Литература

1.

На самом деле героического в походе Орфея в Аид за Эвридикой было мало. Прежде всего, никто не собирался отговаривать его – безумие всегда священно. Конечно, кто-то может быть и считал, что великому певцу удастся исполнить задуманное, тем не менее, общее мнение звучало так: недостойно мужчины быть таким слабым. Ибо обитатели Олимпа направляют события по своему усмотрению — согласно собственным представлениям о целесообразности и справедливости, отличном от того, что даровано глупым и подвластным страстям людям.

В походную торбу уместилось немногое, но там не было ничего, чтобы напоминало музыканту о его занятии. Так Орфей решил рассчитаться с прошлым и чистым встретить свое будущее.

Итак, он отправился в путь — тайком оставил дом и своих почитателей, осаждавших его после смерти Эвридики с предложениями найти забвение в вине и объятиях гетер, и, скрываясь от людей, словно вор, ранним утром выбрался из города. Конечно, понимал Орфей, ему бы было лучше натянуть рубище нищего и отправиться по городам Эллады, стенать и плакать так, чтобы его слезы затопили их улицы. Но в своем безумии певец не считал себя должным просить, и, если так надо, смертный может добраться до всесильного Аида, укрывшегося от мира в царстве темного беспамятства.

2.

Стоило скрыться городу за поворотом, как Орфей услышал вой сотен варварских труб. Спрятавшись за облаками, чуть выше края восходящего солнца, каждая из них выводила свою мелодию, которая, смешиваясь с пением других, превращалась в страшный гнетущий шум, отдающийся глубоко в голову и заставляющий спотыкаться одинокого путника.

Знак свыше? Недоброе знамение?

Орфей достал из торбы гадательный мешочек, несколько раз встряхнул и вытащил из его таинственной темноты черный отполированный камень. Плохой знак — впереди несчастье. «Боги вложили в твои руки предвестника беды», — думает Орфей.

Пение невидимых труб сопровождало теперь его постоянно, присутствовало в неспокойном сне, лишая отдыха и понемногу отбирая силы.

Только на следующий день, после полудня, трубы внезапно смолкли. Орфей впервые за время своего путешествия смог остановиться и спокойно осмотреться: дорога, которой он много раз пользовался в своих путешествиях, была необычно пустой. За все время, которое он шел, он не встретил никого. Открытие прибавило сил: безлюдная дорога – означает, что путь сам ведет его к цели.

Через несколько сотен шагов, Орфей, словно переступив какую-то невидимую черту, вдруг оказался в толпе людей. Их были сотни, тысячи, они шли по дороге — не глядя по сторонам, не разговаривая между собой. Если оглянуться назад – там пустая дорога, но снова делаешь шаг вперед — и все они рядом.

Старики, мужчины, женщины, дети. Вначале было тихо, потом он слышит словно предчувствие чьего-то плача, который постепенно нарастает и вдруг исчезает в криках, стонах, причитаниях. Впереди Орфея и рядом идут мертвые.

Ковыляет солдат, зажимая страшную рану на животе, за край его плаща держится женщина, верхняя половина тела которой шатается из стороны в сторону, словно скрепляющий все воедино позвоночник переломан, здесь же маленький мальчик с синюшной кожей.

Дорога пошла вниз, потом и вовсе превратилась в крутую лестницу, спускающуюся к огромной каменной арке. Как только Орфей в окружении мертвых миновал ее, варварские трубы запели с новой силой. Теперь в хор вплелся еще один звук — пение огромной басовой струны, на которой кто-то невидимый отбивал тугой ритм, совпадавший с шагами тысяч людей, спускавшихся по ступенькам. Так, шаг за шагом, глядя под ноги, чтобы не упасть на лестнице, Орфей добрался до царства Аида.

3.

Если бы в этот момент Орфею предстояло запеть песню, что делать ему не хотелось, он даже не представлял себе, с чего бы начал. Возможно, он попробовал бы перепеть слезы маленькой девочки, которая звала свою маму и братьев. Потом добавил бы одиночества и собственного ужаса стороннего наблюдателя.

