Rambler's Top100
fisting
упырь лихой, явас ебу, гальпер, а также прочие пидары и гомофобы.
... литература
Литературный портал создан с целью глумления над сетевыми графоманами. =)
Приют
мазохиста!


Убей в себе графомана



ZoRDoK

По эту сторону принципа удовольствия (для печати )

Дерьмовый бурелом. Я споткнулся и упал, вымазав джинсы в грязи. Чёрт подери. Ни хера не видно. Додумался же Сеня взять фонарь — пользы от него, что от спички. Пиздец. Дождь этот. Промок весь. Во что я там вляпался?

 

— Я, конечно, понимаю, Семён Яковлевич, что справедливость попрана и всё такое, но нельзя ли было выбрать другой день?

— Серёг, не мельтеши, самому тошно.

— Долго ещё идти нам? У меня ноги промокли.

— Скоро уже.

— Семён Яковлевич, как же это согласуется с твоей теорией-то об удовольствиях?

 

Я слышал хруст за своей спиной уже полчаса. Семён и два мужика молчали, мне же было не по себе. Я привык к городу. Уютная анатомичка, трупы, сухо и тепло. Дочь спрашивала: «Пап, а чего ты трупы резать пошёл?» Я ей отвечал, а сам думал: «Не знаю, доча». Конечно, найти повод не сложно. Причину, там, следствие, то да сё. Все меня спрашивали. Каждый новый знакомый. Посчитает, что достаточно уже общаемся. Спросит. Я даже сортировал легенды. Одному вот, другому вот. «Каждому по способностям, от каждого…» Сам не знаю, сам не знаю я, доча, почему пошёл. Нравится мне. А я всегда делаю, что мне нравится. И не спрашивай только, почему трупы резать нравится. Хорошо, что не живых… Нет, Сергей Вадимович, не думать, брось такие мысли, тьфу-тьфу-тьфу.

 

Сзади молчали. Я переспросил снова. Мы с Семёном знаем друг друга года два. Хорошие друзья. Глуповат он, но ничего. Каждому своё. Я никого не трогаю, меня никто не трогает. Зато случаи интересные рассказывает. Проломили, помню, одному тут голову, дело обычное, Серёга тогда всё допытывался, как, да зачем, в подробностях рассказывал мне за кружкой, я тогда только переехал…

 

— Серёг, так надо, понимаешь? Работа.

 

Ответил, стало быть. Мы с ним давно уже дискутируем. Диалектика, так сказать, переходного периода. Помню, подсовывал ему Пелевина, но он отказался. Не читает книг. Всё телек, да работа. Поесть любит. Он женат, я женат. Что ещё надо? Обоим по сорок, жизнь устроена. Это в детстве мы мечтали. Он, вот, не знаю. Я — мечтал. Но и так не плохо. Деньги платят хорошие. Занимаюсь любимым делом. И ему нравится.

 

— Семён Яковлевич, работа-то работа. И тебе нравится, я помню. Дела, следствие вести, с людьми общаться, расследовать. И прочее. А по бурелому шастать – тоже… нравится?

— Сегодня по бурелому. Завтра ещё куда.

— Но какое ж тут удовольствие?

— Никакого удовольствия.

— А как же принцип?

— Ну, ты заладил, принцип-хуинцип. Прости за мат, но я, блядь, за это деньги получаю.

— Но удовольствия не получаешь.

— Не всё коту масленица.

— Верно.

 

А дома тепло, Ленка ждёт. Это дочка моя, мы с ней ладим. Умница выросла. В институте учится, и не на менеджера какого. Дизайнер. Такие штуки творит в фотошопе этом. Друзья хорошие. Не то что мы — волосатые были, катались по Совку в поездах, играли на гитарах. Нет, всё чинно. Соберутся — так в кафе, или в гости, все опрятно одетые. Мило взглянуть! Леночка чай заварит, да не из пакетиков. «Пу-эр». Ишь, звучит как, здорово. Вкус у него землицей отдаёт, мне даже нравится. Работу вспоминаю. Но самому заваривать лень. Я «Липтон» кину, кипятком заверну — и все дела.

