Литература

Трумен Капоте:

«Я писал...

Получал большое удовольствие – поначалу. Удовольствие кончилось, когда обнаружил разницу между хорошим письмом и плохим; а потом сделал еще более тревожное открытие, ощутив разницу между очень хорошим письмом и подлинным искусством. Едва уловимую – но страшную. К семнадцати годам я был законченным писателем».

Я написал первый миллиард знаков. Столько бумаги перемарал. В основном, написанное мной, было чушью. Хорошей, красивой, грамотной, правильно выстроенной, гармоничной – но все же чушью. Хотя кто знает, может быть, те тексты, которые я писал, переписывал, а потом взял и выкинул в помойку, может они-то и были лучшими моими творениями? Но это были всего лишь тренировочные тексты. Там я оттачивал свои возможности. Думал, от чего мне отказаться, какие обороты использовать, что можно улучшить, я изучал слова, чтобы можно было давать определение многим вещам. Хотя большинство вещей и событий можно описывать своими словами имея в уме скудный словарь. Но это все техника, способ передачи. Настоящее искусство прячется за пределами понимания. Но это искусство приходит с годами тренировок.

Самое важное в писательстве – это то, что там нет слов. Молния, бьющая в лицо человека бредущего по полю, ничего ему не говорит. Пуля, влетающая в легкое солдата, тоже ничего ему не скажет, только сообщит кинетическую энергию. Крик женщины, потерявшей ребенка, тоже ничего не значит. Эти вещи выше слов.

Я медитировал на даче. Там спокойней, чем в городе, лучше воздух, меньше людей. Я познакомился там с девочкой. Я набирал воду в ведро. Из железной трубы водокачки лился упругий поток ко мне в оцинкованное ведро. Сзади ко мне подошла девочка. Мы познакомились. Она играет в оркестре на флейте. Я сказал ей, что посвятил себя писательству, а вообще, я тупой грузчик. Потом я шел позади девочки. Она была неплохо сложена. Моя ровесница. Волосы ее были заплетены в косу. Коса была длинная. Ее ягодицы были спрятаны под шортами, но было видно, что они упруги и должно быть приятны на ощупь. Грудь у нее была тоже очень крепкая и зрелая. У меня в голове мелькнуло несколько мыслей: я сдираю ее шорты, закатываю ее футболку. Мну груди, вхожу в нее. Спускаю ей внутрь. Но это мысли.

Это зрелое тело, на деле, оказалось вместилищем слабовольной дурочки, у которой нет жизни, и которая зависит от своей мамы. Это абсолютная зависимость. Ее мать ей указывает, что делать и как делать. Девочка послушно выполняет указания. Я несколько раз заставал их за этим таинством. Я смеялся. Они не могли понять над чем.

Наша дача – это еще и деревня. То есть для нас это дача, мы приезжаем туда летом по выходным, и то не всегда. Частенько мама ездит одна, а я остаюсь дома, чтобы была возможность водить блядей. Когда я езжу на дачу, я там отдыхаю от суеты и паники царящей в городе. В деревне живут и постоянные жители. Поголовно алкоголики и лентяи. В городе жутко шумно и там плохой воздух. Трубы трубят дымом и копотью. Машины подменяют нам кислород выхлопными газами. Все торопятся, все бегают, все ищут себе развлечения, чтобы переждать еще немного пока смерть не явилась.

В деревне чистый воздух, шум только от топоров, бензопил или молотков. Но он непродолжителен. На огородах у дачников растет всякая зелень. Морковка. Помидоры. Огурцы. Лук. Чеснок. Свекла. Картошка. Редис. Кое-где есть кусты малины, черной и красной смородины, крыжовника, ежевики, вишни. Яблони есть почти у всех, за ними не надо сильно ухаживать. Также на грядках растут цветы. Гладиолусы, Анютины глазки, Гвоздики, Маки, Ромашки, Петуньи, Календула. Но чаще всего одуванчики - неискоренимые сорняки. Пух от них постоянно разносит ветер. На некоторых участках висят гамаки. Иногда на них лежат взрослые, иногда на них раскачиваются дети. Есть несколько качелей, одна покрышка привязанная к ветке березы, пара тарзанок. Дети строят на деревьях «штабы» из досок. Дети резвятся у водонапорной башни. Они мокрые, но веселые.

