого знакомства и началось плодородное сотрудничество двух гениев, двух мутантов в области современного искусства. «Уходящие минуты» и «Билет, который лопнул», первые совместные работы по методу «разрезок». Молодой экспериментатор Энтони Балч снимает фильм «Разрезки», одновременно Берроуз пишет сценарий к «Голому ланчу». Удивителен тот факт, что «Голый ланч» впервые появился на экране кино, опередив печать. Этот текст переписывался десятки раз, разрезался лезвием и вновь собирался по частям, сам Гайсин давал добро на совмещение абзацев книги, указывал номера страниц в порядке, понятном одному ему. Уильям Берроуз доверял Гайсину, он понимал, что метод «разрезок» берет истоки от изобразительного искусства, и кто как не Брайон, способен наложить чертежи так, чтоб вышел рисунок, пейзаж, портрет.

Преимущественно все тексты после своего нашумевшего «Джанки», Берроуз написал, используя все ту же методу «разрезок». Журналисты спрашивали Гайсина, почему же он не взял на вооружение разработанный метод письма? Брайон ответил, что для воплощения идеи в жизнь необходимы воля и усидчивость, все, чего не хватало ему, и что было в достатке у его друга Уильяма Берроуза. Плодом продуктивной совместной работы стала новая веха в современном искусстве – «Третий Ум», книга, впитавшая в себя все революционные идеи Гайсина и Берроуза, ставшая для последующих поколений тем, чем для поколения, современного писателям, стала работа Олдоса Хаксли «Двери восприятия». К слову сказать, Берроуз использовал лучшие абзацы из «Дверей восприятия» в тексте «Голого ланча», подставив мескалиновые опыты провидения Хаксли под нож.

Другое имя в истории становления литературного движения «разрезок» принадлежит Энтони Балчу, по сценарию Гайсина и Берроуза были сняты картины «Башни открывают огонь» и «Разрезки». Сложно представить себе Балча без Гайсина, последний указывал на что наводить объектив камеры, разделяя роль режиссера на две составляющие: талантливое видение и технические возможности, все, что необходимо для реализации задумки. Можно сделать смелое предположение, что кино Энтони Балча и сценарии от Гайсина сделали современный кассовый кинематограф таким, какой он нам представляется в лице Квентина Тарантино, Роберта Радригеса и Гая Ритчи.

В своевременной литературе тоже представляется возможным провести параллели, Ирвин Уэлш яркий пример становления «разрезок», как технического приема. Конечно же, кто мог спорить с «разрезками», когда Берроуз стянул мантию «великого старца» с плеч самого Генри Миллера и с всеобщим признанием заработал членство в Американской академии и Институте искусств и словесности.

Разрезки – новая художественная форма поэтической прозы. В «Мягкой машине» Брайон Гайсин много и часто высказывается о поэтической силе разрезок, не отрекаясь от раннее сказанных слов, что поэты – сплошь графоманы, призванные марать бумагу. Не лестно Гайсин отзывается и о творчестве Уильяма Блейка, и о современных ему авторах. Надо признать, что спор между прозаиками и поэтами, негласный спор, все равно, что спор о первенстве материи над духом и наоборот, т.е. об этом можно говорить долго, тыча пальцем в философские труды, но проблема останется неразрешенной. Тем не менее, поэзия звучит в «разрезках» Гайсина и Берроуза так же часто, как звучит механизм часов в твоей комнате. Более того, если вообразить, что язык это каркас статуи, то форма, к которой прибегает автор для выражения мысли, ни что иное, как форменные слепки, прикладываемые к каркасу для обозначения осязаемых черт фигуре. Можно сказать, это принцип поэзии, это то, что спрятано под камнем, что зарыто на дне морском: язык-каркас «гнет» фигуру, модифицируя форму.

«Разрезки» выступают в роли альтернативной формы. Почему альтернативной? Если вы имеете представление о центурионах Нострадамуса, то осведомлены о числе трактовок, интерпретаций предсказаний пророка. «Разрезками» движет тот же механизм, если не сказать, что интерпретировать полученный текст можно совершенно свободно, не стесняя себя рамками четверостишья центуриона. Здесь иной вопрос, важны скорее габариты печи, в которой будут готовиться формы для упомянутого каркаса и фантазия автора. Но язык, подобно рельсам, направляет составы слов, случайность оборачивается в правило, закон, диктат; строгая легитимность языка и диссидентство формы.

Поэзия в чистом виде, в память врезается не образ, событие, характер персонажа, мотивации его поступков, но язык: сердце гонит по организму кровь, - язык выпускает сонмы голосов, звучащих в голове, этот разноголосый хор всегда шокирует, сковывает тело незримой цепью, сводит челюсти и глаза, кажется, вот-вот выпадут, развяжутся узлы нервов, связывающие их.

Техническая сторона дела проста, как все гениальное: за основу берется любой печатный материал и, собственно, инструмент – лезвие или ножницы, кому что удобнее. Тексты разрезаются на абзацы, потом на слова, каждое слово отделено от предложения, вырезанное слово теперь не зависит от текста. Тщательная и кропотливая работа по вырезанию слов приведет к желаемому результату, глаголы и существительные, местоимения и союзы, - каждое слово отделено друг от друга твердым телом железа.