 

У нас, кто со мной работает, пьют. Не по желанию работают. Как судьба решила. Смирились. Пьют, чтобы забыться. Я им Венечку подсовывал, с его «коктейлями»: тоненькая книжечка, думал, понравится. Нет, куда там. Не читают, поговорить не с кем. Довлатова я и сам не люблю, совок он какой-то. Мы в молодости совков не любили. Синоним прямо дурного чего-то. Сейчас вырос, понимаю, что и сам-то совок совком. Я не пью. Ну, почти не пью. Не нажираюсь. Дочь, жена. Люблю я их, с чего мне нажираться? Не с чего. Вот и не нажираюсь.

 

Вообще, мне незачем пить. Я счастливый человек. Вот вы так можете сказать? А я могу. Нет, выпиваю, конечно. На праздник, там, просто. Пиво. Пивчелло, как мой друг говорит. Ленка морщится, уж она-то вообще не пьёт. И не курит. Впрочем, книжки с моих полок тоже не читает. «Папа, — говорит, — мне это не нужно. Я рада, что тебе это нравится, но мне не нужно. У меня есть по дизайну, мне хватит». Я не понимаю, но что делать. Она умненькая такая растёт. И какие чудеса творит в этом фотошопе!

 

— Пришли-и, — протянул мужик сзади.

 

Здесь дорожки были расчищены. Не так давно хоронили. Пол года прошло — а тогда не стали даже вскрытие делать, всё и так ясно было. Наезд, кости все сломаны, шофёр скрылся. Кто-то видел, нашли, определили. В деревне дело не хитрое. Кто, в каком часу где мог ехать: все всё знают. Семён вообще не рассказывал, не затруднил себя. Это я позже узнал, когда новые обстоятельства обнаружились. Теперь же, вот, доказывай обратное. Не виновен шофёр оказался.

 

— Держи бутыль, — Семён вынул из-за пазухи прозрачную бутылку с водкой и протянул мужикам.

— Гжелкой балуешь? — спросил я тихо.

— Хех… хуелкой. Самогон это. Одна варит тут, — также шёпотом ответил он.

— Незаконно же.

— Хорошо варит, сам беру.

— А, ну если такое дело…

— Буду я на них деньги тратить. Самогоном обойдутся.

— А бутылка и правда из-под Гжелки, Семён Яковлевич?

— Ага.

 

Мужики взяли бутыль, открыли. Прозвенели стаканы.

 

Мы с Семёном пошли на могилу. Плита, цветы, всё как полагается. «Как поминаем», — протянул Сеня. И правда. Смотрю на кладбище, помню, как мать хоронили. Стыдно мне тогда было. Стыдно, потому что ничего не почувствовал я. Как чужую. Много с трупами провожу времени. Не знаю, стыдно и всё тут. Как говорил Кант: «небо над нами и нравственный закон внутри нас». Это его удивляло. А меня удивило и испугало тогда отсутствие закона этого во мне. Нет, я человек порядочный, ничего не нарушаю, с трупами не сплю. Ах, сколько шуток ходило. Знаете, при живой и тёплой жене не тянет. Я трупы как вещи воспринимаю. Как одежду. Тело – одежда души. «Темница души», — Августин говорил. Темница темницей, но перед матерью было стыдно.

 

Мы с ней не виделись давно уже. Да и родила она меня поздно. Старость не радость, и прочие клише. Время уже. Все умрём. Но почему же я не заплакал, ничего не почувствовал? Саднило на душе, сразу как услышал вести: и не за мать сердце болело, побоялся, что не расстроюсь на похоронах, не заплачу. И верно. Переминался, ждал, когда всё кончится. Поп отпел, застолье. И казалось мне, что все смотрят осуждающе, будто слышу я упрёк в каждом сочувственном слове. Тревожно было, не по себе.

 

Ленка тогда тоже не плакала, задумчивая стояла, а после говорит: «Знаешь, пап, детям надо показывать это. Чтобы меньше дебилов было. А то верят они в вечную жизнь, в Бога, в рай. Путь посмотрят, как хоронят, как кишки вынимают, пусть. А потом растут». Я с ней не согласен, не надо детям аутопсии, пусть лучше не видят кишки и трупы, во что человек превращается. Крепче спать будут, легче дышать, яснее в будущее смотреть. Зачем травмировать ребёнка? Пусть живёт, пусть лучше Моцарта слушает.

 

Жена плакала. Как будто её мать умерла, не моя. А при жизни ссорились они. При встрече чинно рядно, а за глаза — так губы скривят обе, замечание обидное выдадут.

