Литература

Боль – это ощущение резкого дискомфорта, она сбивает и путает мысли, которые начинают скакать у вас в голове как каучуковые мячики. Размер сознания сужается до микро объема, маленькой точечки, в которой существует только одно слово – боль. В такие моменты вы из огромного многогранного пламени жизни превращаетесь в крохотный огонек сознания, сосредоточенный только на одном, всё остальное становиться неважно, далеко и ненужно. Политика, искусство, развлечения – о нет, до этого ли вам когда ваше тело горит от боли? У вас есть только один призыв, одна просьба, один выкрик: ПОМОГИ МНЕ, ИЗБАВЬ!

Возможно, это всё слишком помпезно и трагически, но тем не менее, это так. А кто должен избавлять нас от боли? Да, конечно, люди специальной профессии: врачи, доктора, лекари, целители, как их там ещё? Я глубоко их уважаю, точнее, только тех из них, которые достойны этого высокого звания. Но я ненавижу бюрократов, засевших в белых кабинетах, которые отсиживают свой и без того огромный зад, малюют какие-то каракули на больничных бланках, через каждые пять минут делают перерыв на обед, чай, кофе с пирожными и бог весть с чем ещё. Ненавижу этих ублюдошных медсестер, которым лень встать, когда в приемную ввозят орущего человека без «полбашки». Это вам не сериал «Скорая помощь» с Клуни в главной роли, это наши российские больницы и поликлиники, где врачи мучаются своей работой, и сидя у себя в кабинете мечтают поскорей оказаться дома.

Не буду уточнять как, случилось мне одним солнечным летным деньком оказаться в нашей местной травматологической больнице. Сижу в приемной, жду доктора. Напротив меня за столом жирная мразь в очках и белом халате, строчит какие-то справочки. Ей насрать, что с меня ручьями течет кровь, майка, джинсы все в крови и противно прилипает к телу. С левой руки свисают какие-то кровавые сопли, черт знает, от чего они такие склизкие и тягучие. Кроме того, я чувствую пульс в каждой своей клеточке, которые так сильно тикают, что кажется, они вот вот разорвутся. Мне страшно, мне больно, мне тяжело дышать. В тот день меня покусала собака, в приемной я просидела около часа, потому что единственный на тот момент доктор был занят с каким-то старым дедом-туберкулезником, а медсестра даже не дала мне никакого успокоительного или болеутоляющего. Во-первых, у неё его просто не было, а во-вторых, если бы и был, без разрешения врача она бы мне его все равно не дала. Когда я чуть ли не вползла сюда, она только посмотрела на меня поверх очков и пробубнила что-то вроде того, что врач пока занят. Я чтобы хоть немного успокоится, беру искусанную руку здоровой и начинаю её укачивать как малыша, который никак не хочет уснуть. Кажется, я даже что-то напеваю. Вдруг, как-то со стороны представляю себя, грязную, окровавленную укачивающую собственную руку… Господи, как мне стало до противного жалко себя. Я начинаю рыдать во весь голос, вот так, в один миг вся больница оглашается моим диким ревом. А эта мразь встает и чуть ли не орет на меня: «Девушка, возьмите себя в руки! Здесь всем несладко! Я, например, уже вторую смену подряд работаю». О, тут до меня доходит, что мне тут никто не поможет, что врач куда-то ушел, а этот очкастый жир просто притомился и даже не хочет мне помогать. Тогда я сквозь слезы начинаю методично вспоминать все матерные слова, которые знаю, и постепенно все громче и громче сотрясать ими воздух приемной, потом коридора, потом, я думаю, и гуляющие в больничном дворике имели удовольствие слушать мое воодушевленное выступление. Медсестра пообещала мне, что если я не прекращу свой монолог, продолжать его мне придется уже в коридоре, или вообще присоединившись к моим вольным слушателям в больничном дворе. Я испугалась, что мне придется вставать с моей кушеточки и начала умолять, что мол, мне больно, что мол, дайте мне хоть успокоительное, если ваш гребаный доктор где-то застрял, нууу пожалуйста, мне дышать тяжело… Я почти уже выла как вшивая собачонка, когда дура в белом халате бросила не меня очередной взгляд поверх очков и заявила, что ни я первая, ни я последняя, а доктор занят с больным, ЖДИТЕ. Я опять разрыдалась, в глазах периодически темнело, рука и бок ныли. Дальше я почти ничего не помню, настроение мое менялось, я то орала на неё, то опять плакала. Потом привезли какого-то голого мужика, в одной набедренной повязке, тоже всего в крови. Его поставили неподалеку от меня. Потом пришла бабка-уборшица, она шлындала везде со своей вонючей тряпкой, лезла под мою кушетку, заставляла меня поднимать ноги. Потом пришла какая-то сумасшедшая баба, стала спрашивать мою фамилию и адрес. Я отвечала кое-как, обзывалась, говорила что умру. Когда она ушла, я стала придумывать как искалечу весь мед персонал этой больницы, плевала на пол, на кушетку, на себя, короче развлекала свой потухший рассудок как могла.

Так я просидела ещё какое-то время, когда наконец-то пришёл врач. Он требовал с меня страховой полис и паспорт. У меня, конечно, ничего с собой не было, меня не хотели принимать. Я решила позвонить домой, чтобы узнать номер полиса. Когда к телефону подошла мама, я опять разрыдалась, опять начала задыхаться. Я просто держала трубку и ревела в неё, в итоге врач сам поговорил с моей мамой, и меня наконец-то повели в операционную.

После операционной меня определили в больничную палату №26. О Господи, палата №26 – это жара; стаи мух, которые постоянно норовят усесться на пропитывающуюся сквозь перевязку кровь; вечная вонь от моих соседок – трех полусгнивших бабок, которые, наверное, отлеживались здесь последние дни перед смертью; постоянная ноющая боль и скука. От вколотых антибиотиков, или ещё хер знает от чего, у меня поднялась температура. Но самое страшное было то, что у меня началась бессонница. Снотворного, конечно, мне не давали, по ночам мои бабки как-то странно стонали, и мне казалось, что они сейчас поднимутся и устроят какое-нибудь шоу в стиле «Восставших из ада». Ночью засыпали мухи, а тараканы добросовестно становились на вахту и дежурили до утра, они устраивали парады и демонстрации, шествуя по полу, тумбочкам, кроватям, стенам и потолкам. Чтобы не сойти с ума от страха и боли, я придумала себе маленький мир, который был огражден от того дерьма, которое со мной случилось.

Ну что я могу сказать в заключение? Бедный Гиппократ, видел бы он вас товарищи говнюки и говнЮчки, он разразился бы наверное градом своих скупых мужских слез, а потом БЫ…..