Литература

Последнее пристанище альбатроса

Василий Вайнштейн был полноватым человеком с широким лбом, по которому беспрестанно кочевал табун глубоких морщинок, маленькими глазками, проникновенным взглядом и неимоверно бледным лицом. Как это ни странно, особую импозантность ему придавало отсутствие указательного пальца на правой руке.

Когда Василий учился на третьем курсе института, он готовился бороться за место стажёра в престижной компании, обещавшей наградить лучшего студента по итогам года четырёхмесячной практикой и соответствующей строчкой в резюме. Вайнштейну приходилось много думать о защите реферата на тему нечестных приёмов в рекламе, так как именно курсовая работа должна была определить победителя. Дома он не мог анализировать труды Дэвида Огилви и Люка Салливана – тусклый, едва позволявший разглядеть по-муравьиному крохотные буквы свет, терзал его глаза. Василию приходилось гулять по ночным улицам, сидеть в пустынных парках, освещённых яркими лампами, и наблюдать за передвижениями монохромных автомобилей, чтобы сосредоточиться. Только гул двигателей и неугомонный писк клаксонов помогал ему абстрагироваться от действительности и настроиться на систематизацию усвоенных знаний.

В одну из своих внеочередных прогулок Василий размышлял над интересным, по его мнению, ходом кампании «Pampers». В рекламном ролике, который ему довелось увидеть на днях, говорилось, что корпорация, производящая подгузники, тратит двадцать процентов от прибыли на благотворительность: деньги вкладываются в дорогостоящие программы по изобретению новых лекарств и способов лечения от вирусов XXI века. И когда Вайнштейн проходил мимо арки, ведущей в неблагополучный район, услышал женский вскрик, прервавшийся бешеным лаем.

Василий выпрыгнул из путаных коридоров собственных рассуждений, сжал руки в кулаки и бросился на пронзительный шум. Полукруг луны увяз в паутине серых облаков; фонари же давали слишком рассеянный свет, чтобы Вайнштейн мог разглядеть происходившее в арке, но вздыбленная её дуга манила, а отчаянные вскрики девушки заставляли Василия ускориться.

Когда он наконец-таки вбежал в промозглый и грязный коробок перехода, то увидел девушку, отмахивающуюся от двухметровой собаки, клыки которой походили скорее на кинжальные лезвия, чем на зубы.

Девушка прижималась к стене и давилась собственными всхлипами; её лицо было искажено ужасом безысходности. Собака собиралась наброситься на свою жертву каждый раз, как только ладони девушки опускались, а всхлипывания обрывались на минорной ноте. Но стоило жертве поднять руку и провести пальцами перед разверзнутой пастью, и ярость животного утихала.

Вайнштейн, подметив это про себя, решил, что сможет незаметно подкрасться к собаке, обхватить её двумя руками и повалить на землю, – он несколько лет учился вольной борьбе и мог укладывать на землю противников, превосходящих его в массе – но девушка, не заметившая появления своего спасителя, должно быть, совсем отчаялась и не сделала столь необходимого для защиты жеста рукой. Собака сначала ничего не поняла и отпрыгнула по инерции, но затем до неё дошло, что яркое пламя рук, пугавшее её так сильно, потухло. С заострённых клыков на белое платье девушки упали капли пены; собака подалась вперёд и оскалила зубы – лицо девушки побелело до такой степени, что стало походить на яичную скорлупу. Она осознавала свою безнадежность и даже подалась вперёд, чтобы всё произошло быстро. Собака приняла этот жест с пониманием и бросилась, было, на девушку, как вдруг никелевые офицерские часы стукнулись о морду животного, оно сбилось с траектории полёта и приземлилось напротив Василия.

Вайнштейн сделал несколько осторожных шагов к девушке, переступая с ноги на ногу, руки его были выставлены впереди на уровне плеч, словно он ожидал, что собака поднимется на задние лапы и начнёт бороться по классическим правилам.

Животное стояло в нерешительности и с яростью глядело на защитника поверженной лани. Василий отвечал собаке взаимностью, и это её усмиряло. Но стоило Вайнштейну отвести глаза и взглянуть на девушку, как животное осмелело и без лишних рычаний бросилось на Василия – чтобы не повторять ошибок прошлого. Тот не заметил неожиданного выпада и уже хотел сказать девушке что-нибудь ободряющее, как почувствовал: рука утяжелилась в несколько раз, а ладони вспотели до такой степени, что по ним хлынул водопад пота.

Вайнштейн мотнул головой и увидел собаку, вцепившуюся в его руку. Стекающая жидкость, которую он первоначально принял за пот, на самом деле была кровью. Животное разомкнуло пасть и приготовилось ко второй атаке, но Вайнштейн, несмотря на ужасающий вид обугленных, продырявленных пальцев и тупую боль схватил собаку за когтистые лапы прежде, чем та приступила к броску, и швырнул её к стенке.

Как только животное ударилось недоумевающей мордой о кирпичи и затем повалилось на гранитный пол, арка наполнилась глухим стуком и человеческим криком – прекрасная лань, ещё секунду назад казавшаяся мёртвой, вскочила, хаотично размахивая руками, и бросилась к Василию на шею.

Вайнштейн ни разу не взглянул на девушку, да и она тоже не смотрела на своего спасителя – всё их внимание было приковано к собаке. Когда они поняли, что животное уже никогда не встанет, встретились взглядами и соприкоснулись носами.

- Вы первый человек, который спас мне жизнь... – сказала девушка.

- Искренне надеюсь, что последний…

Василий вспомнил тогда про защиту реферата, а также о кампании «Pampers», и захотел выбраться из сковывающих объятий, но девушка только крепче обхватила его.

- Вы убили дракона… неужели откажетесь от принцессы? - Она приоткрыла рот и подалась к Вайнштейну. Он тут же забыл о своей курсовой и поцеловал девушку. От её губ пахло розами.

- Как вас зовут? - спросил он, уставившись в её чистые, подобно Байкалу, глаза и почувствовал, как земля уходит из-под ног.

- Меня зовут Георгина. Для друзей – просто Джи. Вам… вам плохо?

Василий упал на землю и потерял сознание. Его руки, одежда и белое платье девушки были заляпаны кровью, которая до сих пор струилась из искусанных пальцев. Георгина нашла телефон, вызвала скорую помощь. Дожидаясь неотложку, девушка держала голову своего спасителя на коленях, словно он умирал, и эта встреча могла стать их последним прижизненным свиданием.