 

Жена плакала за нас с Ленкой. Она у меня вообще чувственная такая, театр любит, книжки читает. Радость, а не жена, одним словом. Мы так и познакомились – выпили на летнем фестивале, в лес удрали — любовью заниматься. А со сцены пятистопным ямбом шпарили юные дарования. Какой я ей тогда лапши понавешал, бог мой. Мишель Фуко, Умберто Эко, общество потребления, театр абсурда. А потом в губы поцеловал и стал грудь тискать. Глаза её светились, точно брильянтовые серьги под стеклом. На годовщину свадьбы ей и подарил. Помню, заплакала она — чуть совсем, сразу рукой утёрла, улыбнулась и обняла. Прошептала на ухо: «Спасибо». И так ласково, я чуть сам не заплакал. И ведь мог тогда, молодой был.

 

Могила ухоженная у мужика. Видно, что мать сына ценила. Это мне Семён рассказал, мать у паренька осталась. А дело как было: пошёл с друзьями в лес, стали они квасить там. Да так и заквасили: слово за слово, морды бить стали. Разбили мужику грудную клетку предметом, а потом на дорогу оттащили. То ли оставили, то ли подкинули под колёса. В общем, водила не заметил, переехал тело и умчался. Были там свидетели, не были. Не знаю. Семён сказал мне, что надо эксгумировать. Сам пошёл. Чего дома не сиделось, не знаю, мог бы подчинённого послать. Может, совесть заговорила, или ещё что. Семёну свойственно.

 

— Ты, Серёг, погоди. Вот что я тебе скажу – мне вот этих твоих не надо. Культура, хуетура. Нахуй. Извини за мат, но, блядь, мне не нужно этой пиздотни. Я с работы как собака прихожу, ем борщ, котлеты, картошку или что там жена сделает. И к телеку. И мне похуй. Мне хорошо. А от твоей хуйни только голова болит.

Это он так говорил, когда я снова поднимал вопрос об образовании. Семён был хорошим другом и человеком, я знал, что он справедлив, взятки берёт только за услуги, ничего не вымогает, живёт и даёт жить другим. Хорошим, но необразованным он был другом. После школы сразу в менты подался, затем спецвуз, дослужился до начальника. Так и живёт. Зарплату сейчас подняли. Нефть на международном рынке хорошо идёт, экономика налаживается. Куда ей не налаживаться, когда такая молодёжь подрастает, как моя Ленка. Они нас во сто раз лучше будут, потому что не совки. А мы совки с Сеней.

 

— Серёг, что ты ко мне доябываешься? Я выпью, телек посмотрю, мне хорошо. На работу приду, мне хорошо. Хорошо мне жить, понимаешь? Пиздато.

 

Я ему возражал, обычно, что «хорошо-то хорошо, да ничего хорошего». Как в той песне. Нет, и в самом деле ему хорошо, я это видел. Здоровый холёный мужик с женой, двое детей. И, что главное — душевный человек, слова злого не скажет, а что ругается, так в шутку. Не для хулиганья, конечно, и бандюков душевный. Даже пьёт в меру. Наяривал, бывало, но жена любит. Я с его сыном как-то говорил. Ничего так. Тоже не блещет, но парень с убеждениями. На юриста учится. У Сени высшее куплено. В этом мы и различаемся.

 

Человек-то что — стремится к удовольствию. Ни к чему другому стремиться не получится. Тело смертно, души нет. Это не коммунизм, это так и есть. Был у нас курс такой, когда в молодости учился: как умирает человек, что с ним происходит, химия, физика всякая, как это воспринимали раньше, как сейчас, почему и откуда страх перед смертью. Танатология. Может, и пошёл я после курса того трупы резать? Так я говорю тем, для кого словечки с постфиксом «-логия» что-то значат. Символы. «Симулякры», как Бодрийяр писал. Сене этого лучше не говорить, он рукой машет и говорит: «В пизду твоего Бодрояра». Мы – это ж не только мозг там, память и прочее. Мы это и тело ещё, и навыки его, и ощущения. Даже если что-то остаётся после смерти, личностью оно уже не является. Личность умирает. Сеня тоже материалист, но он и без этого всего материалист. Не размышляет. На этом и сходились обычно: сейчас живём, плохо ли, хорошо — живём. А потом не будем нас. И пока мы есть — смерти нет, а как нас не станет, то и некому будет понимать, что умер он.

