Литература

За окном шелестят листья и падает снег. У меня такое чувство, что зима никогда не кончится. Где зима — там и я. Ну, на самом деле это, конечно, никакой не снег, а тополиный пух. Им облеплены все кусты во дворе, он плавает в лужах как белая блевота, лезет в глаза, в ноздри. У меня от этого ебаного пуха что-то вроде аллергии, приходится жрать «зиртек».

Еще заебали комары. Маман повесила на окна сетки, а я свою сетку отодрал, потому что из-за нее нихуя не видно и даже использованный гондон не выкинуть. Тогда маман ворвалась в мою комнату и завыла дурным голосом, что я напустил полную квартиру комаров. Меня заебали комары и маман. И отец. Все заебали хором. Но от комаров меньше шума и они, в отличие от моей драгоценной маман, не замечают, что у меня тарелки с едой стоят в комнате и книжки лежат на полу. Вообще, какое ее сраное дело, где лежат мои книжки? Если бы пришлось выбирать между комарами и маман, я бы выбрал комаров.

Сейчас я сижу за своим компьютером и верчу в руках использованное зеркало Куско, а предки пакуют вещи. Папаша во дворе привязывает какую-то рухлядь к багажнику своей ржавой «пятеры». Маман возится на кухне. Мне даже отсюда слышно ее тяжелое дыхание. Сердечница, хули.

— Котик, на верхней полке в глубине стоит миска с котлетами. Отваришь себе рис или макароны. Сумеешь?

Я не отвечаю, я сижу в СМ-чате для пидоров.

— Котик, на второй полке две кастрюли, в одной гороховый суп, в другой — борщ. Сметану купишь сам. Сходишь за сметаной?

Я в это время набираю: «Если фистинг, то только гель. От мыла будет щипать еще больше. Поверь специалисту».

Издалека доносится голос маман:

— Ах ты, дрянь паршивая! Ты что, оглох?!! Я тут с утра потом обливаюсь, еды тебе на неделю вперед наготовила!

— Ага…

— Что «ага»?

Я выдавливаю:

— Спасибо, мамочка.

Мне приходится выйти в переднюю, чтобы поцеловать ее на прощание в распаренную красную щеку. Она одета в дешевые китайский шмотки с Черкизовского. Какая-то розовая кофточка со стразами и буквы D&G на отвисших сиськах. Пережженные перекисью волосы собраны в жиденький пучок. Это мерзко.

Потом она обливается действительно с утра. Нет чтоб лишний раз сходить в душ. Свинья. Набрызгалась своей отравой и думает, что все в порядке.

Она:

— Котик, может, все-таки поедешь?

Я:

— У меня защита в среду.

Она:

— Тебе никто не мешает готовиться на даче. Хочешь, папа привезет твой компьютер?

Я:

— Нет!

Она:

— Почему?

Я:

— Там нет интернета.

Она:

— А ты сделай этот, как его. Через мобильный.

Я бы ее убил на месте. Заебала, сука, шо пиздец. Еще минут пятнадцать объяснял старой дуре, что у меня никаких денег не хватит на GPRS. Вечно эти еврейские прощания. Потом она вдруг вспомнила, что не выключила газ. На самом деле газ она, конечно, выключила, но мне пришлось идти проверять. Это называется «навязчивости». Еще моя маман всегда вытирает вилки в кафе и по десять раз дергает дверь, чтобы проверить, заперта она или нет.

Она:

— Котик, не забывай гасить свет в туалете и в ванной.

Я:

— Не забуду.

Она:

— И запирайся на оба замка.

Я:

— Нет, я оставлю дверь открытой. Чтобы вынесли твою рухлядь.

Она:

— КОТИК!

На ее счастье, батя заебался ждать и притопал наверх. А то я не знаю, что бы с ней сделал.

Как только бежевая родительская пятера скрылась за тополями, я посрывал сетки и распахнул окна, чтобы выгнать запах жратвы и мамашиной туалетной воды.

Вылил в унитаз сначала гороховый суп, а потом — борщ. Покидал в мусорный мешок ее котлеты, соусы и прочее говно. Вынес мусор.

Взял еще один мусорный мешок и смел туда с полок мамашин хлам — дезодоранты, кремы, помаду, цветастых слоников, ежиков, кошечек, собачек и прочий стеклянно-деревянно-фарфоровый кал. Убрал мамашину обувь в кладовку. Включил свет в туалете и в ванной. Поссал в кухонную раковину.

