Point d’honneur. История одной истории - Этот подонок Достоевский описывает минет! – воскликнул Гриша, не поднимая голову от книги. Я вопросительно посмотрел на него. Он наконец повернулся ко мне и подал развернутую книгу, тыча пальцем в середину страницы:
«…Тут она еще крепче, еще с большим стремлением прижалась к нему и в неудержимом, судорожном чувстве целовала ему плечо, руки, грудь; наконец, как будто в отчаянье, закрылась руками, припала на колени и скрыла в его коленях свою голову. Когда же Ордынов, в невыразимой тоске, нетерпеливо приподнял и посадил ее возле себя, то целым заревом стыда горело лицо ее, глаза ее плакали о помиловании и насильно пробивавшаяся на губе ее улыбка едва силилась подавить неудержимую силу нового ощущения…» Я посмотрел на обложку – «Ф. М. Достоевский. Хозяйка». - Гм! – многозначительно сказал я. - Обрати внимание на ключевые фразы, - победно возгласил Гриша, забирая книгу обратно. – «Скрыла в его коленях свою голову», «целым заревом стыда горело лицо ее»… (Мне вспомнились похожие ситуации, случавшиеся постоянно. У Лескова Гриша как-то нашел лесбиянство, что подтверждалось, по его мнению, такими строками из «Некуда» как: «- …Милая! какая вы милая! – сказала Лиза и крепко, взасос, по-институтски, поцеловала монахиню». Или: «…Лиза схватила ее за руки и, любуясь монахиней, несколько раз крепко ее поцеловала. Женни тоже не отказалась от этого удовольствия и, перегнув к себе стройный стан Феоктисты, обе девушки с восторгом целовали ее своими свежими устами». А месяца два назад Гриша читал Гоголя и тоже гневно вскрикнул: - Тьфу, гадость! Этот подонок Гоголь такую мерзость описывает – я хуею!.. Ты только прочти… Я уставился в раскрытый Гришей «Невский проспект»: «…И немцы схватили за руки и ноги Пирогова. Напрасно силился он отбиваться; эти три ремесленника были самый дюжий народ из всех петербургских немцев и поступили с ним так грубо и невежливо, что, признаюсь, я никак не нахожу слов к изображению этого печального события…» - Теперь чуть ниже посмотри! – ликовал Гриша. Я продолжал читать с указанного им места: «…Ничто не могло сравниться с гневом и негодованием Пирогова. Одна мысль об таком ужасном оскорблении приводила его в бешенство…» - Ну что за уёбистая педерастия, а? – возмущался Гриша. – Обрати внимание: «поступили с ним так грубо и невежливо», «одна мысль об таком ужасном оскорблении»… - Гм, - как всегда многозначительно произнес я. Я часто произносил многозначительное «гм» в ответ на Гришины выпады. Не то, чтобы я не хотел с ним спорить… я просто нередко сомневался в правильности Гришиных суждений, а главное – в правильности моих оценок в разных неоднозначных ситуациях. Чаще всего я говорил что-то вроде: «Нашел что читать!» Или: «Нашел, над чем париться!». - Я не парюсь! – обычно восклицал на это Гриша. – Я рассуждаю!..) - …Нашел о чем рассуждать! – сказал я. – Достоевский, млин!.. Чё, читать больше нечего? - Да, ты прав, - неожиданно согласился Гриша и швырнул книгу в угол. Бармен меланхолично посмотрел в нашу сторону. - И перестань уже называть великих писателей подонками, - сказал я, желая загладить свою вину в этом небольшом осквернении классика. – Ну, дураками, ну, бездельниками… Но подонками-то зачем? Они не подонки, они хотели сделать мир лучше… - С помощью минетов и педерастии, - угрюмо бросил Гриша. Какое-то время мы сидели молча. Внезапно я заметил, что в кафе играет негромкая музыка. Это была Земфира. - Слушай, о чем она поет ваще? – промолвил Гриша, потряхивая в такт песни головой. - Ну как? – не подумав, ответил я. – О любви, вестимо… - Ну вот это вот, - загорелся Гриша. – Привет, ромашки, бля!.. Чё за хуйня? - И везде-то ты найдешь, к чему привязаться, - иронически сказал я. – Ну, пришла она на луг. Видит – ромашки. Дай, думает, погадаю. Привет, говорит, вам… О любви – правильно ведь?.. - Признайся, - хитро