Литература

Я резко поднимаюсь на постели, чувствую липкий холодный пот, пропитавший футболку. Цепочка с распятием сдавливает шею, влажная ткань приклеилась к телу и не дает дышать. Ничего не вижу. Ты обнимаешь меня за плечи, притягиваешь к себе, держишь руки, потому что мне до сих пор страшно. Шепчешь успокаивающе:

– Ну, что ты?.. Ну?.. Успокойся… слышишь меня? Не плачь, котёнок… Ну перестань… Всё ведь хорошо… Тебе приснилось что-то, да?.. Это всё ерунда, просто кошмар… Давай… успокойся… и будем спать… Слышишь меня?.. Ну?..

Да, это просто кошмар. Он всегда – каждый раз – один и тот же. Рваная операционная рубашка. Холодный коридор с желтыми стенами, коричневым драным линолеумом и тошнотворно мутным воздухом. Промозглая палата, где я жду. Сижу на узкой армейской койке, навалившись плечом на стенку, бессмысленно блуждаю взглядом по облупившейся краске и жду того мига, когда – всё, когда не будет ничего, никого, когда не будет меня.

– Не переживайте, девоньки, – это она мне. И еще одной, которая сидит напротив. Третья спит, ей все равно. – Вечером заснете, утром проснетесь и ничего не вспомните. Раз-два, и готово, – смеётся тетка, уже отправляющаяся домой. Сука, мерзкая сука. Хочется ответить ей, но вязкие мысли обездвижены страхом, сосредоточены только на чем-то внутри, поэтому она оставит последнее слово за собой. Она просит кого-то по мобильному забрать её и, наконец, закрывает за собой старую перекошенную дверь. Через месяц мы с ней столкнемся на каком-то отмечании, но сделаем вид, что не узнали друг друга. Ей будет также все равно, а я буду также видеть сны.

– Пойдем, – зовет меня врач. Улыбается, ласково смотрит… И я иду. Я не хочу туда идти, но не могу не идти, потому что я всё решила. Обрывки фраз и воспоминаний разъедают мозг… Они все еще живут во мне… Мы стоим на тротуаре. Солнце светит красно-оранжевым, неизбежно падая к горизонту. Мимо проходят похожие друг на друга люди, но я отдалась панике и не замечаю их, потерялась в собственном страхе. Я стою и смотрю в глаза этого человека, которого считала самым родным, почти самой собой, что-то пытаясь в этих глазах найти…

– Ну и что ты будешь делать?

– Как что? Я не могу сейчас… теперь… и потом – учеба… и ты… – руки непроизвольно сжимают ремень сумки, царапают тёмную кожу, оставляя безобразные белые следы.

Тогда мы не смогли договориться. Я не знала, как пережить всё это. Как вообще жить. Как дышать. Я помню свои бесконечные просьбы по телефону: «Не оставляй меня… Пожалуйста… Мне страшно… Ты же понимаешь – я не могу одна…» Слова срывались куда-то в хриплую пустоту. «Ну, пожалуйста, ответь… Пожалуйста-а…» Но он не отвечал, бросал трубку. Короткие гудки.

Поблекшие клочки прошлого перемешиваются во сне, нарушая хронологию, но кошмар всё равно один и тот же – страшный грязно-бежевый кафель операционной; белые, резко пахнущие халаты; стол с ослепительно металлическими инструментами, пугающими до пронзительного хруста в челюстях, сжатых с такой нечеловеческой силой, на которую вряд ли я была когда-то способна; страшный укол, после которого хочется не просыпаться. Я жду, когда усну. Темнота наваливается, растворяет меня в своей бесконечности, как равнодушно холодная чёрная кислота. И последнее ощущение в памяти – боль, она сводит невидимой судорогой все тело, также невидимо выворачивает его наизнанку, тянет за все нервы вместе, завязав их одним узлом, и по отдельности… Так болит душа – я тогда это поняла. Именно так болит моя душа…

А потом – пробуждение. Открываю глаза и понимаю – слишком рано, прошло минут двадцать, не больше: в глазах все плывет, двоится, ничего не чувствую, кроме холода и прорезиненной, уже мокрой, пеленки под собой. Закрываю глаза, сбегая в спасительную темноту. Говорят, наркоз плохо влияет на мозг и ухудшает память… Где я это слышала?.. Я ничего не помню. Наверное, так лучше, иначе я бы сошла с ума. А может, я и сошла – я смогла быть дальше.

Домой, хочу домой… Дрожащими ногами с трудом попадаю в туфли. Каблуки кажутся уродливыми пыточными наростами, понимаю, что сама не дойду. Нажимаю цифры, гудки, «Алло, привет», слова… И меня везет домой почти чужой мне человек. Странно, я знаю все его родинки, помню шрам на плече – что-то с ключицей. Помню все черты лица, но он все равно почти чужой, тот самый, который теперь обнимает меня, который согласился все забыть вместе со мной…

Потом полетели месяцы, я все больше утопала в своих страхах и начала бояться тишины. Однажды мне показалось, что я слышу его голос, он вернулся и зовет меня, я должна его спасти, только не знаю, куда бежать… С тех пор я слышу это каждый раз – из ночи в ночь. Я боюсь тишины.

– Ну что с тобой?… Успокойся… Всё ведь в порядке… – Твой голос успокаивает, ты знаешь, что я боюсь тишины, и поэтому говоришь, шепчешь, чтобы я слушала тебя. – Всё?..

– Да, – киваю я, всё. Спокойно. Это был просто сон, страшный сон. Они слишком часто мне снятся. Никак не привыкну к ним. – Все нормально, правда.

Я постепенно перестаю трястись и всхлипывать, закрываю горячие веки, грею холодные руки и ноги в одеяле, почти сплю. Ты только теперь уходишь на кухню. Я знаю, что курить. Стоять молча у распахнутой в ночь форточки, растворяться в обнимающих тебя темноте и дыме и курить. Глаза мои закрыты, но, мне кажется, я почти вижу, как иногда разгорается красно-оранжевым светлячок сигареты в твоей руке. Ты молчишь, смотришь в окно, куришь…

Как ты меня терпишь?.. Нет, ты не терпишь – жалеешь; это – единственное, что держит тебя рядом. Черт, ты меня и правда жалеешь… Ты же знаешь, я всегда ненавидела это, ты же знаешь… Зачем тебе это? Для чего тогда? Почему ты со мной, здесь, – продолжаешь? Каждый раз я задаю тебе эти вопросы – и каждый раз ты мне врешь… Лучше бы ты ушел еще тогда, в тот же день… но тогда я бы совсем подохла. Ты всё-таки остался, пожалел… иногда я ненавижу тебя за это. И себя – за то, что не вызываю ничего, кроме жалости.

Тихо. Снова тишина вползает в комнату, заполняет ее призрачными шорохами, стонами и плачем, которых не может быть, но они есть. Когда же ты вернешься? Где же ты? Хочу позвать тебя, но в горле – острый кусок льда, который не пускает мой крик. Звук возвращается в легкие, заполняет их неродившимся воплем, вытесняет воздух.

– Мама! Мамочка! Мне страшно… Мне так страшно… Ну где же ты? Помоги мне… Мне очень страшно… – Это снова он меня зовет. Голос высокий и прозрачный, как звон колокольчика. Тогда, в операционной, ничего не закончилось, наоборот – все только началось. Началось, чтобы теперь длиться кошмаром, который почти заполнил мою реальность. Я боюсь говорить с ним, но он всё зовет и зовет меня.

– Где ты?..

– Мама, мамочка!.. – звенит там, где дверь на балкон. Может, он и правда там? Хоть бы раз его увидеть… Мальчик, это мой маленький мальчик – я просто знаю. Поднимаюсь, не чувствуя онемевшими ногами пола, осторожно, медленными шагами иду к голому, без штор, окну. Страшно. Шорохи, кажется, переполняют комнату, от них невозможно спрятаться. Я пробовала закрывать уши, но колючие звуки все равно лезут в голову, взбираясь по позвоночнику и ввинчиваясь в виски… – Мамочка… – шелестит едва различимый жалобный шепот.

Я открываю дверь на балкон. Мне в лицо бьет странно горячий для начала апреля воздух.

– Где ты?..

– Я здесь, мамочка… Мне холодно… Ну когда ты уже придешь?.. – я перегибаюсь через перила балкона и вглядываюсь в пронзённую фонарями нефть ночи.

– Я сейчас… Мама уже идет… Сейчас… – пытаюсь перебраться через перила.

– Куда?! – ты хватаешь меня за футболку, оцарапав кожу на спине, и тянешь назад. – Ты что творишь?.. Черт!.. Опять, да?! Опять?! Больная, честное слово…

– Он звал меня, понимаешь?.. Оттуда, он был там… – ты больно сжимаешь мои плечи – твои пальцы, кажется, вот-вот сломают мне кости. Но это спасительнее другой боли…

– Никто тебя не звал!.. Хватит уже… Никого нет… Я устал уже… сколько можно?..

Я помолчала, вслушиваясь.

– Нет – есть…

– А я тебе говорю – нет… Я никого не слышу, кроме нас с тобой… Мне-то ты веришь?..

– …Да, – «Нет».

*

Андрей раздавил очередной окурок в пепельнице.

– Она меня совсем замучила… Я в последние дни вообще не спал ни разу толком… Только засыпать начнёшь – а она уже на балконе… Чёрт… И так – раз пять за ночь, понимаешь?.. Вот я и… Вымотался совсем… отрубился напрочь… а проснулся только часа через три после того, как она… ну… короче… И ведь же всё нормально было у нас с ней… Ну, поссорились раз… крупно… Разошлись практически… Что с ней такое?.. Разве из-за этого?.. Ты же сестра её… Может, ты что-то такое знаешь, чего я…

– Что-то… – Марина потянулась к пачке, открыла, зацепила ногтями сигарету. Андрей, не поднимая глаз, протянул зажигалку Марине, – та кивнула и преувеличенно спокойно закурила. – Ты про аборт как будто не слышал?..

– Какой аборт?.. – Андрей обиженно скривил губы.

– Она мне звонила… Пару месяцев назад… Говорила, что ты её вынудил…

– Да ты чего?! Какой аборт?.. Какой аборт, если она бесплодная?..

– Но… подожди… она же мне… – Марина беспомощно замолчала.

– У неё, наверное, на почве страха… того… Хм… Аборт… Не было никакого аборта… Два раза я её из больницы забирал… Первый раз – это когда к гинекологу она ходила… Вот тогда и поссорились… Она меня почему-то обвиняла в том, что родить не сможет… А второй… уже после ссоры… Ей операцию какую-то делали… Ерунда, на самом деле, но я никак уговорить не мог… Женские дела какие-то… Боится она… кхм… боялась… этих всех… врачей… поликлиник… просто до обморока… Никогда без меня… Только вот на операцию, правда, пошла – сама, одна… Потом позвонила, попросила забрать… Не было никакого аборта…

Андрей посмотрел виновато на Марину и вздохнул. Та, отвернувшись к замызганному окну, сосредоточенно разглядывала аккуратно накрашенные ногти.