Я и девочка залезли в старый выгоревший дом, там стоит, только труба печи, стены все черные, пол провалился. Мы ходили далеко в поля, собирали Душицу. Делали букеты из колокольчиков. Мы сидели на большом камне и смотрели на закат. Я понял, что она девственница, и что она не понимает, что я могу ее хотеть. Ее наивность меня заводила еще сильнее. Девственная плева – тонкая мембрана, складка слизистой; в ней имеется одно или несколько отверстий для оттока менструальных выделений; она содержит мышечные волокна, поэтому достаточно эластична. Однажды, на свою голову, я уже имел честь лишить девочку девственности. Но тогда был другой случай. Той девочке было двенадцать лет. Она меня сама попросила об этом. Звали ее Бриджет. Это не пошло ей на пользу…

Я положил руку девочке на плечо. Я чувствовал неловкость. Солнце почти закатилось за горизонт, красное свечение расползалось за лесом. Несколько облаков, подсветились розоватым цветом. Я сказал:

-Ты замечала, как любят люди читать о том, как умирают знаменитости. Это дает им некоторую разгрузку. Они думают в тот момент, что знаменитости-то тоже умирают. Мол, все сдохнем и нечего напрягаться. Но знаменитости, даже и бездарные, оставляют о себе память, а большинству простолюдинов это не надо. Они после смерти выделят немного метана и будут переработаны бактериями в почве. Хорошее удобрение.

В магазине, где я работал, было все так же немного покупателей. Я читал Библию, Гете, Общую Биологию и Артюра Рембо. Одновременно, но поочередно. Вечером я смотрел какие-нибудь фильмы или снова читал. Николая Бердяева, Уолта Уитмена, Ивана Бунина, Ги де Мопассана, Рюноскэ Акутагаву. Червь нашел для меня фильм Андрея Тарковского «Жертвоприношение», а еще его дипломную работу из ВГИКа «Убийцы».

В магазине большой ассортимент товара, некоторый товар имеет длительный период полураспада. Кое-что будет столетиями разлагаться. Вот краткий список товара с моего склада: Скотч акриловый, канцелярский, бумажный, двусторонний, специализированный (алюминиевый, ТПЛ, армированный, металлизированный, со стекловолокном). Изоляционная лента. Пленка пищевая, пленка Поливинилхлоридная, пленка термоусадочная, пленка-стретч, пленка с воздушными пузырьками. ПНД и ПВД сумки, майки, с пробивной ручкой, с петлевой ручкой. Сумки бумажные. Сумки ламинированные. Пакеты фасовочные. Пакеты с защелкой. Пакеты для замораживания. Пакеты с полимерным покрытием. Мешки полиэтиленовые. Мешки полипропиленовые. Шпагат полипропиленовый, льняной, джутовый. Колечки для денег. Одноразовая посуда. Тарелки. Миски. Стаканы. Чашки. Вилки. Ложки. Ножи. Палочки для размешивания. Соломка со сгибом. Ланч-боксы. Лотки из полистирола. Контейнеры различных размеров и объемов. Бумажные салфетки. Бумажные полотенца. Туалетная бумага. Кассовая лента. Лента для этикет-пистолетов. Клей. Фольга. Бахилы. Одноразовые фартуки. Кисти. Свечи. Ценники. Рабочие рукавицы. Перчатки хлопчатобумажные. Резиновые перчатки.

Я слушал Яна Тирсена и уснул. Мне приснился странный сон:

Я подошел к своему подъезду. Открыл дверь. Из-за двери на меня вывалилась девушка, ее волосы были собраны в хвост. Она сказала мне:

-Мы вас ищем.

Ее лицо менялось двадцать четыре раза в секунду. Лицо менялось некоторое время, пока не остановилось. Смазливое очкастое личико. Я ответил девушке:

-Вы меня искали? Что вам надо?

Она ответила:

-Шоколада.

Затем, хихикнув и кашлянув, она продолжила:

-Мы хотели бы забрать у вас книги. Вы ведь учились в прошлом году в колледже, но книги не все сдали в библиотеку.

Я ей сказал:

-Я не учусь уже давно. И учиться не собираюсь. Но если хотите, я могу вас кое-чему научить. А книг у меня ваших нет.

Она хихикнула, подумав, чему бы я ее научил. А я продолжил:

-Книг у меня нет, но все равно, спасибо что зашли.