Вырезанные слова мешаются и помещаются для удобства в емкость, размеры которой определенны количеством разрезок. Уильям Берроуз для создания «Голого ланча» и последующих текстов, использовал целый чемодан "разрезок", можно представить себе, сколько извел макулатуры писатель, какого труда ему стоило написание культового романа. Затем слова поочередно вытаскиваются из емкости, повторяя движения фокусника, и раскладываются на столе в ряд, уже имитируя карточную гадалку. Эффективнее всего не выбирать слова, опираясь на интуицию, на свое чутье к шероховатости и цвету бумаги, но вслепую. Случайный выбор разрезок диктует совершенно непредсказуемый результат.

Для наглядности приведу пример. Из порезанных журнальной статьи, агит-листовки и нескольких книжных страниц Берроузовской «Интерзоны», я вытащил вот эти слова:

мои, все, руки, хранит, Лизе, 1871, острова, музыка, дыхание, в своем, валторны великолепие, громады, хотя, приглушенным, Эмерсон, чернильница, весь, в, того, Лео, саркастически, улыбкой, Адлер, требую, всюду, тоске, спали, песке, рассмеялся.

Судя по всему, тональность, на которую настроен внутренний инструмент и будет доминировать в тексте уже «склеенном» из полученных слов. Для связи можно использовать те же слова, или выдуманные, но только в случае, если на стыке образуется щель. Отсюда правило, меньше самоуправства, больше «разрезок» У меня получилось следующее:

Мои руки, все во мне хранит воспоминание о Лизе: острова в 1871 году, теплая музыка-дыхание валторны, в своем великолепии являло громады, хотя было несколько приглушенным. Эмерсон весь испачкался в чернильнице. Лео еще тот, в саркастической улыбке:

-Поехали в Адлер! Я требую, чтоб по всюду люди спали на песке! - И рассмеялся в тоске.

Получается вполне связанный текст. Есть стилистические нарушения, но и возможность правки текста не воспрещается. Еще один пример, за основу взял уже другие разрезки, но из тех же источников:

Мужчины, мелочевку, светлого, подбрасывает, вместе, юноша, нашим, лечебного, течет, ручья, фонтаны, шорохов, после, Эфрона, дети, последовательных, убывает, разрываются, устройства, сумасшедшие, условиях, тишины,

И вот что вышло на этот раз.

Мужчины не размениваются на мелочевку: вместе, они подбрасывают вверх светловолосого юношу.

-Наше лечебное средство проистекает из ручьев и фонтанов счастья!

После шорохов Эфрона, дети последовательно убывают, волнами разрываются, как сумасшедшие устройства, в условиях полной тишины.

И если в планах написать рассказ, или более крупное произведение, то из числа упомянутых героев выбирается один и фигурирует по всему тексту, как в случае с «Процессом», «Интерзоной» и «Дезинсектором» - в трех романах одним из главных героев является альтер-эго писателя Уильям Ли.

Таким образом, язык продвигает весь текст, тянет на буксире слова, нанизывает их на шампур. Удивительно то, что порой, логически связаны несколько абзацев в полученном разрезанном тексте. Позже, сочиняя текст, обнаруживаешь, что именно сейчас, спустя три-четыре страницы после описания определенного действия, ты наткнулся на его продолжение. Язык «знает», когда дать сигнал, он «предупредит» тебя. На деле же Берроуз, написав тексты с помощью «разрезок», приносил их другу Гайсину и уже вместе, они выискивали родственные по смыслу абзацы. Так возник «Голый ланч», таким мы его любим, и всякий раз перечитывая, находим новые подробности и связи.

Но текст опубликованный, еще не готовый продукт, функция читателя домыслить, сопоставить, угадать, в общем, проделать ту же работу, что проделал и автор. Есть в этой магии языка что-то чарующее и притягательное.

Технологическое производство требует материал, сырье, но газетные публикации, критические статьи, предвыборные агитации в печати, самостоятельные и самобытные тексты, закрепленные интеллектуальной собственностью, рекламные брошюры и этикетки, - даже это не сырой материал, а всего лишь первозданный источник, которому еще только предстоит пройти через ножницы. Можно спорить об авторстве текстов, но язык не закреплен таковым правом, ни кто не несет ответственности за язык, ни кто не берется быть обязанным пред языком, ибо язык существует сам по себе. Если существует слово бессмертие, то в высшей мере оно применимо к языку. Даже умершие языки не умерли вовсе, но переродились в совершенно иные языки: латынь из библиотечных кладовых выпорхнула в окошко французским и немецким языками. Это модификация и мутация языка, - язык в своем естестве есть нечто более живое, чем любой-другой организм. Если планета Земля исчезнет в свете ряда причин, то язык умрет последним, если не переместится на иные орбиты, на космические подстанции неизвестных миров. Если энергия вечна по физическим законам, то язык, - энергия куда более высшего порядка, нежели свет всех солнц Вселенной, нежели человеческая душа, если ее можно рассматривать отдельно от тела.