Иногда Орфей видел чьи-то юркие тени, пробиравшиеся среди мертвых наверх. Это были посланники Аида, и их быстрое неумолимое движение вполне годилось бы на припев.

4.

Раздумывая над этим, Орфей вступил в огромную пещеру – идти дальше не куда, ровную площадку с трех сторон обнимала медленная черная река — Стикс. Лица остановившихся умерших обращались назад, к последней ступени лестницы. Кто-то начал рвать на себе волосы и одежду, и это безумие, словно круги от упавшего в воду камня, начало расходиться во все стороны.

Впервые за все время путешествия Орфей вспомнил об Эвридике: наверное, она тоже плакала и напрасно звала любимого перед тем, как сделать несколько глотков ядовитой воды из Стикса.

Постепенно волна истерии начала спадать, на певца начали с удивлением поглядывать — он был единственным, кто сохранил спокойствие и смиренно ждал, что будет дальше.

Со стороны реки прозвучал гонг, все невольно обратили внимание туда. К берегу приближалась огромная лодка, который правил седой старик. Толпа в ужасе отшатнулась – от его спокойствия веяло ужасом. Орфей же, напротив, подхватив плачущую девочку, двинулся вперед, расталкивая холодные спины. Когда лодка коснулась носом каменного берега, певец с хнычущей ношей бестрепетно взошел на ее борт.

— Отпей воды, — прохрипел лодочник, не глядя на него. Харон смотрел, как быстрые тени посланников Аида подталкивают мертвых к его лодке, и как те, подчиняясь чужой воле, не в силах вернуться обратно, тянут руки к оставшимся.

— Я живой, Харон, — сказал Орфей. — Мертва девочка.

— Так дай воды ей. Сам уходи. Живых здесь не перевозят.

Орфей опустил руку за борт, зачерпнул черную кляксу, дал напиться девочке. Та была покорна, бессмысленно глядела перед собой. Певец утроил беспомощное тело на скамью: глаза девочки смотрели на черную воду. Потом она немного порозовела, перевела взгляд на Орфея. Он улыбнулся ей ободряюще, и она засмеялась в ответ.

Все стихло – тысячи мертвых прислушивались к новому звуку. Потом, спустя какие-то секунды, самые ловкие кинулись к реке, чтобы получить свою долю блаженного забвения. За ними — и остальные.

Странным образом лодка вместила в себя всех, кто был в пещере, но при этом не осела в воду даже на йоту. Харон не шевелился, застыв каменным изваянием на носу. Потом он с трудом разлепил синие губы и прохрипел:

— Слезай, живой. Тебе здесь не место.

Тогда Орфей достал нож из сумки и придвинулся вплотную к Харону. Тот продолжал стоять – невозмутимая статуя.

— Я ударю тебя ножом, старик, и Аиду придется искать нового лодочника. И не думай, что твое предсмертие будет веселым, — он махнул рукой на мертвых, которые снова начали заполнять пещеру. Они стояли и просто смотрели, ожидая, чем закончится столкновением Харона с необычным пассажиром.

— Мне все равно, — лодочник перехватил весло в другую руку. — Разбирайтесь сами.

Когда лодка достигла середины огромного Стикса, и стал виден другой, последний берег, Орфей спросил у Харона:

— Не перевозил ли ты Эвридику, старик?

— Все вы для меня на одно лицо, — равнодушно ответил тот. — Одним больше, другим меньше. Устал…

— Выпей воды, — посоветовал Орфей.

— Какой ты разговорчивый… Она на меня не действует.

На том берегу – каменном и обрывистом — их ждал огонь. Мертвые бездумно входили в него, шли долгим пламенным коридором, оставляя в нем мертвую плоть. Такого Офрей не ожидал. Огонь был настоявшим, и сквозь него живому было не пройти. В отчаянии он оглянулся на Харона, но невозмутимый старик уже направил свою лодку обратно.