Она снова хихикнула. Я сказал:

-Правда, спасибо.

Я зашел в подъезд. Там было темно. Надписи на стенах: «Rap-кал», «Цой-жив». Еще нарисован на стене большой хуй. Пустая бутылка из-под пива стояла в углу у лифта. Я почувствовал, как кто-то сжал мои ягодицы руками. Руки были маленькие, детские. Я резко обернулся. Никого. Мне стало не по себе. У меня в наушниках играл Ян Тирсен. Я был уверен, что в реальности играет то же самое. Видимо сон и реальность перетекли друг в друга.

К лифту подошли несколько человек, все они выглядели по-разному, но были стандартными. Старик. Рабочий в комбинезоне. Девочка в платьице. Толстая женщина с сумкой. Парень в красной кепке. Мужчина небритый. Обычные лица, которые мелькают мимо и тебе на них плевать. Это статисты. Все мы вошли в лифт. Лифт оказался странным железным каркасом. Он был ржавый и скрипучий, не вызывающий доверия. Скорее вызывающий опасения. Но я знал, что лифт нас выдержит, и доедет до конца в любом случае. Потому что когда наступит конец, решать только мне. Лифт стал подниматься, все крепко держались за железную конструкцию лифта. Маленькая девочка прижалась к моей ноге. Она обняла мою ногу. Ржавые балки, из которых был грубо сварен каркас лифта, кое-где были обтянуты цветными нитками. Этажи дома были ужасны. Всюду лежали покрышки. Мятые газеты пожелтевшие от сырости. Темные пещеры дверных проемов. Каждый проем закрыт на замок и железную решетку. Изнутри доносились насекомые пощелкивания и шорохи. Было неясно, эти решетки, чтобы никто не входил, или наоборот, чтобы никто не выходил.

Мы проехали по этажу, где сидели три женщины. Старушка что-то стряпала. Женщина лет тридцати двух в цветастом платье шила на старой швейной машинке еще одно цветастое платье. Девочка-подросток сидела в кресле голая, одной рукой она поглаживала волосы на лобке. Я помахал старушке рукой, а она мне в ответ кинула котлету. Сказала: «Кушай на здоровье». Я откусил от котлеты и посмотрел на девочку-подростка. У меня встал – это был выход из сна.

Когда я проснулся, все еще играла музыка.

Мой путь на работу проходил мимо школы. Я когда-то учился в этой школе. Любил девочек из этой школы. Оставался один раз на второй год в этой школе. Меня выгнали из этой школы. Я шел на работу в то же время, когда шли и школьники в школу. Малышня с гигантскими портфелями. Тощие восьмиклассницы. Старшеклассницы с грудями приличного размера. Я смотрел на тощих малолеток. И жалел, что у нас в школах не предписано носить форму. В своей фантазии я рисовал картинки с этими девочками, которые идут передо мной и хихикают. Темно-коричневая форма с белыми фартучками и воротничками. На фартучках немного скромного кружева. В волосах заплетены белые воздушные банты. Этакие гостьи из будущего.

Я представлял их в форме Гитлерюгенда. В строгих темных костюмах с золотыми пуговицами. Со значками и нашивками.

Я представлял их в сейлор-фуку, матросских костюмчиках, какие носят японские школьницы. Но они все были одеты в обыденную обертку. Джинсы. Кеды. Кофточки с капюшоном. Они хихикали, а я умирал от печали, и плелся за ними, фантазируя.

Я бы уже покончил с собой – но я живу, и еще не разучился смеяться. У меня есть воля к жизни. Я люблю познавать. Мне нравится обретать понимание. Понимание куда важнее самих событий. Кто-то участвует в событиях, а я наблюдаю со стороны. Я знаю, что было, что будет и что происходит сейчас. Это странное понимание причиняет боль. Одна из главных функций человеческого мозга – это обучение. Даже если человек от этого знания умрет. Даже если это знание приносит одни несчастья.