 

Было в Сене то, что мне очень нравилось. Незлобивый он. Я если начинал что-то говорить необычно, он ругался. Но без злобы, ласково так, с иронией. И то правда — счастливый человек. Помню, рассказывал я ему теорему Гёделя. Говорю: «Понимаешь, Сень, невозможно построить сложную систему, в которой бы её непротиворечивость выводилась её же методами. То есть, смотри — нельзя математику вывести из математики, человек не может познать вселенную, т.к. является её частью. Ему бы взглянуть на неё со стороны». А он мне, причём добродушно так: «Не гони, Серёг. Нахуй твоего Гегеля, давай на шашлыки смотаем в уик-энд. Подышишь хоть ёлкой, чего тебе с трупами всё миловаться». Это слово он от сына подхватил. Нравилось ему. Говорил с расстановкой: «У-ик Эн-нд», — с какой-то иронией своей. «Гёделя», — говорю, — «Гёделя теорема». Он хлопал меня по спине, тушил сигарету, вставал и выходил в сортир. Оттуда доносилось: «Проще надо быть, Серёг». Смотрел я в пепельницу, оттуда бычок торчал, тёплый ещё такой, как свежий покойник.

 

— Мы готовы, — мужик выбросил бутылку и взялся за лопату. Движения точные, как не пил. Впрочем, Семён меня заверил, что как раз таки пили эти братцы, и до нас пили, и после нас будут. «Это их. Как ты говоришь – ком-форт. Хуячат алкоголь», — тут он делал ударение на первый слог, — «И счастливы. А ты… Брамс-хуямс. Кому твой хуямс нужен? Ишь как работают, ты посмотри, прям завидно». А со стороны могилы шварканье доносилось, метал землю терзал.

 

«Мне нужен!», — думал я, — «Мне»! Горько, конечно, что не разделял Семён моей любви к музыке. Что-то он там своё слушал, но я даже не спрашивал. Боялся, что шансон какой-нибудь. Оказалось, «Кино» слушал. Ну и то хорошо. Тёплая она, родная музыка, хоть и вырос из неё давненько. Больше о том не говорили. Я иногда думал — как мы вообще с ним общаемся? Вроде ничего общего.

 

Мужики взялись за лопаты. Сеня протянул сигарету, я затянулся. Всё хотел курить бросить, дочка даже книжку принесла: Алиен Кар, «Как бросить курить». Говорит, подружка посоветовала. У них весь ВУЗ бросает курить там. Учителя с доцентами. Я пока не пробовал. То есть, я верю – курить брошу. Но после прочтения книжки. Так что пока не читаю. А то вдруг не брошу, обидно ж будет. Вот и не читаю. И не бросил, потому что не прочитал. Но после неё точно брошу.

 

— Холодно, — говорит Сеня. Поёжился.

— Да, Семён Яковлевич, не лето.

— Как Ленка?

— Нормально. Учится.

— Мой тоже. Недавно учудил. Пришёл, глаза горят. Говорит: «Папа, обещай мне, что не пойдёшь на выборы». Я ему: «С какой стати»? А он мне про политику. Чую, что-то не то гонит. Оказалось, к «несогласным» привязался. Шпана. Ему учиться, а он на марш собрался. Мне — ты меня знаешь, Серёга — мне на эти выборы ну насрать. Мне и так хорошо, и это «хорошо» я сам построил. Мне никто не помогал. Выберу, кого скажут. — Сеня сплюнул в снег.

— Ну, твой сын же юрист. А у нас сейчас авторитаризм, гражданское общество слабое, суды по взяткам да по понятиям живут, система не прецедентная, нормы права попираются.

— Да какие нормы, Серёг, что ты гонишь? Не высовывайся, и никто твои нормы не попрёт. Попрёт, надо ж слово, крадут их что ли? Попрут, блядь, нормы, блядь. Знаешь, что я тебе скажу, ты только не обижайся, жизнь это не нормы. Это я тебе скажу как человек, которого отец по нормам воспитал. КПСС, там, партия, политэкономия. Нормы. Жизнь это не нормы, это жизнь.

— Не кипятись, Семён Яковлевич.

— Пёс лает, да не кусает, ты же меня знаешь. Это я так пар выпускаю. Не связался бы он с ними крепко. «Несогласные» не в чести сейчас, мало ли что.

— Да, мало ли что.