Защита действительно в среду, но это меня совершенно не ебет, потому что дипломную я написал еще месяц назад и знаю наизусть. Включил телик, там очередное мудачество — чемпионат мира по футболу. Эта роскошь бывает раз в четыре года. Лично я не понимаю, какого хуя его все смотрят. Наша сборная давно вылетела, а эти обсуждают, как будто это их очень сильно волнует. У нас вообще любят попиздеть про чужие дела, потому что своими заняться в падлу. И сейчас я занимаюсь своим личным делом — сижу в СМ-чате.

Поясняю особо одаренным: СМ — это не датская компьютерная игра «Чемпионшип менеджер», в просторечии «Цеэмка». СМ — это чат для геев, которые любят садо-мазо. Но в цеэмку тоже иногда приходится играть, потому что ее любит мой бывший одноклассник Тоша. Это единственный друг, с которым я еще не успел разосраться.

В чате одни и те же рыла. Вот этого я ебал в прошлом месяце у него дома, этого — две недели назад, в пустом офисе, который он сторожил. И видеть их еще раз я не хочу. Не потому, что мне с ними не понравилось. Просто не хочу.

Один сказал, что любит, когда его пеленают как мумию, другой просил нассать ему в очко. Я нассал. Тупо. Они просто животные, даже пишут с ошибками: «Выебеш меня?» Не хочу встречаться с быдлом. А где найти небыдло, я не знаю. Есть в сети один парень, который печатает как принц, но он такой надменный, что я с ним даже по телефону говорить не хочу.

Сижу один дома и некого пригласить.

Весь вторник проторчал в пустой квартире. Пил чай и трепался в СМ-чате. Наверное, у меня все-таки интернет-зависимость. В среду с утра погладил рубашку, почистил черный костюм. Даже галстук завязал впервые в жизни, причем весьма пиздато. И пошел.

До меня защищались еще пятеро с нашей кафедры, я в это время бродил по коридору. Им, вроде, поставили «отлично». Захожу. Мой научный руководитель треплется на повышенных тонах с какой-то бабой преклонных лет, в которой я с ужасом узнаю светило отечественной гинекологии. Я ее портрет даже видел в учебнике. И у меня в коленках появляется нехорошее ощущение. Проще говоря, я попал.

Они меня имели. Оба. Все страпоны мира замерли, когда эта жирная тетя задавала вопросы. Мой научный руководитель залупнулся. Этого делать не следовало, но ему было на меня насрать.

На выступление мне отвели всего 12 минут, зато из аудитории я выпал через полтора часа, с желатиновым шариком под языком и отметкой «хорошо».

Я за всю свою жизнь ни разу не получал четверок. Не то чтобы я этим гордился — просто ни разу их не получал. Диплом все равно выдадут красный. Пусть только попробуют не выдать. Но, повторяю, я ни разу в жизни не получал четверок.

У соседнего окна хихикала белобрысая гнида, которой диплом писали на заказ. Мне почему-то показалось, что она смеется надо мной. Еле удержался — так хотелось ебнуть ее по балде мусорным ведром. Подскочил научный руководитель, принялся извиняться, хотя мне его извинения нахуй не впились. Обещал взять в ординатуру. Ну да, я всю жизнь мечтал получать полторы тысячи рублей в месяц, сосать за это с утра до вечера и жить с родителями. Спасибо, Игорь Николаевич. Пришлось улыбнуться и согласиться.

Сзади кто-то хлопнул по плечу.

— Пошли отмечать!

— Что отмечать?

— Диплом!

Морды радостные. В упор не вижу, что там отмечать. Еле отвязался. У метро купил две бутылки пива, открыл их, уселся на ступеньки. Чокнулся правой и левой рукой. Выпил одну, развезло немного. Рядом БОМЖ стоит, ждет. Я ебнул пустую бутылку об асфальт, чтобы ему не отдавать.

Подваливает мент:

— Молодой человек, платите штраф.

Я:

— У меня денег нет.

Он:

— Тогда пройдемте в отделение.

Я:

— Нахуя?

Он:

— Молодой человек, предъявите паспорт.

Ну, я ему дал паспорт вместе с приписным свидетельством.

Он:

— За паспортом придете в отделение.

И уходит, сука! Я даже не сообразил, что они паспорт не имеют права отбирать! Сижу как дурак, вторую бутылку допиваю. Даже не спросил, в какое отделение за этим чертовым паспортом идти. И что теперь делать — в ГУВД топать, чтобы на этого неизвестного мента маляву писать? Я теперь никто и звать меня никак. И за паспортом идти стремно, потому что отсрочки у меня больше нет, а весенний призыв закончится только через неделю.

Бомжа этот козел почему-то не тронул. Вонючий дед понимающе хихикнул, плюхнулся рядом и попытался завязать разговор «за жизнь». Из серии «менты совсем оборзели и жить не дают нормальным людям» — таким как он и я. Я сказал бомжу, что от него разит говном. Он возмутился. Тем временем подвалили еще два клошара и начали обсуждать мое непочтительное поведение. Я отодвинулся, чтобы на меня не переползли вши. Дед спросил: «Брезгуешь?» Это пиздец, когда последний бомж — и тот лезет в твою жизнь.

Кстати, я точно помню, что садился на эти ступеньки с мобильником на поясе, а домой вернулся уже без оного. На редкость удачный день.

А впереди еще более удачная ночь в обществе диска с порнухой, правой руки и СМ-чата.

В чате появился новый мальчик. Полчаса назад я чувствовал себя таким измотанным, что лень было дойти до холодильника, а тут вдруг открылось второе дыхание. Добежал до метро, встретил его. Вроде, не урод. Но и красивым я бы его точно не назвал. Безликий какой-то. Глаза серые, волосы русые, рост средний. Даже возраст не определить — то ли двадцать, то ли тридцать.

Велел ему идти за мной. Не рядом, а так, чтобы отставал на пару шагов. Я выше его, ноги длинные, я делаю шаг, он — два. Чувствую, как он тяжело дышит у меня за спиной.

И вдруг он:

— Ты что, в хрущобе живешь?

Я оборачиваюсь:

— Так! Ебли не будет.

Он:

— Извини.

Я взбегаю по прохладной узкой лестнице на пятый этаж. Он еще ковыряется на втором. Сую ригель в замочную скважину. Он еще поднимается.

— Долго я буду ждать?

Он мигом взлетает наверх.

— Не смотри на меня.

Он послушно опускает глаза. Это правильно. Надо было заранее обговорить, что он может делать, а что — нет. Это у меня от недоеба терпения не хватило.

Я затаскиваю его в квартиру, запираю дверь и иду в душ, потому что весь мокрый и соленый. Вытираюсь и снова одеваюсь, так надо. Надеваю гриндера. Он стоит у двери и ждет. Руки по швам, смотрит в пол.

Я гоню его в комнату родителей, потому что в моей негде развернуться — на полу тарелки, кружки, диски, книги и еще дохуя всего нужного. Обычно я передвигаюсь по своей комнате как кот, тщательно выбирая, куда поставить лапу.

Он замечает свадебное фото (папаша в хуевом советском костюме, маман с тюлем на голове). Рассматривает дешевую мебель. Переводит взгляд на мамашино атласное лиловое покрывало с розанами. На вышитые подушечки. На лиловые корейские шторы.

Все, хватит! Надо завязать ему глаза, но мне нечем. Бегу в свою комнату, по пути давлю ногой какой-то диск. Блять. Нашел старую черную футболку. Раздавил еще один диск — теряю ориентацию в пространстве. Надо успокоиться. Мы с ним никуда не торопимся. У меня впереди еще пять дней.

Он ждет. Уже разделся. Я завязываю ему глаза. Многие мазики этого не любят, для них основной кайф — в том, чтобы видеть, что с ними делают. Сам виноват, я же сказал: смотреть в пол.

Веревки! Куда эта сука дела веревки? Нашел моток шпагата из стекловолокна. Им больнее, но он не так эффектно выглядит. В следующий раз схожу в магазин снаряжения для туристов, куплю то, что нужно.

Он чувствует кожей мое присутствие. Когда у тебя завязаны глаза, тын е знаешь, что с тобой сделают в следующий момент.

Связываю его неторопливо и со знанием дела. Как будто оплетаю цветочный горшок на курсах макраме. Мамаша в свое время ходила на такие, у нас эти горшки висели по всему дому, пока я не начал тайком поливать цветы соляным раствором.

Мазик стоит столбом. Мне это начинает надоедать — несильно пинаю его по яйцам, он сгибается и стонет. Начинает кататься по полу, я пинаю его снова и снова. Не в полную силу, конечно — не дай бог, ребра сломаю. Но ему все равно больно. Веревки впиваются в тело, на коже выступают мелкие капельки пота. Его пора ебать.

Я забыл купить презервативы. Не буду же я просить гондоны у раба? Ну, пиздец.

— Лежи тут и жди.

Добежал до ларька у автобусной остановки, купил заодно пива. Сижу на металлической скамейке, смотрю на закат, пью. Высокие травы гнутся от ветра, мне это нравится. Мазик валяется связанный в душной родительской спальне, и мне похуй, потому что на улице хорошо. И совершенно не хочется заниматься сексом с незнакомым человеком, которого я вижу первый и последний раз в жизни.

Когда возвращался, дети во дворе играли в квадрат, к моим ногам подкатился мячик. Вдарил по нему. Посмотрел, как они изображают чемпионат мира, допил вторую бутылку.

Вхожу — этот лежит. Думает, наверное, что я для него припас что-то особенное. Когда я прикоснулся к нему холодным лезвием, его всего передернуло от возбуждения. Развязываю ему глаза, разрезаю шпагат:

— Всё, уёбывай.

Он:

— Ты что, охуел? Не умеешь — не зови, блять! Я из-за тебя отменил две встречи на вечер.

Я:

— Мне похуй.

Он поднимается с пола, отряхивается:

— Так, мальчик, меня не волнуют твои проблемы личного характера. Я не люблю тратить время на разных идиотов, которые хотят, но не могут. Ты обещал выебать.

— Одевайся.

— И не подумаю. Знаешь, кто ты? Ты пассивка. Типичная пассивка, которая хочет доминировать. Живешь с родителями и работаешь за двести долларов в месяц. Я угадал?

— Угадал. Молодец. Теперь вали отсюда.

— Уйду когда сам посчитаю нужным.

— Пошел на хуй!

— На твой, что ли?

Зазвонил телефон. Этот говорит:

— Пока тебя не было, тут кто-то все время названивал. Наверное, твои папочка с мамочкой.

Я с размаху ебнул его под коленку, заломил его поганые руки, пинал эту мразь по печени, бил по глазам, чтобы прекратил на меня пялиться, по губам, чтобы не пиздел, по пальцам, чтобы не кидал понтов. Бил, пока не рассек ему бровь и губу. Увидел кровь, остановился.

Он лежал на боку и молчал. Я устроился рядом, приложил ухо к его груди и слушал стук сердца. Долго, минут пятнадцать. Смотрел, как поднимается и опускается его диафрагма. Он вдруг сказал:

— Просто выеби меня, ладно?

— Ладно.

Я извел два гондона прежде чем у меня нормально встал. Кстати, у мазика в это время был нехилый стояк, я даже подумал: может, он меня, того, туда?

Спрашиваю:

— У твоих прежних ебарей говно на хуях оставалось?

Он смеется. Говорит:

— Давай лучше я сам тебя выебу. Если ты не против, конечно.

— А у меня гондоны кончились.

— А у меня есть.

Ну и выеб. Настоял, чтобы это случилось в моей комнате, потому что его раздражало мамашино ложе. Сходили вместе в душ, потерли друг другу спинку, сели рядом у компьютера, как зайки. Я даже спросил, как его зовут. Он предложил встретиться еще, я согласился.

Поставили Джона Зорна для пущего интима, немного разгребли завалы на полу, чтобы Сереге было удобно ходить от койки до компьютера и обратно. Вечер удался, и мы закрепили результат.

Серега уже заснул, я обнимаю его в полудреме. Мысли путаются. Я протягиваю менту зеркало Куско и приписное свидетельство. Как я теперь без зеркала Куско? Меня выкинут из квартиры и я стану бомжом. Я бомж в лиловом китайском пуховике, роюсь в мусорном контейнере, на руках — резиновые печатки. Я ищу смазку, чтобы сделать фистинг своему научному руководителю. Сзади стоит жирная докторица наук и щелкает прозрачным пластиковым клювом. Постепенно она превращается в маман и спрашивает:

— Котик, почему в моей комнате разбросаны веревки?

Я с трудом шевелю слипшимися губами:

— Когда ты уже свалишь на дачу, сдохнешь там и тебя закопают на грядке?

Кровать начинает вибрировать, и я с ужасом понимаю, что маман действительно вернулась и будит меня.

— Котик, почему ты не отвечаешь на звонки? Я вся изволновалась! Ты защитился? Ты защитился на «четыре»??? Ну и ладно. На четыре — так на четыре. Нет, я не скажу папе, что ты гей. А ты давно гей?

Я что-то отвечаю, но не слышу своего голоса. Напрягаю связки, но ничего не выходит. Вижу все как в тумане. Наконец я открываю глаза и ору:

— Пошли все нахуй, мудаки!