сощурился Гриша, - что она просто поет всякую хуйню. Бессмыслицу и околесицу… Я знаю, что тебе нравится Земфира, но… - Да при чем здесь это? – перебил я. – Бессмысленные тексты я тоже уважаю, но у Земфиры вроде всё связно… - Ты мне объясни вот эту фразу, - не унимался Гриша. – Вот, слушай-слушай, щас поет… «А я девочка с плеером с веером вечером не ходи»… Где здесь запятую ваще ставить?.. Она так это безынтонационно поет, что просто «казнить нельзя помиловать» какое-то получается… - Хм, дай подумать, - тут я действительно задумался. – «А я – девочка с плеером. С веером вечером не ходи». По-моему, так… - А что если, - предположил Гриша, - «А я – девочка с плеером, с веером. Вечером не ходи». - Короче, хуйня, - отмахнулся я. – Забудем… - Так-то! – возликовал Гриша. Поразительно. Как он всегда может заставить меня с ним согласиться, а! Главное, легко и непринужденно он это проделывает… - А «меньше всего нужны мне твои камбэки»? – услышал Гриша новую зацепку. - Comeback – английское слово, - стал разжевывать я. – Означает… м-м-м, «возвращение», видимо… То есть смысл тот, что, дескать, «парень, заебал! уходишь – вот и иди на хуй! Мне твои ебучие камбэки на хуй не сдались!..» Понятно рубаю?.. Ну, по-моему, «камбэк» – это какой-то сленг… Например, «она сделала ему камбэк». То есть «она к нему вернулась»… - Это уже минет какой-то получается, - проворчал Гриша. – Тупая песня, короче. Бес-смыс-ли-ца! - Ты достал, - покачал я головой. – Ну, слушай, блин, если такой туповатый! Короче, парень – мудак, «нелепый мальчишка», на рейв не ходит и вообще распоследний засранец. Земфира… то есть ее лирическая героиня, ему и базарит: «Я тя, подонка, образумливать не буду! Если ты такой придурок, «не такой как все», да?.. то можешь гулять. Мне даже лучше будет – я хоть плеер в свое удовольствие послушаю, да на рейв с крутыми мужиками похожу, чмо ты такое-растакое…» В общем, кинул ее какой-то долбоёб, а она… ну, шоб гордость продемонстрировать, всё ему по понятиям разжевала… Что ей, мол, по хую, что он и так долбоёб долбоёбом… В общем, что она ни хуя не теряет от его come away, так сказать… Я всегда долго раздумывал – Гриша действительно настолько тупой, что ему надо всё до такой степени растолковывать, или он прикидывается… - A propos, - сказал Гриша после секундной тишины, - я раньше думал, что она поет: «его какашки летят с многоэтажек», и всё плевался… Дескать, Володя Сорокин прям какой-то… - Да уж, - хмыкнул я. - А чё она на самом деле-то поет? – застенчиво спросил вдруг Гриша. Я в упор посмотрел на него: - Кажется, «его компашки»… - Ага, - понимающе кивнул Гриша. – Это сраные сухарики эти или чё имеется в виду?.. _________________________ Еще несколько времени сидели тихо. По радио стали гнать какую-то пургу – то ли Диму Билайн, то ли «Дискотеку Бавария»… - Ну где эти мудаки? – начал злиться Гриша. - Пять минут еще, - сказал я, посмотрев на часы. - Пива что ли заказать? – глянул на меня Гриша. - Гы-гы-гы, - сказал я. – What fun! - Слушай, - задумался Гриша, - а чё это мы пиво не пьем, а?.. На дискотеки опять же не ходим… Мы чё – типа того долбоёба, про которого Земфира поет?.. Я взметнул глаза к потолку: - Ты как всегда ничего не понял! Он – долбоёб не потому, что на дискотеки не ходит, а потому что кинул героиню песни!.. Ты чё, блин? Песня «Ромашки» – это, бля, гордая телега, которую лирическая героиня толкает своему бывшему!.. Портит ему настроение напоследок, намекает, что, дескать, пойдет гулять с каким-нибудь гопником… На самом-то деле такой интеллектуальной барышне, как лирическая героиня Земфиры, самой же всякие дискотеки с пивами на хер не нужны… - А мы чё, интеллектуалы, на хуй? – спросил Гриша. - Ну, по ходу, да! – ответил я. – Ты Достоевского читаешь, я Земфиру слушаю… Конечно, интеллектуалы… - Кстати, знаешь, - вспомнил Гриша, - за что я Мураками