 

Знаете, а я человек счастливый. Не громко так: «Сча-стли-вый». Не надо этих номинаций блестящих, нет. По-своему счастливый. Делаю что хочу, деньги есть, семья. Всё хорошо. А ежели тянет к чему-то, ну, интерес появляется, просто покупаю или добиваюсь. Я знаю свои возможности. Выше головы не прыгаю. Как там было у Ходасевича:

Во дни великих потрясений

Доволен малым будь, Аминь,

Что сыт, здоров ты и в тепле,

И дым в камине тих и синь.

 

Это не совсем про меня. Наша разница с Сеней в том, что малым доволен как раз он, не я. Я бы не смог так. Мне нужны книги, театр, фильмы. Я так просто не могу. Сидеть и смотреть телевизор. Есть. Впрочем, есть я тоже люблю, но не делаю это смыслом. Ленка говорит, что еда нужна лишь для поддержания жизни. Верно, всё верно. Худенькая такая, все мальчишки заглядываются, когда в гости приходят. Дома тепло, жена стряпает. Обои, вот, светлые поклеили, центр поставили, клавиши я купил. Не играю, правда. Но хотел в детстве, прямо сердце замирало. Сейчас деньги есть — купил. Оно мне уже и не надо, но чего ребёнка в себе не потешить. Всё одно, в могилу золото не возьмёшь, а Ленка и так себе уже больше меня зарабатывает. Молодец, да и только.

 

Мужики гроб откопали, дышат тяжело, щёки красные, пар изо ртов. Мы с Сеней подошли ближе. Безбородый откинул лопатой крышку. Чудо какое-то. По словам Семёна, мужика того закопали пол года назад. А он как вчера откинулся. Лицо, кожа. Мужики пальцами указывают, пятятся. «Чего стоите?» — крикнул Сеня, а для них как сигнал. Рванули в чащу. Ветки хрустят, только куртка у одного светлая промеж сосен сверкает.

 

Одни мы с трупом остались. Подходим к гробу, а мужик разлагаться начал. Под землёй воздуха не было, а тут – нате. Вонь страшная, даже я не выдержал, мы от гроба тоже отбежали.

 

— Клоп мал да вонюч, — бросил я Сене.

— Блядь!

— Что делать будем?

— Хуй его знает. Может, подождём? Разложится весь, так и завернём.

— Семён Яковлевич, не разложится. Странно, что он так сохранился, но вонять он быстро не перестанет. Надо что-то делать, пока мы тут не задохнулись.

— Дезертиры ёбаные, — он погрозил кулаком в лес, — ничего, вернутся, а то я их из трезвяка не выпущу, пидарасы.

— Пойдём. Серёга, зажми нос, — Семён запахнулся шарфом, открыл рот и стал пробираться к гробу.

 

Я последовал за ним. Говорить было не удобно. У меня просто ком в глотке от мысли, что вся эта гниль, запах которой носился в воздухе, пропитала снег, деревья, мою и Семёна одежду, и даже въедалась в рот. В горле пересохло. А он лежит, снегом присыпан, крышка рядом валяется.

 

— Что делать будем, Семён Яковлевич?

— Знаешь, Серёга, я тебе вот что скажу. Там дело решённое. Свидетели есть. Шофёр зазря сидит. Второй, который был при драке, он всё рассказал. Но для порядку надо. Ударили его в ключицу, возьми её, а тело закопаем. Не нести же такую гадость с собой.

— Сеня, — я редко называл его по имени, но тут было не до церемоний, — это подсудное дело. Мародерство. Статья.

— Серёга, не сцы.

— Труп надо целиком брать, нельзя потрошить.

— Серёга, блядь, не пизди давай, если что, я тебя прикрою. Никто не узнает, бери кость, и хороним.

 

Я подошёл к гробу с другой стороны. Дышал ртом, нос от тёплой ладони намок, сопли стали подмерзать. Достал свободной рукой скальпель, перчатки. Странно было это, странно и необычно – резать труп под звёздами на морозе. Перчатки плотно прилегли к рукам, резина приятно впилась в запястье. Я срезал пуговицы на пиджаке, отвернул рубашку, распахнул как можно шире. Одежда замёрзла, ломалась, словно древесная корка — с сухим треском. Кожа ещё сохранилась, но под ней явно было что-то жидкое.