Когда Вайнштейна привезли в больницу, его сразу же положили в реанимацию и начали готовить к операции по переливанию крови. Георгине пришлось представиться сестрой Василия, потому что худощавый хирург с вытянутым и бессмысленным, как прохудившийся башмак, лицом не хотел говорить о диагнозе пациента с посторонними людьми.

- Значит, вы его сестра? – спросил хирург, когда вышел в коридор, снял эластичные перчатки, заляпанные кровью Вайнштейна, и выбросил их в специальную урну. Джи вспрыгнула с пластикового сидения и подбежала к доктору.

- Как он?

- Отвечать вопросом на вопрос – дурной тон.

- Я его сестра с детства… умоляю вас… скажите, как он?

- Знаете… - хирург улыбнулся своим мыслям. От этого его лицо стало ещё менее осмысленным, - сколько я не разговариваю с родственниками пациентов: никогда не знаю, что именно говорить… ну хорошо… сначала скажу стандартную фразу, а потом добавлю кое-что по существу. Он, конечно, поправится. Но вот один пальчик спасти не удалось… собака была бешеная… такой укус… да ещё и столько крови потеряно… а дырка-то какая? Как гвоздём пробили…

Георгина медленно подвела руку к губам, взгляд её, казалось, проваливался в какую-то бездну. Хирург увидел это, по-дружески приобнял девушку за плечи и повёл по длинному коридору.

- Да не переживайте вы так: самое главное, что парень остался жив. Он ведь молодой ещё… кто знает? Может быть, палец сам отрастёт? Чудеса ведь бывают… я вот вчера целую тысячу рублей в лотерее, например, выиграл…

Хирург вызвал такси в регистратуре, проводил девушку до крыльца и усадил её в машину. Затем он сказал, что Вайнштейн полностью придёт в себя только через несколько дней, но навестить его можно будет уже завтра. Джи засыпала с тяжёлой болью в груди – девушка считала, что когда её спаситель узнает, какую цену он заплатил за принцессу, то не захочет с ней видеться… но когда Георгина на следующее утро пришла к Василию в палату и присела к нему на кровать… как он смотрел на неё! Словно она была фамильной драгоценностью, доставшейся ему от любимой бабушки в наследство.

Георгинины ножки казались творением Микеланджело, который начал работу по просьбе божественной Афины. Фигура девушки была стройной и гармоничной, как концерты Моцарта для фортепьяно, а в глазах её танцевали искрящиеся зубцы пламени…

К концу учебного года Василий был первым на курсе, несмотря на то, что практически не уделял времени Огилви. Когда в апреле Вайнштейна вместе с другими конкурсантами, не имеющими академических задолженностей, пригласили на собеседование, он даже не стал перечитывать свою курсовую, текст которой замер где-то на середине. Вайнштейну хватало веры Джи, которая говорила каждый день, с тех пор как они встретились: «С твоим умом не нужно писать рефераты и защищать их. Тебе не следует кому-то льстить, чтобы занять высокий пост. Тебе всего лишь нужно думать. Когда это необходимо, разумеется…»

Сидя на неудобном стуле в просторном кабинете, обставленном дорогой мебелью из красного дерева, диванчиками из натуральной кожи и дорогой техникой перед директором крупной компании «Эспада», Вайнштейн не испытывал ничего, кроме желания оказаться в его кресле. И когда бородатый мужчина в солнцезащитных очках с бензиновыми разводами на стеклах спросил, что такого интересного придумал конкурсант, Василий поднялся и выпрямил спину, чтобы казаться выше.

- Очевидно, вы хотите услышать несколько глав из моего реферата, Александр Петрович. Вынужден вас огорчить. Ибо я не имею ничего общего с этими безмозглыми ботанами там, за стенкой, - Вайнштейн потянулся правой рукой к двери, но вовремя вспомнил, что у него нет указательного пальца и ограничился кивком головы.

Бородач, до этого презрительно ухмылявшийся, уселся в кресле поудобнее и прислушался. Его ладонь, которая уже тянулась к интеркому, чтобы нажать красную кнопку и сообщить о переходе очереди, замерла в воздухе. Больше всего Александр Петрович презирал закомплексованных студентов, вовлечённых обилием прыщей и социальных фобий в касту отбросов общества. Директор знал, что эти люди неплохо пишут, а некоторые из них вообще могут претендовать на роль гениев, но серьёзный рекламщик, по твёрдому его убеждению, должен был выглядеть умопомрачительно, разговаривать на нескольких языках и обладать риторикой римских ораторов.

- Ещё пять месяцев назад, когда я только начинал готовиться к этому конкурсу, мне казалось: стоит прочитать восемь-десять книг по рекламе, консолидировать информацию и изложить её на двадцати страницах… подредактировать получившееся попурри, вызубрить материал, а затем войти в ваш кабинет с улыбкой идиота и всё это пересказать. Но разве это было бы искусством? Есенин писал великие стихотворения. Ну а те, кто читает его, цитирует его строки – разве они чего-то стоят? В литературном плане, конечно… Ничего они не стоят. Ноль! Дырка от бублика…

Александр Петрович стал всматриваться в Вайнштейна пристальнее. Этот парень выглядел очень убедительно и даже немного походил на него самого в молодости. Такая же уверенная осанка, бесстрашный взгляд и энергия, бесконечная энергия. Отец директора всегда говорил, что гения от обывателя отличает только энергия. Если человеку есть, что сказать – он идёт и говорит, а не рассуждает о своей исключительности под влиянием алкоголя с кучкой товарищей.

-… Я просматривал рекламный ролик вашего вина и чуть не упал в обморок: такой пошлостью от него повеяло, - Вайнштейн сказал это очень быстро, потому что не знал, как отреагирует Александр Петрович. Он мог вскочить из-за стола и указать пальцем на дверь, а мог подойти и похлопать его по плечу за столь смелые слова…

- Вот как? – Директор улыбнулся, но на этот раз доброжелательно. Видеофайл начинался с возвращения хмурого отца домой после долгого запоя. Сын бросался к нему на шею, а жена начинала плакать. Мужчина подходил к шкатулке, вытряхивал из неё последние деньги, затем его образ на экране замещался бутылкой с вином божоле (которое в регионе распространяла компания Александра Петровича) и придурковатый женский голос, тянувший гласные, как жвачную резинку, сообщал: «Вина’ Франции в их винах – невозможно устоять». В одном неплохом журнале написали, что этот ролик является пособником алкоголизма и развращает молодое поколение.