ненавижу? У него герои без конца пиво сосут! Просто нарочитость какая-то нелепая, ей-Богу! В любом месте и в любое время, круглые сутки, бля, пьют пиво!.. А я видел фотку этого Мураками на обложке – какой-то япошка-задрищ… Чё за хуйня? А он пишет про себя, что он такой, мол, крутой, без конца пивасящий ловелас, от которого девки не отлипают… - А какие девки-то? – усмехнулся я. – Те же ведь япошки! - Точно! – согласился Гриша. – Ну их на хуй, всех этих косоглазых!.. Никогда больше не буду всяких китайцев и вьетконговцев читать… Мы помолчали еще. - Всё-таки жалко, что так вышло, - не выдержал вдруг Гриша. Тут наконец показались Веня и Даня. - Ладно, покончим с этим, - сказал я и привстал им навстречу. Оба – и Веня, и Даня – были нашими с Гришей друзьями. Правда, Веня был более моим другом, чем Гришиным. Даня, в свою очередь, – прежде всего Гришин друг, и только потом уже мой… Ну, в общем, понятно: одна тусовка, но не по принципу «дружная семья», а со своей особой, сложной иерархией… Веня и Даня выглядели чрезвычайно хмуро. Мы с Гришей тоже сразу как-то потускнели. Пару минут мы тупо стояли у столика, стараясь не глядеть друг другу в глаза. «Перед смертью не надышишься!» - хотел было бросить я, но опомнился. Теперь уж точно не до глупостей… Я сейчас уже не вспомню, кто из них троих твердо сказал: «Ну, поехали!» Это был точно не я. Но после этой решительной фразы мы все незамедлительно вышли из кафе, сели в машину и действительно поехали… _________________________ …В лесу было тихо и спокойно. Хотя как, чёрт возьми, там еще может быть!.. Веня достал из ящика два пистолета: один подал мне, другой – Грише. В общем, всё было готово. Палки воткнуты в снег, обозначая барьер, до которого следовало сходиться. Пистолеты заряжены. - Брось жребий, Веня! – сказал Даня. Веня вынул из кармана юбилейную монету с Пушкиным и поднял ее кверху, вопросительно посматривая на меня и на Гришу. - По хуй! – крикнул Гриша. - Мне, в общем, тоже, - пожал плечами я. - Пусть у Грини будет орел! – сказал Даня. Монета взвилась и упала звеня, Веня с Даней бросились к ней. - Гриня стреляет первый! – крикнул Даня почти радостно. Мы с Гришей встали шагах в сорока друг от друга, у краев поляны. Веня и Даня, размеряя шаги, проложили отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они находились, до палок, воткнутых в десяти шагах друг от друга. Даня первый вышел вперед до барьера и провозгласил: - Ну-с, начнем, пожалуй! Взять пистолеты!.. После слова «три» начинайте сходиться!.. Первый выстрел – за Гриней!.. Раз!.. Два!.. Три!.. Я и Гриша, оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Гриша не замедлил начать в меня целиться… Что-то резко зыкнуло около самого моего уха, и в то же мгновенье раздался выстрел. Я, не давая себе опомниться, взвел курок и поднял тяжелый холодный пистолет дулом вверх, а затем тут же подавил пружинку. Гриша дрогнул слегка и схватился рукой за грудь. Струйка крови потекла по его олимпийке. Я бросил пистолет в сторону и побежал к нему. Одновременно со мной подбежали и Веня с Даней… Но никто из нас даже не успел увидеть предсмертное выражение его глаз. Веки Гриши были намертво опущены, он скончался мгновенно… Гриша умер. Я его убил… Этот абсолютно живой человеческий огонь потух… И я тому виной… Как это так, а?.. А вот так… Грустно!.. Грустно, чёрт побери!.. Человек умер! Человек, три тысячи проклятий, а не какой-нибудь там чебурек!.. Человек хороший!.. Даже, может быть, прекрасный человек!.. И вот, поди ж-ка ты, нету прекрасного человека!.. Был да кончился!.. Невыносимо… Anyway, его уже не вернешь… Прощай, Гриша!.. Мы будем вечно помнить о тебе, милый друг!.. Память, память не задушишь… Прощай!.. («После слова «прощай» он поставил восклицательный знак и две точки – в этом он видел признак высшего шика». © Флобер) КОНЕЦ |
проголосовавшие
комментарии к тексту: