Литература

Йордан Тинтнуйхельберг проснулся и понял вдруг, что вся его жизнь доселе про¬хо¬ди¬ла в каком-то сонном оцепенении.

Йордан Тинтнуйхельберг вдруг проснулся и понял, что вся его жизнь до сих пор про¬хо¬дила в неком сонном оцепенении.

Проснувшись, Йордан Тинтнуйхельберг вдруг понял, что он жил до этого непрерывно в каком-то сонном оцепенении.

«Но лучше же ничего не делать, чем делать что-нибудь плохое» – подумал Йордан Тинтнуйхельберг. Он понял, проснувшись, что ничего не делал. Вся моя жизнь – размышлял Йордан – проходит в каком-то сонном оцепенении. Он достал с полки книжку и начал читать, но слова не разделялись пробелами, как в его фамилии, и он как будто читал непрерывно одно: Тинтнуйхельберг.

Йордан Тинтнуйхельберг работал учителем в колледже.

Да – забыл сказать – Йордан Тинтнуйхельберг преподавал в колледже.

Кстати – Тинтнуйхельберг работал преподавателем в колледже.

Й. Тинтнуйхельберг проснулся, натянул панталоны, потом потянулся за костюмом и натянул костюм… Да, чуть не забыл – Йордан Тинтнуйхельберг натянул костюм.

Тинтнуйхельберг напялил галстук, встал к зеркалу, причесался. Йордан Тинтнуйхельберг причесался. Причесался Йордан Тинтнуйхельберг.

Галстук ему не шел. «Галстук мне не идет» – подумал Йордан Тинтнуйхельберг.

- Мое уродство – воскликнул Йордан Тинтнуйхельберг – превосходит всякие пределы разумного. Он соскочил с кафедры, сделав широкий жест рукой.

Йордан соскочил с кафедры, поведя рукой, и сказал:

- Мое уродство превосходит всякие пределы разумного.

«Мое уродство превосходит всякие пределы разумного» – записали студенты.

- Всякий… - начал Й. Тинтнуйхельберг следующее предложение и запнулся.

Идя домой по мокрым улицам под кривым дождем, Йордан подумал, что его лекция была, пожалуй, во многом автобиографична. Дейл Карнеги говорил: «ученые изучают мельчайшие…» Продолжение цитаты тривиально. Йордан думал, как бы долю разумного, содержащегося в его лекции, растянуть на два часа. Йордан читал лекции по современной словесности. Кафка записал однажды в свой дневник: «… проснулся…» Продолжите сами. Маяковский ненавидел многоточия, но вставлял их в свои поэмы. Из ненависти. Поэт очень невзлюбил многоточия.

- Главная проблема современной словесности – заключил Йордан свою лекцию – заключается в том, что авторы не могут найти сюжет.

- Авторы не могут найти сюжет. В этом одна из главных проблем современной словесности.

«Дурацкий курс – думал Йордан. – повесили, собаки, дурацкий курс».

Студенты стали расходиться.

Йордан Тинтнуйхельберг шел по мокрым улицам. Он видел, как расходятся студенты. «Галстук мне все-таки не идет – думал он, – повесили, собаки, дурацкий курс.»

Дейл Карнеги говорил… Херов говорящий Дейл.

В конце концов – подумал Йордан – мои лекции ничуть не хуже, чем любая другая последовательность немецких слов.

«Повесили, собаки, дурацкий галстук – подумал Йордан Т., продираясь сквозь струи дождя. Собаки.»

Мужик стоял у обочины и рвал синие цветочки. Мужик в черном пиджаке. Под дож¬дем. Рвал синие цветочки. «Почему он не рвет желтые?» – праздно подумал Йор¬дан.

Йордан перешел через дорогу.

И вот представил он, вернее даже не представил, а вспомнил, что когда-то был совсем другим. Тогда было солнце. Тогда он работал в каком-то американском университете, в белом, залитом солнцем городке, а не в этом немецком уродском лицее, или как там его, колледже. И преподавал он теоретическую физику, а не эту уродскую словесность. И летал на конференции, и улыбался, и был радостным Йорданом Тинтнуйхельбергом. Даже не Йорданом, и не Тинтнуйхельбергом. Ну, неважно…

Его научный руководитель, профессор Чеммилгрош, валялся третий день в постели. В его брюхе копошились жирные белые черви. Это мешало ему собраться с мыслями. Ну что – подумал Йордан – не вышло. Бедный, бедный Чеммилгрош.

Йордан Тинтнуйхельберг пришел наконец домой. Он пришел домой.

Он начал жрать. Жрать давно уже стало любимым занятием Йордана. С тех пор, как он разочаровался в немецкой словесности. Равно как и в других словесностях, как и в грамматиках Хомского и Ирвинга, и во всей прочей подобной ерунде.

Но он не просто пожрал, он пожрал и сел за компьютер. И тут начался один глюк, ко¬торый давно занимал Йордана. Сперва тучи за окном разошлись и проглянуло солнце, стена за спиной Й.Т. стала расти, она возвысилась настолько, что сутулая фигура Й.Т. занимала разве что 0,08 высоты этой стены. Руки, ноги Йордана, его голова, все это потянулось в одну точку, пониже его живота, и, вспомнил Йордан, «сходящаяся по¬сле¬до¬ва¬тель¬ность в метрическом пространстве имеет одну и только одну неподвижную точку», и еще, кажется, что любая голоморфная функция, отображающая единичный диск в себя, (или на себя?), при бесконечном числе итераций стремится к нулю. Но он тот час отогнал все эти праздные мысли, и как людей могла занимать подобная чушь! Глюк же продолжался. Йордан стал маленьким красным шариком, бродящим по ла¬би¬рин¬ту с очень высокими сте¬на¬ми. Вдоль одной стены была лестница, по которой можно было забраться наверх.

Да, стало быть…