5.

В такие моменты нужно петь: мертвых нужно провожать музыкой. И если бы Орфею предложили бы спеть, он бы сложил слова так:

…Душа девочки, которую он напоил водой Стикса, была похожа на чистый солнечный луч. Богатый горожанин, оставшись без телесной жирной телесной оболочки, смазался и стал практически не видимым. Солдат, выйдя из очищающего пламенного коридора, стал напоминать изгиб клинка, но красного, как человеческая кровь…

6.

В Греции говорят так.

Если перед тобой пропасть, нужно построить мост.

Если у тебя долги, можно обратиться к друзьям за поддержкой.

Если впереди неминуемая смерть, стоит призвать в помощь богов.

…Пламя затихает, его струи прячутся в темных нишах, гранитные стены и пол начинают остывать — угрожающе потрескивать, откуда-то появившийся холодный ветер поднимает вверх жирную копоть. Орфей торопливо поднимается и спешит по коридору. Под конец он начинает бежать, слыша, как за спиной после тугого удара разворачивает свои лепестки недовольное пламя.

Огненный коридор заканчивается просторным и светлым залом.

— Остановись, живой! — грохочет из под его сводов. — Остановись!

Орфей подчиняется. Из-под потолка на него сваливается сонм посланцев Аида – кружатся вкруг него, задевая обожженную огненным дыханием коридора кожу своими бесплотными крыльями. Кружатся, шепчут с удивлением: «Живой, живой…»

— Уходи, живой! — кричит голос сверху. — Возвращайся!

Орфей пытается отогнать посланцев, но те в ответ начинают кружиться еще быстрее. «Живой, живой…».

— Зачем ты пришел сюда? — снизошел до вопроса голос.

— Я пришел к Аиду.

— Он занят! — рассмеялся голос. – Он всегда занят. Повелителю мертвых нет дела до живых.

— Мне надо поговорить с ним! — закричал, обращаясь к своду, Орфей. – Очень нужно!

— Уходи, — повторил голос. — Тебе здесь не место!

— Мне нужен Аид! — крикнул Орфей.

— Гоните его прочь! – скомандовал невидимый посланцам. Тени прекратили кружиться, собрались у дальней стены в черный кулак, который со свистом устремился к певцу. Орфей в страхе зажмурился: стая могла раздавить его в лепешку, но его лишь обдало шумом. Тени проскочили сквозь него и врезались в другую стену. Разлетаясь в разные стороны, они возмущенно вопили: «Он живой! Он и в самом деле живой!»

— Спускайте собаку! Немедленно! – закричал недовольно голос, и послушные приказу тени исчезли.

7.

— Глупо умирать в царстве Аида, — сказал себе Орфей. — И еще глупее умереть здесь не своей смертью.

Поэтому он достал нож, которым угрожал равнодушию Харона, и сделал несколько шагов назад, останавливавшись, когда ощутил спиной камень стены.

Снова вывалились в центр зала посланцы, только теперь они не стали кружить, а поднялись вверх, заняв место на стенах, словно зрители на скамьях амфитеатра. Где-то совсем рядом послышался вой – камни пещеры разошлись в стороны, в черном проеме появился уродливый силуэт трехголовой собаки. Пес размером с теленка мотал всеми головами, отказываясь идти, но его тащили за собой и подталкивали сзади посланцы Аида.

— Еда! Еда! — орали тени, подбадривая воющего Цербера. — Там живой!

Собака по-прежнему мотала головами, упираясь в пол всеми лапами. Тени, вернее, их огромное количество, пугали животное. Но как только запах человека коснулся ноздрей животного, оно встрепенулось и замолчало. Тени тут же разлетелись в стороны.

Цербер почуял добычу.