Я беседовал с девочкой, у которой была длинная коса. Мы шли по полю, я держал ее за руку. Это была невинная прогулка. Она рассказывала всякие глупые истории из жизни подруг ее подруг. О себе она ничего не рассказывала. У нее не было жизни. Хотя истории о других, были тоже безжизненные. Я рассказал ей, что раньше меня били сверстники. Когда я учился в седьмом и восьмом классе. Меня все ненавидели, я не мог понять почему. Но однажды пришло понимание – они хотели чтобы я им ответил. Но я никогда их не ненавидел. Мне по-настоящему было их жаль. Я знал, как убить человека одним ударом. Как убить человека листком бумаги. Я мог или убить или не отвечать на удары. Не отвечать было наиболее правильно. Ведь в колонии для малолетних преступников мне было бы не так хорошо, как в школе, к тому же пришлось бы снова убивать.

Жаловаться? Это противно. В детстве я хорошо осознавал, что кроме меня самого, мне никто не поможет. Родители, учителя, товарищи – все это другие люди, им всем плевать на тебя. Я отрешился тогда от остальных, понял что не найду с ними компромисса никогда. Я прогуливал школу, гулял в это время в лесу или сидел где-нибудь на улице. Меня оставили на второй год, после этого все наладилось. Я попал в класс, где были одни девочки-ботанички. И тогда я никого не ненавидел. Я спросил:

-Хочешь, я позлорадствую?

-Ну…

-Все те ребята, которые меня обижали – неудачники. Один работает в автомастерской. У него всегда грязные руки, все в масле, испорченные уродливые руки. От него воняет потом и спиртным. Другой – закончил ПТУ, и работает электриком. Еще один сидит в тюрьме. Еще несколько есть. Но, что с ними стало, я не знаю. Все они поголовно опустившиеся, проспиртованные, прокуренные куски говна.

-Ты же говоришь, что их не ненавидел?

-Я их и сейчас не ненавижу. Я просто констатирую факты. И мне все еще их жаль. Они мертвецы и без моей помощи. Они себя уже убили сами.

Еще я рассказал, как однажды проклял несколько людей. К моему удивлению – это оказалось действенно. Один парень доставал меня тем, что постоянно поправлял меня, когда я говорил с его девчонкой. Я много ругался матом, а парень хотел показать, какой он джентльмен. Девочка слушала меня все равно больше, чем своего чрезмерно культурного парня. Парень нам мешал разговаривать. И я в уме его проклял. Пожелал ему горестей. Но это пожелание самым странным образом срикошетило на его девушку. Отец этой девчонки был азартным игроком, он постоянно пропадал в казино, проигрывал крупные суммы денег. Однажды он проиграл в карты какому-то бандиту свою квартиру. А потом проиграл и дочь. Девочке пришлось бежать от отца и бандитов, она с мамой уехала в другую страну. А парень, которого я проклял не очень-то и расстроился. Мне было плохо из-за своего поступка. Больше я никого не проклинаю.

Я заходил на свою прошлую работу. Мне нравилось там остановиться и послушать музыку в наушниках. Весь коллектив там был новый. Я познакомился с продавцом музыки. Он сам играет на саксофоне. Мы много болтали, подшучивали над покупателями, обсуждали фильмы и музыку. Он мне немало всего посоветовал послушать, я ему тоже. Мы стали говорить о книгах. Он читал тогда Анаис Нин, и я с ним говорил, о ее отношениях с Генри Милером. Нам было так хорошо вместе. По крайней мере, мне очень нравилось быть с ним рядом. Наши вкусы дополняли друг друга. С ним было интересно спорить. Мы спорили и кричали до хрипоты, и в итоге приходили к совершенно неожиданным выводам оба. Вкус.

Вкус – это способность человека эстетически оценивать объекты искусства или просто что-то красивое. Впервые этот термин был употреблен в 1646 году философом Бальтасаром Грасианом.

Мы слушали Чарли Паркера. Он был настоящим самоубийцей от искусства.

К парню иногда приходила его девушка. Маленькая и худенькая. Я его ревновал к ней. А я думал, что задавил все ростки гомосексуальности. Но я умело сохранял дружескую дистанцию.

Мужчина ль ты! Да, с виду ты мужчина,

Но плачешь ты по-женски, а поступки

Гнев зверя неразумный выдают.

Ты – женщина во образе мужчины

Иль дикий зверь во образе обоих.

Однажды я спросил саксофониста:

-Почему ты не ешь говно?

-Противно. Омерзительно.

-Нет. Просто в этом обществе не принято есть говно. Почему ты не трахаешь свою сестру? В этом нет ничего омерзительного со стороны ощущений, по крайней мере, в том смысле, что говно может вонять. Твоя сестра ведь красивая, я видел.