 

Из первого надреза засочился гной, обнял рану, словно мать ребёнка. Я вырезал треугольник, снял кожу и раскидал скальпелем слизь. Семён светил сбоку, я попросил его поднять фонарь повыше. Кости были передавлены в нескольких местах. Я моментально вообразил, как большой гружёный «ЗИЛ» перемалывает меня, я сдавлено кричу, а колёса смешивают в тесто хрящи, кровь и мышцы, разрывая сосуды, дробя и раздавливая мои ноги. Прогнав морок, я вырезал что нужно и прикрыл рану. Семён протянул пакет, куда наша находка и отправилась.

 

Через какое-то время из леса вернулись мужики, спрятав носы в кулак. Они смотрели в землю и молчали. Семён орал на них, его голос, живой и резкий, расходился эхом вокруг, звеня в голых ветвях, улетал далеко в лес, достигал, наверное, деревни и там тонул в колодцах, большая часть которых уже не использовалась по причине забродивших водорослей и ненайденных трупов. Он дал им вторую бутылку, а они пообещали закопать гроб. Снова звякнули стаканы в тишине.

 

Мы отошли. У Семёна щёки зарумянились, кончики ушей горели, он весь светился от командного крика. Вот его кайф и комфорт! А я ещё спрашивал.

 

— Теперь домой. Там экспертизу проведёшь, да не откладывай. Человек за решёткой просто так сидит, не справедливо.

 

Дышу — пар клубится и растворяется в воздухе. Поднимается вверх. Вокруг ночь. Смотрю вверх, а там вершины сосен, и космос торжественно взирает на Землю в глубокой тишине. Спокойно вокруг, только за спиной вдалеке лопатами швяк-швяк — зарывают гроб. Красиво! Сене это не нужно, а мне – да, мне нужно. Почему, зачем? Нравится. Э-сте-ти-ка. В устах Ленки слово «Эстетика» приобретает самостоятельную ценность. Её сверстники не говорят «Красота». Только — «Эстетика». Помню, когда учился, профессор нам рассказывал, что «Красота» имеет общий корень со словом «Красный», и что только у русских красивое и красное были почти синонимами, тогда как на западе красный — это опасность. Да, коммунисты, конечно, напортачили с красным. «Э-сте-ти-ка». Всегда обращаю внимание на руки дочери, когда она смакует это слово будто коктейль какой: пальцы кажутся такими тонкими, мизинец она отводит, глаза к небу. Ну чем не Эвридика? Гляжу на друга с улыбкой:

 

— Семён Яковлевич, смотрите какая эстетика, — указываю на звёзды.

— Хуетика, — улыбается в ответ Семён, поднимает голову, — Но красиво.



проголосовавшие

сергей неупокоев
сергей
noem
noem
RUUG
RUUG
Савраскин
Савраскин
Роман Радченко
Роман
Для добавления камента зарегистрируйтесь!

всего выбрано: 66
вы видите 51 ...66 (5 страниц)
в прошлое


комментарии к тексту:

всего выбрано: 66
вы видите 51 ...66 (5 страниц)
в прошлое


Сейчас на сайте
Пользователи — 0

Имя — был минут назад

Бомжи — 0

Неделя автора - факир

Ж и Д
Ключик Жизни
Пишет слово. Пишет два.

День автора - Братья с лорца

лимерики
Апология пизды
Удмурдский эпос о батыре Елдетее
Ваш сквот:

Последняя публикация: 16.12.16
Ваши галки:


Реклама:



Новости

Сайта

презентация "СО"

4 октября 19.30 в книжном магазине Все Свободны встреча с автором и презентация нового романа Упыря Лихого «Славянские отаку». Модератор встречи — издатель и писатель Вадим Левенталь. https://www.fa... читать далее
30.09.18

Posted by Упырь Лихой

17.03.16 Надо что-то делать с
16.10.12 Актуальное искусство
Литературы

Непопулярные животны

Скоро в продаже книга с рисунками нашего коллеги. Узнать, кто автор этих охуенных рисунков: https://gorodets.ru/knigi/khudozhestvennaya-literatura/nepopulyarnye-zhivotnye/#s_flip_book/... читать далее
19.06.21

Posted by Упырь Лихой

19.06.21 Непопулярные животны
19.06.21 "Непопулярные живот

От графомании не умирают! Больше мяса в новом году! Сочней пишите!

Фуко Мишель


Реклама:


Статистика сайта Страница сгенерирована
за 0.037354 секунд