Орфей прижался к стене еще плотнее и выставил перед собой нож. Тени возмущенно зашумели и тут же смолкли — Цербер начал охоту. Он прижался к полу, и так, почти распластавшись, сделал несколько шажков в сторону, принюхиваясь к добыче. Все головы хищно глядели на Орфея, вдыхая запах теплой плоти. Собака изредка облизывалась, не сводя глаз с человека, из мягких подушек лап появлялись и исчезали острые когти.

«…отжавшись от земли напряжением сильных лап, которое выбросило тело собаки вперед, к вжавшемуся в камень человеку. Движение было необратимым. Нож, которым Орфей собирался защитить себя, был бессильным: вытянутую вперед руку отвело в сторону и сломало. От удара о камень голова человека хрустнула и окрасила стену красным… Животное отскочило в сторону, чтобы снова прыгнуть вперед: три пасти вонзились в горло, бедро и под левую руку. Из разорванных артерий, за секунду исчерпав тело, фонтаном рванула кровь. Не человек, а кусок мяса с торчащими обломками костей, сполз на пол. Собака легла сверху, хищно поглядывая по сторонам одной головой, пока остальные две слизывали кровь. Потом пришла очередь мяса…»

Эту картину Орфей увидел за секунду до прыжка, словно в театре теней веками, зашторивших против его воли глаза. Но прыжка не было. Он открыл глаза: недовольные тени тащили собаку прочь, а в центре зала стоял сам Аид.

8.

— Премного наслышан о тебе, Орфей, — сказал Аид. Его длинная фигура – черная одежда, бледная кожа, синие глаза и ногти рук, сложенных на груди – внушала еще больший страх, чем собака. – Теперь пришла пора познакомится поближе.

Аид сделал приглашающий жест рукой, и камни пещеры снова разошлись, открывая темный проход.

— Как тебе мое царство? — спросил повелитель царства мертвых, когда они вступали под своды темного коридора. — Никто не видел его раньше и не увидит больше – я приказал усилить меры предосторожности.

Аид усмехнулся:

— Что же касается твоего намерения… Представь, певец, если все начнут приходить сюда – некоторые, как ты, за своими возлюбленными, другие — за своими должниками, а третьи, повинуясь странной прихоти, за своими врагами, чтобы убивать их вновь и вновь.

— Но разве не бывает исключений?

— Каким образом? — холодно поинтересовался Аид.

— например, когда от этого зависит чья-то жизнь, — сказал Орфей, — или, например, вернуть детям мать…

Аиду пришлось через силу рассмеяться:

— То есть у людей появится возможность возвращать мертвых к жизни, и для этого нужно просто спуститься сюда, объяснить мне или моим помощникам исключительность умершего и забрать его наверх. Положим, я отойду от своей обязанности не делать этого и буду отпускать души. Но только объясни мне, как ты объяснишь немощному старику, что его единственный наследник, за которым он пришел, не является исключением, в отличие, например, от полководца, за которым явились в преддверии великой войны. Хочешь, я усажу тебя на свое место, и ты получишь право решать?

Они вышли из коридора и оказались в огромном зале, невидимый потолок которого поддерживали длинные ряды колонн, уходящих далеко ввысь. В конце зала на ступенчатом постаменте возвышался огромный – темно-синего камня — трон.

— Мир — это порядок, заведенный раз и навсегда. Знаешь ли ты, что ждет твою Эвридику, если я позволю тебе вывести ее наружу? Не догадываешься?

«…Толпа, несущаяся по улице полиса – искаженные злостью лица, перекошенные рты, выпученные ненависти глаза. Впереди – светлым пятном, пахнущая страхом — бежит его Эвридика, и толпа вот-вот настигнет ее. Она чувствует это, резко останавливается, поворачивается к преследующим. Люди тоже замирают, молча и недоверчиво разглядывают ее, словно выискивая какой-то секрет в чертах этой красивой женщины. Толпа растет – сзади подходят запыхавшиеся старики. Настырная старуха пробирается вперед, расталкивая палкой молодых, выбирается в первый ряд. Несколько секунд присматривается к Эвридике, демонстративно тянет носом воздух.

— Да от нее же мертвечиной пахнет! - визгливо кричит старуха, обращаясь к окружающим. – Падаль!

Старуха бросается вперед, замахиваясь палкой. Эвридика в ужасе отшатывается, палка попадает по лицу, она падает.

Толпа с воплями накатывает на упавшую, прячет под собой. Через несколько минут все кончено: на каменных плитах — кровавая каша».

— Неужели после этого ты снова придешь сюда? – холодно спрашивает Аид. — И снова будешь просить о милости или убеждать в чьей-то — ее или своей — исключительности?

— Это жестоко, Аид!

— А ты хочешь растопить мое сердце?

9.

Аид улыбается – гримаса растягивает бескровные губы:

– Нет, ну почему же, я покажу тебе Эвридику и даже позволю поговорить, но не жди от меня чего-то такого…

Аид поднимает подбородок, и продолжает, подбирая слова:

— Каждый мертвый, который попадает сюда, получает, как высшую милость, забвение. Исключений не бывает. Это и есть милосердие, которое так непонятно тебе. Умершим предстоит существовать до самого конца, до своего последнего потомка. Их опыт, полученный при жизни, настолько скуден по сравнению с вечностью, что он обрекает их на вечные страдания. Они будут жить воспоминаниями, сходить с ума в этом неприспособленном для живых месте. Получается веселое царство мертвых, такой себе постоянно растущий сумасшедший дом…

— Да и будет ли она рада возвращению в мир живых – без памяти, без прошлого? Может имеет смысл провести такой эксперимент? Что ты, Орфей, на это скажешь?

— Покажи мне ее!

— Не торопись, я не хочу показаться невежливым, поэтому стараюсь занять тебя беседой, или быть напуганным твоими требованиями, чтобы немедленно их выполнить. Чувствую, говорить со мной тебе не хочется… Что ж …

Аид хлопнул в ладони, и эхо хлопка отозвалось в другом конце зала, потом вернулось обратно, отдаваясь от каждой колонны какой-то нотой.

— Вот твоя Эвридика. На короткое время я дарую ей прежнее тело.

10.

Есть равнодушие приятное – ни к чему не обязывающее, есть равнодушие теплое, готовое вот-вот проклюнуться улыбкой. В глазах Эвридики Орфей увидел абсолютное «все равно».

Женщина, возлюбленная и желанная, стояла, глядя куда-то за спину Орфея. Он обнял ее и чуть не заплакал от ее холода.

Она молчала.

Сверху раздался смешок, Орфей с ненавистью посмотрел на Аида.

— Эвридика?

Статуя молчала.

— Орфей, неужели, кроме имени, ты не можешь найти слов, чтобы разбудить ее? – прогремел голос Аида.

На гром слетелись посланцы Аида, которые начали кружиться вокруг мужчины и женщины, выкрикивая многоголосно: «Где твое пение, Орфей? Спой нам, певец!»

— Время вышло! — сказал Аид. — Прощайся.

Секунда, секунда – и обнимать стало некого.

Орфей почувствовал, как его вдруг понесло куда-то прочь, через зал, темный коридор, еще один зал, перенесло через огонь и кинуло на берег. Он вскочил на ноги и закричал, обращаясь к огромному царству:

— Эвридика!

И в ответ донеслось смехом и воплями посланцев:

— Нет здесь такой! Нету!

11.

Харону не привычно, изредка он оглядывается на своего пассажира. Орфей сидит понурый, глядит на черные воды реки забвения.

— Не получилось? — проскрипел Харон. — Они там все такие- ничего не помнят.

Орфей смотрит на исчезающий берег – внутри пусто. Совсем. Как в кувшине с пробитым дном.

— Прощай, лодочник, — говорит Орфей и спрыгивает на берег.

– Еще увидимся, — хрипит Харон.

22 августа 2003 г.