-Я не ебу свою сестру потому что так не принято. Ты это хочешь услышать?

-Именно. Во многом наши предпочтения продиктованы общественной средой, в которой мы живем. В наше время крайне сложно добиться от собственного восприятия принимать этот мир непосредственно. Кстати толстогубые мохнатые горы – гориллы – едят свое говно. И слоники тоже кушают какашки. В их среде - это нормально.

-Кстати, я могу ебать свою сестру, но никому об этом не говорить. Ты же не можешь знать, ебу я ее или нет.

-Я привел примитивные и в некоторой степени омерзительные примеры, но ты же понял о чем я говорю? Я же не конкретно про инцест и пожирание говна. Я про восприятие действительности.

-Все я понял. Но я не устаю поражаться тому, какой ты ебнутый маргинальный ублюдок. Ты в стольких вещах не участвуешь. Ты полностью исключил из своей жизни многие вещи, без которых другие не мыслят существовать. Ты не читаешь газет. Не смотришь телевизор. Не пьешь. Не куришь. Что-то пишешь. И тебя многие ненавидят. Ничто так не злит окружающих, как когда ты занимаешься не чем-то общественным, а своими собственными делами, а на остальных тебе при этом насрать. Ты молодец.

Я чуть не кончил от подобных похвал. У меня закружилась голова. Он продолжил:

-Ты ведь и не косишь не под кого. Ты не хочешь быть ни на кого похож. Ты вырываешь знание с мясом и кровью. Ты и сам, весь в крови и сперме. Мне нравится твое письмо, ты жжешь.

Я собрался с мыслями и сказал:

-Все мечтают быть уникальными, но обязательно стремятся быть на кого-то похожими. Эти стремления исходят из зависти и глупости.

Этот парень уволился. У меня не было его телефона. Я больше его никогда не видел.

Сюда, вы все, молодые мужчины гордо демонстрирующие

Солнцу свои торсы на Верхнем Бродвее

Сюда, милые кореши такие могущественные с девчонками

Такие гибкие и обнаженные целующие их золотые локоны

Сюда, великолепные парни с чреслами из яркого золота

Ложитесь со мной в кровать покуда не постарели,

Спускайте свои джинсы, мы круто повеселимся

Ложитесь на живот, я буду ебать ваши мягкие попки.

Сюда, героические полуобнаженные молодые самцы

Выруливающие свои автомобили через вагинальную кровь

Сюда, тощегрудые парнишки и здоровые мускулистые пацаны

С упругими хуями, сбывающие зеленые порции марихуаны

Перевернитесь и по-девичьи раздвиньте свои сильные ноги

Я покажу вам остроту кайфа от хуя вогнанного в задний проход

Сюда, милые хрупкие мужчины с крепкими мозгами

Я проведу вас через погосты и поцелую опять

Вы умрете в своей жизни, проснувшись в моих объятьях

Рыдая и обнимаясь и демонстрируя свои прелести

Сюда, крепкие молодцы трудные подростки крутые парни

Преображенные новой нежностью, наученные новым радостям

Мы будем лежать ласкаясь в свете полной луны пока рассветная

Белизна не озарит небо высоко над мокрыми лужайками

Положите голову мне на плечо целуйте мой морщинистый лоб

И прижавшись живот к животу целуйте мне шею сейчас же

Каждый день я видел одну и ту же девочку на остановке маршрутного такси. Девочка была очень красива. Ей было лет четырнадцать-пятнадцать. Волосы русые, до плеч. Глаза – два гигантских блестящих камня. Нос вздернут. На пухлых губах запечатлелось некоторое презрение и испуг. Я смотрел на нее и представлял ее в разных сексуальных ситуациях. Я представлял, как я сниму с нее одежду. Как нежно расцелую ее тело, как прижму ее к себе. Но я знал, что никогда к ней не подойду.

Я к ней так и не подошел.

Я навещал деда, который сидел на скамейке у себя в саду. Он мне как-то сказал:

-Я молодой. Я просто заключен внутри этого старого дряхлого тела. Но я все понимаю, я ведь много размышляю теперь. Если ты много знаешь – это написано на лице. Многие вещи, которые ты осознаешь, тебя пугают, но с этим свыкаешься. Чаще всего знания о мире и вообще знания, пугают и обескураживают особенно сильно тех, кто боится слишком много узнать. Есть такая поговорка. Будешь много знать – скоро состаришься. Чрезмерное количество знаний часто делает человека печальным, но еще чаще делает его нелюбимым.

Я задумался над его словами. Ведь я считал себя стариком уже несколько месяцев. Я думал – это оттого, что меня бросила Лидия. Причина была в том, что я перестраивал свое сознание. Возможно, осознанно сводил сам себя с ума. Я отказался от прошлого образа жизни. Не выпивал, не хотел цеплять девчонок. Мне стало ясно, что собутыльники и одноразовые девочки ничего не могут дать. Да и брать их дары мне не хотелось. Я понял, что постигаю равновесие. Маат всегда доводит принцип равновесия до той грани, когда это превращается в пытку. Я пытал себя.

Я сказал:

- Уйти подальше от этой мерзкой и порочной цивилизации, скрыться от общества потребления – подобные мысли частенько посещают людей. Но отшельник всего лишь убегает. По-настоящему же отрешенный человек остается среди людей. Но испытывая презрение он не испытывает гнета со стороны других. Этому отшельнику среди людей ничего не надо. Его поддерживает скрытая жизненная сила пронизывающая все его существо. Он знает, что смерть довольно близка, знает, что она его преследует, что она уже рядом. Поэтому отказываясь от потворства примитивным потребностям, этот человек не теряет ничего, лишь приобретает возможность управлять собой и не поддаваться влиянию окружающих его.

Старик на меня посмотрел. В его глазах сияла чистота. Он сказал:

-Ты правильно делаешь, что остаешься среди людей. Там гораздо быстрее понимаешь многие истины. Ведь среди людей все гораздо острее и ярче, чем когда сидишь в одиночестве. Раньше у меня не было жизни, раньше я не думал. А теперь я понимаю многое. Будущее этой планеты довольно предсказуемо. Причем предсказуемо с многих точек зрения. Все движется к политическому, психологическому, экологическому краху. И крах этот неминуем. Иначе цепь мировых катастроф будет разорвана. Без гибели этой цивилизации не родится новая. Новая цивилизация тоже придет к тупику. Если бы не было этого тупика – не было бы смысла в творении.

Девочка с косой шла рядом со мной. На ней был надет купальник. Середина сентября была на удивление жаркой. Я смотрел на живот девочки. От ее лобка к пупку шла дорожка из прозрачных волосков. Девочка сутулилась. Но ее грудь все равно была выдающейся. Я рассматривал ее спину. У нее выпирал позвоночник. Я сказал:

-Ты не видела видео очевидцев авиакатастрофы в Львове?

-Нет. Я не люблю подобные приколы.

-Там нет ничего прикольного. Просто, подобное видео дает тебе понять, что ты в реальности, и что ты кусок мяса. Самолет упал на зрителей, когда выполнял трюк. Семьдесят человек были превращены в фарш за секунду. Мы смотрели это видео в замедленном режиме. Было видно, как отлетаю части тел. Руки, ноги, головы. Потом очевидец подошел к месту катастрофы ближе. На поцарапанном асфальте были размазаны кишки. Длинные и розовые. Оператор снял оторванную руку. Рука была поцарапана, пальцы были расслаблены. Тело куда-то пропало. Там лежала половина женского тела. Верхняя часть. Из-под изодранной одежды виднелось мясо. Кровь была всюду. Всюду были части тел. Всюду была паника. Родители уводили рыдающих детей. Дети смотрели на трупы. Меня чуть не вырвало от подобного зрелища. Не от трупов. Трупы и куски тел – это обыденность. Но осознание того, что и меня может перемолотить в фарш – вот что заставило содрогаться мои внутренности. Страх.

Девочка вздрогнула. Я нарисовал бабочку на земле. Я сказал:

-Трупы – они всегда рядом. Все трупы, которые ты увидишь, они будут всегда с тобой. Такие вещи не забываются. А многие считающие себя живыми, и есть самые настоящие мертвецы. Я вот задумался над тем, сколько людей погибло во всех войнах на земле. Сколько люди своими усилиями угробили видов животных. Счет идет на миллиарды. Миллиарды бессмысленных смертей. Миллиарды душ бьющихся в преисподней. Они вернуться. Вернуться мамонты, динозавры, все вымершие звери, растения, насекомые. Вернуться людские мертвецы – и мир станет похож на самую изощренную фантазию безумца. Да что я говорю в будущем времени – они уже возвращаются. Толпы мертвецов, гниющих трупов среди нас. Они рядом. Они распространяют жуткий смрад убогости, они заражают других, кидая в их сторону слизь и гной.

Я бессознательно трогал косу девочки. Девочка смущенно сказала мне:

-Ты хороший мальчик. Зачем ты хочешь казаться хуже? Ты говоришь противные вещи, отвратительные вещи.

Я ответил:

-В правде нет ничего отвратительного. Задумайся. В этом мире есть только два вида материи – живая (одушевленная) и мертвая (неодушевленная). Также и людей есть только два вида – живые и мертвые. Для живых людей все вокруг инструмент, все вокруг возможность. Для мертвецов все вокруг бессмысленно и пугающе. Довольно примитивное объяснение моего поведения. Люди не слушают, что я говорю, всем плевать. Была девочка, которая меня слушала. Я ее любил. Но она во мне разочаровалась, выкинула меня, как выкидывают надоевшую игрушку. Мне было больно и я плакал. Но я понял, что искусство – это мое спасение. Если бы не искусство, я бы умер. Только желание писать держит меня тут. Желание писать сильнее желания умирать. Значит я сильнее обстоятельств. Мне безразличны многие мелкие вещи, которые люди могут друг с другом обсуждать. Я бы сказал, мне противно мелкое мышление. Мелочная жизнь убивает величие души. Люди топят себя в срочных делах. Я ебнутый, но мне нужна чистота. А этот мир производит одни нечистоты. Поэтому я пытаюсь достигнуть самообладания. Пока выходит не очень. Мне трудно без женской ласки.

Девочка никак не отреагировала на мои последние слова. Я понял, что от нее мне не дождаться ласки. Она полностью подчинена жизненным обстоятельствам. Она девственница – в худшем смысле этого слова. Ее сознание заперто. Она не знает нежности и она уже не тот цветок, который хотелось бы сорвать. Я продолжил тему аварий:

-Сошедшие с рельсов поезда, рухнувшие самолеты, искореженные автомобили. Люди так любят техногенные катастрофы. Ведь эти катастрофы рукотворны. Падения дирижаблей, взрывающийся шатл, тонущие корабли. Подобные зрелища доставляют людям необъяснимое удовольствие.

Я отстранился от девочки и продолжил:

-Как-то я шел с одной девочкой по улице. Идем мы держась за руки, и тут раздается скрип тормозов и стеклянно-стальной удар. Мы пошли туда, где раздался грохот. Мерседес врезался в «копейку». Девушка, которая была за рулем Мерседеса, вылетела через лобовое стекло на проезжую часть. Она была мертва. У нее были сломаны ноги. На одной ноге была босоножка на высоком каблуке. Вторая босоножка лежала неподалеку, у нее оторвался ремешок. Вокруг переломанного трупа образовалось озеро крови. Перед Мерседеса был сильно смят. «Копейка» отлетела в сторону при ударе. Она снесла синий дорожный знак, на котором нарисован пешеход. Водитель копейки лежал лицом на руле. Машина была сплющена. От нее оторвало огромный кусок сбоку. Прогнившее и проржавевшее железо порвалось, как бумага. Из изуродованного салона торчало одеяло. На асфальте лежало мелкое крошево битого стекла. И куски расплющенного арбуза. Арбуз вылетел из «копейки». Это тяжелое зрелище было так кинематографично, что я даже присвистнул. Девочка, которая шла со мной, отвернулась. Какой-то мотоциклист остановился и вызвал скорую помощь по телефону.

-Зачем ты мне все это рассказываешь? Это ужасно.

-Мне показалась эта авария красивой. Как в кино. Если бы я хотел снять аварию, то поставил бы все именно так, как тогда на перекрестке. Это отталкивающе и красиво. Смерть и разрушение всегда завораживают. Хочешь сказать, что нет?

-Нет. Нельзя смаковать такие вещи. Это жестоко и бессердечно.

-Ты что! Я не смакую это. Я описываю это. Каждый волен думать об этом все что угодно. Это просто объективная оценка своих размышлений. Это действительно эстетичная авария.

Я вдруг вспомнил фильм Кроненберга «Автокатастрофа», снятый по книге Балларда, где герои сексуально возбуждались при виде аварий. Они даже специально врезались друг в друга, и занимались любовью рядом с покореженным автомобилем. Смерть и секс всегда идут рука об руку. Секс – это маленькая смерть. Смерть – это огромный оргазм. Не зря французы прозвали оргазм – la petite mort. Танатос и Эрос совокупляются самыми извращенными методами.

Частенько, выходя на улицу, я встречал одну девочку по имени Мария. Я ее вожделел с той поры, как ей стукнуло десять. Лет до тринадцати она была настоящим ангелом. Теперь ей четырнадцать. Она стала неумело красится. Стала носить вызывающие наряды. Я все равно ее вожделел. Даже опошленную взрослением. Мария – младшая сестренка одного моего знакомого парня. Я был очень привязан к этому парню одно время. Мы играли с ним в баскетбол вместе. А его сестренка всюду ходила за нами. Я строил с ней замки из конструктора «Лего», когда ей было лет шесть. Сейчас она стала взрослой, и постепенно утрачивает ангельские черты. Но я ее все равно люблю. Ведь я все помню. Мы здороваемся, неловко заговариваем иногда, а потом идем каждый своей дорогой. Она хорошая девочка – мне так кажется. Не знаю, что она думает обо мне. Однажды она меня встретила в аптеке, когда я покупал там презервативы. Она видела меня с пьяными девочками. Она видела меня избитого. Надеюсь, она думает, что я хороший.

Свами Вивекананда:

«У каждого человека поначалу желание получить наслаждение связано с его низшими потребностями, в этой стадии человек ничем не отличим от животного. Если человек развивается, а не зависает на одном месте и не пытается дальше стремиться к чувственным и примитивным радостям, то те изначальные стремления становятся в нем все слабее. Развивающийся человек получает умственные радости, упражняется интеллектуально, движется к дальнейшим превращениям. А дальше приходит благодатное божественное вдохновение – человек достигает огромной высоты, он испытывает блаженство. Великое блаженство, в сравнении с которым, все другие радости теряют свое значение».

Я начал писать книгу из железа и крови. Я назвал ее «Новая плоть». Эта книга о поколении рожденном в девяностые. О том, насколько ужасна их плоть. О том, что у них остались лишь Секху. Самые примитивные души, пустые оболочки. Я описывал свою жизнь. Только некоторую часть ее. Я показывал через плоть все свои размышления.

Но я писал только то, что считал нужным. Далеко не все. Я не люблю, когда выдают свои воспоминания на заказ. Писать о себе можно только то, что ты хочешь. Если кто-то что-то требует от тебя, значит, ты должен гарантировать ему удовольствие. Таким образом, может родиться лживость и стремление подстроится. Это очередное ограничение, в которое очень многие писатели себя заключают.

Я писал методом монтажа. Резал целый текст. Писал и не знал, что получится в конце. Я лепил книгу из кусков и обрывков. Эта работа была тяжела еще и потому, что приходилось испытывать боль, переживая прошлые невзгоды, переживая потери, утрату любимых существ. Деградацию окружающих.

Я хотел достигнуть полноты негативного путем хаоса. Безобразное – это нечто неоформленное, явное разрушение и перестройка бытия. Художественное воспроизведение безобразного, как говорил еще Аристотель в «Поэтике», доставляет эстетическое удовольствие, связанное с мастерством изображения и разрядкой отрицательных эмоций. Это тонкая психология. И я стал возиться в этом дерьме. Глубоко нырнул в Херет-Нечер. В глубокую и вязкую реку испражнений человеческого тела. Я умер и переродился. Погрузился в сатори, чтобы достигнуть катарсиса. Только храбрые и мудрые переплывают реку нечистоты. Остальные тонут в ней, захлебываясь дерьмом, ибо они позабыли, что были рождены между источниками мочи и говна.

Я больше не звонил девочке с косой, я вспоминал Лидию. Но в голову лезли стихи Гете:

И все же влачишь ты в печали напрасной

Часы драгоценные жизни прекрасной,

Затем, что подруга ушла, не любя.

Верни же веселье, мгновеньем играя!

Так сладко тебя расцелует вторая,

Как первая – не целовала тебя.