- Именно так и никак иначе, - Вайнштейн почувствовал, как птица смелости обнимает его своими крыльями. Василию казалось, что он стал выше на тридцать-сорок сантиметров, а директор, наоборот, понизился. – В связи с провалом вашей рекламной кампании, а также в связи с падением акций на четырнадцать процентов, я придумал новый ролик… но самое главное: слоган к нему. Разумеется, я не обещаю вам бешеного взлёта индекса акций и увеличения объёма продаж, но одно могу сказать точно: критики не смогут придраться.

- Придраться может кто угодно и к чему угодно, мой мальчик. Особенно если речь идёт о критиках.

- Когда речь идёт о критиках, Александр Петрович, не важно смогут ли они придраться, потому что придраться действительно можно к чему угодно. Важно лишь то, согласны люди с мнением критика или нет. Когда вы запустили в эфир ролик про алкоголика и сравнили его бедствующую семью с семьями каждого россиянина это было низко. Вы бросили перчатку в лицо общественности. Огилви говорил: покупатель не придурок, покупатель это ваша жена. Даже если люди ведут себя как идиоты, они ни за что не захотят услышать свой диагноз. Давайте начистоту. Ваша последняя компания стала абсолютно провальной и убыточной. Я же предлагаю вам выбраться из этой ямы. С помощью своих идей.

- В награду ты, конечно же, хочешь в будущем занять место главного менеджера по рекламе? – Александр Петрович сложил руки на груди и уставился на Василия. С каждой новой репликой этот парень нравился ему всё больше. Директор решил так: если сейчас у Вайнштейна хватит наглости ответить положительно, он берёт его в штат. Если же нет – даст пройти практику, украдёт как можно больше интересных идей и затем выгонит.

Прошло несколько минут, прежде чем Василий смог собраться с мыслями и уловить что-то в ухмылке директора. Когда Вайнштейн понял, какого ответа от него ждут, а затем заглянул в собственное сердце и осознал, что хочет того же, расплылся в улыбке и, усаживаясь на просторный кожаный диван, сказал отчётливо и громко:

- Да.

Пошлость первого ролика сменилась романтичностью и изысканностью второго, а придуманный Василием слоган: «Ривьера в бутылке. С божоле каждый – аристократичный француз», - настолько понравился публике, что беспочвенные и колкие нападки критиков, опубликованные всё в том же модном журнале, были обруганы даже постоянными читателями. Уже через месяц после выхода рекламного ролика на телевизионные экраны, акции компании подорожали на двадцать процентов, а объёмы продаж вина возросли в два раза. Кроме того, дистрибьюторы из соседних регионов предложили огромные деньги Александру Петровичу на перекупку франшизы, которая позволяла компании «Эспада» единолично распространять божоле в этом регионе.

После окончания практики Александр Петрович предложил Вайнштейну перейти в штат. Тот не смог отказаться и уже на следующий день уселся в просторном кабинете главного менеджера по рекламе, который, однако, уступал своими габаритами резиденции генерального директора. Теперь Василий не мог тратить время впустую. Они переговорили с Александром Петровичем и решили, что Вайнштейн с первого сентября демонстративно покинет институт, как бы опровергая необходимость высшего образования, и станет вторым Дэвидом Огилви или, что звучало гораздо красивее, первым Василием Вайнштейном.

Джи требовала к себе много внимания, и Василию приходилось пропускать работу в особо важные дни, когда приходили заказы на новые ролики или когда директор подписывал контракты с серьёзными зарубежными корпорациями на распространение их продуктов в России. Этими проектами нужно было заниматься сразу же по мере получения, но Вайнштейн предпочитал гулять со своей девушкой по городу, держась с ней за руки, или ходить в кино на сопливые мелодрамы, от которых, благодаря присутствию Джи, веяло небывалом светом.

Когда Василий пропустил восемь дней за три рабочих недели, директор вызвал его к себе в кабинет. Александр Петрович выглядел устрашающе: щёки его покраснели от наплыва эмоций, а руки были сжаты в кулаки.

- Тебе придётся выбрать между компанией и девушкой. Одно с другим – несовместимо.

После этих слов, бескомпромиссно произнесённых бородачом, мир Василия раскололся на две половины. Первая являла собой компанию, которая за те несколько месяцев, что он возглавлял рекламный отдел, слилась с его сущностью настолько, что Вайнштейн уже не видел себя вне фирмы, а своих подчинённых – под шефством другого человека.

Вторую же часть представляла Георгина. Прекрасная Джи, без которой Василий не мыслил и дня своей жизни. Недавно они сняли квартиру в центре города. Каждой ночью, когда Вайнштейн освобождался от работы, они сливались в неистовых ласках, как волны с берегом необитаемого острова… утром они прощались друг с другом так, словно виделись в последний раз… а когда Василий давал своим креативщикам задание и сбегал с работы, они встречались в парке, садились на скамейку и слушали гул монохромных машин… внимали солёному шуму индустриального города… говорили о том, что годы идут… что сейчас самый подходящий момент завести ребёнка…

Вайнштейн позвонил Джи и сообщил с дрожью в голосе, что не сможет прийти домой: важные дела. Девушка отнеслась к этому с пониманием и, положив трубку, почему-то заплакала. Её посетила ужасная мысль, что Вайнштейн больше никогда не вернётся.

Василий снял одноместный номер в захолустной гостинице, которая разлагалась на окраине города, и провёл долгую бессонную ночь в споре с самим собой, пытаясь понять, что же для него важнее: социальный статус, стабильная прибыль, возможность карьерного роста или девушка… девушка, которая заменяла для него воздух, утоляла жажду и голод одним своим видом… девушка, которая любила его…

- Войдите, - сказал директор торжествующим тоном. Александр Петрович условился с Вайнштейном: если Василий останется с компанией, то войдёт в кабинет и скажет об этом. А если выберет девушку – просто заберёт свои вещи, резюме и отправится на помойку. Александр Петрович не спал этой ночью. Он, конечно, понимал, что предпочесть любовь – деньгам могут только бесстрашные романтики, для которых жизнь нескончаемое наслаждение, но Василия никак нельзя было назвать фанатичным трудоголиком.

- Здравствуйте, Александр Петрович… - сказал Вайнштейн и присел на кожаный диванчик. Василий выглядел нервным и не выспавшимся: глаза его покраснели, а под веками синели болезненные круги.

- Я знал, что ты не гедонист, мой мальчик. Пойми… ты талантливый парень. Но любовь и жажда наслаждений, какая обычно охватывает всех молодых людей, это язва, разъедающая персик таланта. Желание развлекаться и нежелание работать: вот, что губит в человеке творца и хорошего специалиста. Своим поступком ты доказал, что достоин работать в «Эспаде» и…

- Александр Петрович… - перебил Вайнштейн, не выдержав, - я долго думал… я не спал и минуты в эту ночь… я даже не виделся с Джи, чтобы не отрываться от рассуждений… как вы знаете, у меня было десять часов чистого времени для того, чтобы найти единственно верное решение… и я не смог отказаться ни от работы, ни от девушки.

- Но ты же не сценарий для телесериала пишешь, Андрюша! – воскликнул директор и развёл руками. – Ты не можешь бесконечно убивать своих героев и воскрешать их. Ты должен сделать выбор. И выбор этот повлечёт за собой неотвратимые последствия. Сделай этот выбор, Андрюша…

- Лучше я предложу альтернативу, чем сделаю такой выбор, - сказал Василий едва слышно и внимательно взглянул на Александра Петровича. Несмотря на то, что глаза директора прятались под стёклами солнцезащитных очков, Андрей знал: директор щурился с недоверием.

- Что за альтернатива? – спросил Александр Петрович.

Когда Вайнштейн открыл дверь кабинета этим утром, директор практически разочаровался в нём. Он подумал, что дух парня можно сломить такой мелочью. Но теперь Александр Петрович начал понимать: Василий ценит себя не больше своей девушки. Значит, о двухминутной страсти говорить не приходилось. О стремлении к беспрерывному наслаждению тем более.

«Всё дело в любви…» - подумал Александр Петрович и приготовился выслушать альтернативу.

- Я очень доволен своими креативщиками… они прекрасные ребята и мозги у них на месте. Иногда они предлагают такие идеи, что я спрашиваю себя – а не крадут ли они такие оригинальные мысли из какого-нибудь закрытого источника? Но потом я понимаю, что они просто хорошие работники. Я очень доволен коллективом. Прошлого менеджера по рекламе не любили, поскольку он пьянь и тунеядец. Меня же уважают за талант и трудолюбие. Но моя секретарша… Василиса… осталась работать в фирме, должно быть, по какой-то случайности. Она не имеет понятия о грамоте, пишет слово «интеллигент» с четырьмя ошибками в первых двух буквах и думает, что Вагнер – это современный футболист.

- Василиса… - произнёс Александр Петрович, но так тихо, что стало понятно: это всего лишь мысли вслух. - Василиса… ах, эта… неудивительно… бывшая жена твоего предшественника. Не имеет высшего образования. Устроилась по блату… они развелись с этим менеджером ещё до того, как мы его выкинули. Он страшно пил в последнее время… не предложил ни одной идеи… и она вышла замуж за кого-то другого, кажется… вроде бы кого-то значимого… - директор снял очки и поместил их в карман фланелевой рубашки: он никогда не приходил на работу в официальных костюмах. – Только я не понимаю, к чему ты клонишь.

- Если бы вы уволили Василису, Александр Петрович, её место смогла бы занять Георгина, моя девушка. Георгина разговаривает на четырёх языках, иногда помогает мне с проектами. К тому же, она не смотрит футбол и довольно остроумна… Георгина могла бы стать Дэвидом Огилви, если бы родилась мужчиной. Прошу вас… не заставляйте меня делать этот чудовищный выбор… дайте нам шанс…

Договорив это, Вайнштейн набрал побольше воздуха в лёгкие и перестал дышать. Ему казалось, что одна лишняя фраза или вздох могут повлиять на решение Александра Петровича. Василий не получил высшего образования и теперь не смог бы устроиться в хорошую компанию. К тому же он и Джи хотели завести ребёнка, а затем пожениться в следующем году. А ведь у них даже не было собственной квартиры…

- И всё-таки ты родился под счастливой звездой, Васенька… - Александр Петрович улыбнулся и потянулся к кнопке интеркома.

- Александр Петрович! Спасибо! Вы не пожалеете… - Вайнштейн вскочил со своего места и хотел уже подбежать к директору, чтобы крепко пожать ему руку, но Александр Петрович только отмахнулся:

- На самом деле я принял это решение чисто из корыстных соображений… так что не благодари меня. А теперь, - сказал Александр Петрович перед тем как связаться со своей секретаршей, - проваливай…

Когда Василий открыл входную дверь и вбежал в квартиру, Джи вышла ему на встречу. Её заплаканное лицо походило скорее на неразборчивый рисунок пятилетнего ребёнка, волосы растрепались, а руки дрожали как у хронического алкоголика. Девушка взглянула на Вайнштейна с отчаянием и подумала, что сейчас он возьмёт её за руку, выведет в коридор и скажет, что у него есть другая, но Василий лишь подошёл к Георгине и поцеловал её. Бутылка шампанского, которую он держал в руках, упала и разбилась о паркетный пол, но они не обратили внимания на это.

- Я… я такая дура… - сказала девушка. – Я думала, что ты меня бросишь…

- Я и хотел, - сказал Вайнштейн. – Но понял, что это обойдётся дороже…

- Ты разбил шампанское…

- Когда я увидел тебя, то понял, что не хочу ни пить, ни есть. Несмотря на то, что я не пил и не ел уже двое суток…

На следующий день, как только Вайнштейн пришёл, сразу же отправился в кабинет директора. Предстояло самое сложное – сказать Василисе, что она больше не работает в фирме. Директор облачился во всё чёрное, лишь дужки очков сияли розовым цветом.

Серебристые лучи солнца проникали сквозь щели в рамах оконцев и заливали комнату странноватой предрассветной дымкой. Пахло чернилами и сургучом. На столе Александра Петровича помимо договоров с зарубежными компаниями и объяснительных провинившихся работников лежало личное дело Василисы, в которое уже был вложен чистый листок.

Когда секретарша Александра Петровича, толстая тётка с разнокалиберными, как у британки, зубами сообщила своим отвратительно визгливым сопрано, что пришла Василиса, директор лениво взглянул на золотые швейцарские часы, обвивавшие его запястье преданной змейкой, отпил немного из кружки с кофе, поставил её на стол и только затем ответил по интеркому:

- Пусть войдёт. Хоть и опоздала на два часа.

Секретарша сказала что-то своей коллеге, затем аппарат зашумел и заглох. Дверь приоткрылась с надломленным скрипом. Румяное лицо женщины протиснулось в образовавшееся отверстие, и виноватые глазки забегали по кабинету. Сначала Василиса посмотрела на Вайнштейна снисходительно, затем уставилась на директора и раболепствующим тоном произнесла:

- У вас прекрасные очки, уважаемый Александр Петрович.

- Прекрасный комплимент, уважаемая Василиса… как вас там?

- Петровна! – сказала Василиса и с чувством безоговорочного триумфа распахнула дверь. Она стояла в топике, оголявшем её смуглый животик и грудь до самой диафрагмы и потёртой джинсовой мини-юбке – Не правда ли знаменательно, что наши отцы были тёзками?

Александр Петрович не удостоил женщину ответа, издали взглянул на свою секретаршу, которая перебирала бумажки в маленьком предбаннике, и велел той прикрыть дверь. Когда она это сделала, директор указал Василисе на диван:

- Садитесь.

- Я постою.

- Если хотите упасть, то стойте. Дело ваше.

- Тогда я присяду.

- Не запачкайте кожу. Диван стоит восемнадцать тысяч, - сказал Александр Петрович и отпил из кружки с кофе.

Василиса осторожно присела на самый краешек, закинула ногу на ногу и повернулась к директору в таком ракурсе, чтобы он смог увидеть розовую полоску трусиков под её юбкой. Вайнштейну казалось, что через какую-то секунду женщина спросит, не является ли знаменательным тот факт, что дужка очков Александра Петровича и её трусы сегодня окрашены в один и тот же цвет. Глаза директора были сокрыты под пластмассовой пеленой очков и никто не мог понять о чём он думает. Прошло несколько минут напряжённого молчания, прерываемого только завывающим где-то вдалеке ветром. Василий знал, что начинать разговор ему не следует. Александр Петрович, должно быть, любовался открывшимся видом, а женщина понимала всю серьёзность момента и предпочитала молчать.

Когда Вайнштейн от волнения забарабанил пальцами по столу, Александр Петрович медленно подвёл ладонь правой руки к очкам, снял их ленивым движением и положил в карман фланелевой рубашки. Затем директор открыл личное дело Василисы, достал из него чистый листок и протянул Вайнштейну вместе с гелиевой ручкой. Василий передал всё это женщине и уселся поближе к директору.

Вайнштейн принялся барабанить пальцами по столу. Александр Петрович посмотрел на часы и отпил из кружки с кофе. Ветер завывал всё яростнее. Ворох из комьев пыли, целлофанового пакета и пожелтевших листьев поднялся к окну, а затем унёсся в небытие.

- Что это? – спросила Василиса.

- Это листок.

- Это я вижу. Но зачем этот листок мне нужен?

- Чтобы ответить на этот вопрос, нужно взглянуть на ручку, - сказал Александр Петрович.

- Я должна написать название своей любимой телепередачи? – попыталась пошутить Василиса и неестественно рассмеялась.

- Вы всерьёз полагаете, что бездарные остроты становятся смешнее от закадрового смеха, дорогая? – Александр Петрович поставил кружку на стол и приподнялся.

- Я просто не понимаю, чего вы от меня…

- Пиши заявление об уходе, – сказал Александр Петрович совершенно другим тоном. Василий поёжился. Директор прекратил сутулиться, выпрямил плечи и стал походить на разъярённого льва. – Чтобы через тридцать минут тебя уже не было в офисе. Я аннулирую твою аккредитацию.

Василиса приоткрыла рот от удивления, потом выдала несколько фальшивых смешков. Но когда женщина поняла, что Александр Петрович не шутит, в глазах её разразился ад. Через несколько секунд ад затопило водой и по щекам девушки потекли фосфоресцирующие слёзы.

- Але…ксандр… Петро…вич… - протянула она, затем пробежала весь кабинет и встала перед директором на колени, положив руки ему на грудь. Женщина взглянула на него снизу вверх и принялась прижиматься головой к его ноге. – Пожалуйста! Не оставляйте меня! Я ведь… я ведь совсем одна осталась… Ильюшенька, как вы его выгнали… сразу спился… он давно уже спился, но… вы же знаете… это единственный мой заработок… ну нет у меня высшего образования… да и способностей у меня ни к чему нет… но, пожалуйста… не надо меня выгонять… этот гад… урод этот поганый… обрюхатил меня под конец… я теперь одна, с ребёночком…

- Сделаешь аборт, - сказал директор, обхватил девушку за руки и приподнял её. Затем он отстранился и уселся в кресло. – После купишь себе букварь и пойдёшь учиться.

- Аборт это грех! – воскликнула Василиса, затем упала на колени, прижала ладони к лицу, будто начала молиться, и поползла к Александру Петровичу. – Ну что мне для вас сделать… хотите я буду вашей…

- Убирайся отсюда, дура! – закричал директор, вскочив. Ты думаешь, мне от тебя что-нибудь нужно?! У меня прихлебательниц и так хватает: десять любовниц в десяти районах города. Не считая жены... Каждой любовнице нужно по кольцу с бриллиантом в четыре карата и ослепительному джипу. Я ведь не мультимиллионер, в конце-то концов!

- Александр Петрович! – взмолилась Василиса и потянулась к директору, но тот указал Вайнштейну на выход и, дождавшись пока тот поднимается со стула, отправился к двери.

- У тебя есть полчаса, чтобы написать заявление. Не напишешь, мотивируя это беременностью… что ж… хорошо – у меня найдётся несколько приёмчиков... по профсоюзной, так сказать, линии…

- Почему вы выгоняете меня?! – Вскричала Василиса и поднялась. Зрачки её расширились, губы подрагивали. На её лбу выступила испарина. – Я ведь работала себе и никому не мешала! За что вы решили меня уничтожить?! Что я вам сделала?!

Директор дождался, пока Василий покинет предбанник, и сказал: «Против твоей персоны я ничего не имею. Но так уж сложилось… я не могу рисковать таким работником как Василий. Ибо за его идеями будущее наших франчайзинговых проектов. По крайней мере, в ближайшие два месяца. Я, в отличие от него, точно знаю – на однозначный вопрос, что он выберет, девушку или фирму, он ответит даже не думая. А мне ой как не хочется терять одного из своих лучших сотрудников. Ты – мой гамбит. Жертва, которую я приношу ради многомиллионной прибыли… а теперь пиши. И чтобы без глупостей…

Александр Петрович прокашлялся, и направился на выход из кабинета. Вскоре его шаги утихли. Воцарившаяся тишина лишь изредка прерывалась стуком печати о стол.

Василиса перестала плакать, вытерла слёзы, подняла с пола листочек и ручку. «Он выбрал бы девушку, значит… как это всё романтично…». Женщина подала готовое заявление об уходе на стол секретарше, плюнула на пол, расплылась в радиоактивной ухмылке и вышла из кабинета с гордо поднятой головой.

На следующий день солнце взошло раньше обычного. Клубничный кофе, который Джи ежедневно заваривала в маленькой бельгийской кофеварке, был особенно ароматным, а в автобусе нашлись два свободных сидячих места и их обивку, по счастливой случайности, никто ещё не изрисовал чёрным маркером. Вечно улыбавшийся нескладный охранник, походивший скорее на бутылку пива, чем на человека, шутливо отдал Василию честь, а его девушке улыбнулся и, подмигнув, спросил номер телефона. Георгина сказала Вайнштейну, когда они вошли в просторный алюминиевый лифт, что если в этой фирме все будут такими же весёлыми, она полюбит «Эспаду» так же сильно…

В кабинете Вайнштейна было четыре стола, поставленных буквой «Т». За двумя из них сидели креативщики – кучерявые и веснушчатые ребята, которым на вид можно было дать лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Глаза их скрывали тугие очки в старомодных оправах, а во ртах постоянно торчали дымившиеся сигареты. Перед ними располагались пепельницы, которые приходилось очищать по три раза за день, и чистые альбомные листки.

Василий занимал два оставшихся стола, заваленных неровными стопками упитанных папок, формулярами, чистыми альбомными листками и брошюрованными документами.

- А здесь довольно-таки мило, - сказала Джи и подошла к наглухо закрытым пластиковым окнам. – Но воняет затхлостью.

- Что поделаешь…

- Как это что? Нужно всего лишь открыть окно…

Георгина потянула на себя ручку и распахнула пластиковое окно. Атмосфера комнаты наполнилась свежестью и чистотой. Макс, приземистый парень, которого считали неформальным лидером, сказал: «Эх ребята… вроде считаем себя такими мозговитыми, а про окно даже не подумали…»

Джи уселась рядом с Вайнштейном. Он взглянул на неё так влюблёно, словно они не гуляли вчера целую ночь под звёздами, а встретились только что после годовой разлуки.

- Что сегодня на повестке дня? – спросил Макс.

- Опять снимем ролик про алкоголика и вывесим его на youtube, чтобы тамошняя гопота обосрала нас с ног до головы? – спросил Вихрь, прикуривая от сигареты Макса.

- Ещё раз выразишься перед девушкой, я оторву твой язык и напишу им авангардное полотно. Уяснил? – спросил Василий и, дождавшись кивка Вихря, продолжил, - мы должны за несколько дней придумать слоган к новому сигаретному бренду. Я вчера разговаривал с Александром Петровичем, и он сказал, что контракт наш. Итак, начинаем мозговой штурм…

Креативщики присвистнули, а Макс захлопал в ладоши. Вихрь извинился и вышел из кабинета.

Александр и Шопен, которого называли так за его старомодное пальто и страсть к классической музыке, склонились над своими листочками и начали что-то записывать. Макс затянулся, выпустил изо рта густое облако треугольной формы, вышел из-за стола и начал прохаживаться по комнате. Василий попросил Джи взять в руки папку с надписью: «главные варианты» и ходить вокруг ребят, записывая лучшие, по их мнениям, идеи. Когда она встала, Василий начал просматривать лежавшие перед ним документы. Некоторые он подписывал, другие откладывал в сторону, а третьи выкидывал в пластмассовую урну, стоявшую прямо под столом. Шаги Макса становились всё размашистее. Неформальный лидер увлёкся придумыванием слогана до такой степени, что не заметил, как докурил сигарету до фильтра и продолжал затягиваться давно потухшим бычком. Когда с документами было покончено, Василий поднялся из-за стола и подошёл к Георгине

- Ну как? – спросил он едва слышно, чтобы не мешать ребятам.

- В целом неплохо… только вот с этими перебор… - Джи подошла к Шопену, склонилась над его листочком и указала на два предложения, написанных каллиграфическим почерком: «Вы собираетесь жить вечно? Тогда почему страшитесь рака лёгких?», «Рак это не смертельно. Рак это еда».

Вайнштейн улыбнулся, дал Шопену дружеский подзатыльник и отправился за стол. Вихрь вернулся через несколько минут с пакетом, заполненным банками дешёвого пива.

- Налетай парни! – сказал он и выставил купленное на стол. Креативщики виновато улыбнулись и уставились на Василия: он разрешал выпивать только в обеденный перерыв.

- Вася… ну, может, передохнём?

- Ладно… - сказал Вайнштейн, - но только если это поможет генерации идей.

- Ооо… - протянул Вихрь, - это ещё как поможет генерации… этих… идей…

Когда креативщики открыли банки и принялись пить, Вайнштейн тихонько поднялся из-за стола и подошёл к Джи. Она всё ещё стояла за спиной Шопена и переписывала фразы.

- Они очень талантливы, - сказала Георгина.

- Я знаю.

- Они…

- Пойдём… я кое-что тебе покажу… - прошептал Вайнштейн.

- А как же работа?

- Это очень важно… - сказал он и обхватил ладонь Джи.

Они вышли за дверь незаметно для креативщиков, прошли длинный коридор, на стенах которого были развешаны портреты великих поэтов и писателей, ступили на аварийную лестницу и отправились наверх, к распахнутому люку, который вёл на крышу. Василий выбрался на чистый воздух первым, затем помог подняться Георгине.

Со всех сторон прямоугольную крышу офиса окружал парапет. Облицовка этого низенького заборчика была стилизована под древнегреческие рисунки. Перед коробком лифтовой шахты стояла деревянная скамейка. Джи направилась туда, но Вайнштейн остановил её и кивнул на тыковку солнца, замершую под куполом неба. От светила струился небывалый сказочный свет, лучи которого преображали город. Серые его безвкусные здания, озарённые солнцем, выглядели не так безнадёжно и даже несколько загадочно. А мэрия вовсе казалась древним европейским замком, по нелепой случайности оказавшимся на здешних улицах.

- Как тут красиво… - прошептала девушка и посмотрела на Василия.

- Я люблю тебя…

- Я тоже люблю тебя, мой альбатросик…

- Джи… моя любимая Джи… солнце вечно… пение птиц бессмертно… земля будет крутиться во все времена, даже если человечество вымрет… красота не имеет времени и границ… и твоя красота тоже. - Вайнштейн встал на колени и достал из кармана сверкающее обручальное кольцо. - Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я не обещаю тебе яркой безоблачной жизни, а на вечное существование не претендуют и Боги… но кому нужна вечная жизнь в мире, где каждый день знаменуется испытанием, а?

Вайнштейн хотел сказать о своей любви к девушке ещё что-то, а также несколько слов о рекламе, но Георгина сжала его в объятиях и заткнула поцелуем…

Василий сидел один в своём кабинете и улыбался. Он попрощался с Джи только что. Она сказала, что зайдёт в магазин, накупит продуктов и приготовит изысканный ужин. Сначала Вайнштейн хотел отправиться вместе с ней, но потом понял, что находится в долгу у Александра Петровича и должен закончить со слоганом для рекламы сигарет сегодня же.

- Та-ааа-ак… - сонно протянул Вайнштейн, взглянув на листок Вихря. На нём неровным, как диаграмма пульса, почерком было накалякано восемь бредовых слоганов. Интересным Василию показался только один:

«Сигареты – не язва общества. Язва общества – наркотики. Вот и боритесь с ними».

Василий переписал эту фразу на отдельный листочек и хотел, было, взять в руки записи Макса, как вдруг услышал взревевший автомобильный мотор, сдавленный вскрик (до боли знакомый сдавленный вскрик!) и пистолетный выстрел. Затем был ещё один вскрик, мужской. После этого – протяжённая автоматная очередь, за которой последовал взрыв. Вайнштейн обхватил голову руками, его начало трясти от страха, а внезапный порыв ветра смёл все листки и папки со стола. Василий вскочил со стула и бросился на выход.

- Она была… она была совершенством, выраженным в законченной формуле… а я её потерял…

Василий лежал на кожаном диванчике в кабинете Александра Петровича. Тот прохаживался вдоль стола и не мог найти успокаивающих слов.

- Она спросила меня… не остаться ли ей… а я знал, что если она останется, я не смогу подготовить слоган…

- Табачная компания оформит нам франшизу. Без всяких там условий. Слоган можешь предоставить хоть завтра, хоть послезавтра… - Александр Петрович ухватил кресло на колёсиках за спинку, подкатил его к Вайнштейну и уселся напротив. - Твоя девушка действительно была совершенством… возможно даже: она стала для тебя всем… но жизнь не заканчивается с её потерей… ведь я…

- Да что вы понимаете?! – Вскричал Василий и закрыл лицо руками. – Что вы можете понять?! У вас десять любовниц в десяти частях города… не считая жены… и все они… все как одна…

- Я соврал этой суке, чтобы она заткнулась, Васенька… на самом деле… моя жена погибла в двадцать лет. Прекрасные шестидесятые! Тогда ещё не было ни бизнеса, ни франчайзинговых компаний… я был простым инженером на автомобильном заводе со средним окладом… жил в коммунальной квартире, которую для меня снял отец… среднестатистический партийный работник… я тогда хотел застрелиться… но отец вовремя вошёл в комнату… он забрал пистолет и огрел им меня по голове с такой силой, что меня положили в больницу… с тех пор я как-то не помышляю о самоубийстве… когда я пришёл в себя в больничной палате… я думал только о ней… я думал о своей девочке каждый день после того, как она погибла. Я думал только о ней… двадцать четыре часа… тысяча четыреста сорок минут… восемьдесят две тысячи шестьдесят четыре секунды… думаешь, я высчитал это только что? Нет… Я не спал, отказывался от еды, а компотом поливал цветы. И просто считал секунды. Я смотрел на дверь и думал... я каждое мгновение думал, что она войдёт… что врачи ошиблись… что не было никакого обрушения моста… что их автобус ехал не по той трассе… и знаешь, что самое смешное? Я полагал, что боль засела во мне навеки, и до самой своей смерти я буду думать только о своей девочке. Но я ошибался. Время лечит боль. Запомни это. Время даёт самое главное. Забвение… потому что время – это последнее пристанище для человека, который потерял родного человека… и пока ты считаешь свои секунды, дурачок, помни, что когда-нибудь ты всё равно забудешь о своей Георгине… и тогда ты займёшься рекламой и снова будешь придумывать хорошие слоганы. А теперь – иди в кабинет и попытайся начать работать… время на создание рекламной кампании всё-таки ограничено… а оформление франшизы само по себе ещё ничего не даёт…

Вайнштейн поднялся с дивана, посмотрел на Александра Петровича равнодушным взглядом и вышел за дверь. Коридор ещё никогда не был таким длинным, а флуоресцентные лампы впервые припекали так сильно. Ноги вязли в кафельном полу. Василию казалось, что теперь он будет вечно брести по барханам офисной Сахары. Но вскоре он остановился у двери в свой кабинет и дёрнул ручку. Креативщики сидели на своих местах. Они не смеялись друг над другом, не травили одесские анекдоты и даже не разговаривали. Макс, Вихрь, Шопен и Александр только смотрели на Василия с сочувствием. Безжизненно переставляя ноги, Василий дошёл до своего кресла, уселся в него и закрыл глаза. Окно до сих пор было открыто и одним своим видом напоминало о Георгине. Вайнштейн почувствовал прикосновение её ладоней… он быстро распахнул глаза и взглянул на соседний стул, но не обнаружил там ни девушки, ни её рук.

Рабочий день подошёл к концу, но никто не произнёс и слова. Вихрь, Александр и Шопен встали, кивнули Василию, который любовался видом заходящего солнца и бурыми очертаниями заката, по очереди пожали руку Максу, а затем ушли.

Вайнштейн перевёл взгляд на неформального лидера и спросил так тихо, словно собирался умереть через несколько минут..

- Почему ты не уходишь?

- Потому что я понял, в чём тут дело, Василий. Ты восьмой менеджер по рекламе за четвёртый год. На этой должности никто не держится больше шести месяцев… на неё наложено проклятье!

- Проклятий не существует…

- Так или иначе: Александр Петрович выгонит тебя. Он всегда выгоняет своих лучших сотрудников… предпочитает стирать их в порошок, прежде, чем они займут его должность.

- Я больше не собираюсь занимать его должность... после… после… после того как погибла Джи, меня уже ничего не интересует.

- Я знаю, что он выгонит тебя, Василий… пойми, ты очень хороший рекламщик… «Ривьера в бутылке»: это вообще классика жанра. Прошлые менеджеры, Бог с ними, всегда воровали у нас. Но сколько бы мы ни работали, никогда бы не придумали такого слогана. Ты лучший из нас. Настоящий рекламный мозг… но Александр Петрович выгонит тебя… не подумай, что я пугаю тебя… скорее, готовлю. Когда этот червяк заставит тебя подписать заявление об уходе, ты сможешь рассчитывать на нас. Пока ты не закончишь вышку, мы будем помогать тебе деньгами… а если нечем платить за квартиру – сможешь пожить у Шопена. Он один живёт в трёхкомнатной, потому что никто не выносит слушанье классической музыки по вечерам… в общем… не отчаивайся совсем… и не стоит… - Макс поморщился и сделал вид, что перерезает горло большим пальцем. – Джи была великолепна… но если бы она могла говорить с тобой, то попросила бы не делать этого… в общем… прощай…

Как только Макс закрыл дверь, Вайнштейн поднялся, подошёл к окну и распахнул его. Где-то вдалеке завораживающе пели птицы, мурлыкали коты и шелестели листья деревьев. Вовсю раздавались шумы индустриального города и ревели моторы машин.

- Раз… два… три… - Василий захлопнул окно. Послышался глухой сдавленный треск, после которого в кабинете воцарилась абсолютная тишина.

Вечерний город ещё никогда не был так красив. Освещённые окна жилых домов казались факелами, сами здания – стенами, а длинные петляющие тротуары – коридорами. Вайнштейн бродил по улицам, пока ноги не устали, а затем достал из кармана сотовый телефон и позвонил Максу.

- Василий? Говори.

- Мне нужна машина.

- Машина… зачем?

- Хочу кое-куда съездить.

- А ты не…

- Всё будет в порядке.

- Ладно… говори куда подъехать…

Макс припарковался у въезда в парк на своей серенькой тойоте девяносто восьмого года. Неформальный лидер креативщиков вышел из машины и стал переминаться с ноги на ногу – пока эта ночь была самой прохладной в году. Вайнштейн подошёл к нему и улыбнулся. Они обменялись крепким рукопожатием.

- Ты это… приходи завтра на работу… что-нибудь придумаем…

- Придумаем… - кивнул Василий. – Тебя подвезти?

- Да нет… я такси поймаю.

- Как знаешь…

Вайнштейн взял у Макса ключи, вставил в замок, повернул. В салоне пахло сигаретами и дешёвенькими женскими духами. Когда Василий завёл мотор, машину тряхнуло, двигатель взревел. Стрелка спидометра взлетела до шестидесяти, а затем медленно скатилась вниз. Макс махнул Вайнштейну на прощание, сложил руки в карманы и медленным шагом отправился в сторону автобусной остановки. Василий выехал на проезжую часть и продолжил движение на средней скорости. Когда Вайнштейн пересёк черту города, надавил педаль газа. Деревья по обе стороны от трассы пролетали всё быстрее, дачные домики мелькали зелёными и коричневыми кляксами. Василий притормозил у пункта ГАИ. Ставни небольшого двухэтажного домика с крышей, походившей на шляпу китайского рабочего, были заколочены, а человек в милицейской форме спал на раскладном стуле у поворота на незаасфальтированную дорогу. По ней горожане каждый год выходили к морю.

Вайнштейн проехал ещё несколько километров на маленькой скорости, наслаждаясь видом оголённых деревьев и бесконечных сопок, утыканных слева и справа от дороги. Вскоре на горизонте появилось море. Бесплатная дорога заканчивалась у шлагбаума и забора, за которым располагалась коммерческая стоянка с турбазой, приносившей владельцам огромные деньги в летний сезон. Осенью же вся территория находилась под присмотром нескольких охранников, которые по ночам лежали пьяные в своих коморках.

Вайнштейн притормозил у въезда, заглушил мотор и вытащил ключи. Василий потянулся, вышел из машины и направился к турбазе. Переступив через низенький свежеокрашенный шлагбаум, Вайнштейн спрятал руки в карманы и осмотрелся. Сотни маленьких домиков, напоминавших своим видом шалаши или индейские вигвамы, были сгруппированы перед песчаным пляжем. Пахло морскими водорослями и рыбой. Кричали неугомонные чайки. Слышались монотонные удары волн о берег. Вайнштейн прошёл поселение, снял обувь и отправился по холодному колкому песку к морю. Василий остановился в нескольких сантиметрах от линии, за которую не забегала вода, и прилёг. Свежий ветер ерошил его волосы, приторный запах моря выместил все остальные. Вайнштейн закинул руки за голову и уставился в небо. Оно было усеяно звёздами, как Эльдорадо – золотыми постройками.

«Солнце вечно… - думал Вайнштейн, - пение птиц бессмертно… земля будет крутиться во все времена, даже если человечество вымрет… красота не имеет времени и границ… на вечное существование не претендуют и Боги… но кому нужна вечная жизнь в мире, где каждый день знаменуется испытанием? Кому, Джи?»

Василий смотрел на грациозную луну, и её оранжевый полукруг напоминал очертания Георгининого лица. Вайнштейн улыбнулся, и Джи ему подмигнула. Василий закрыл глаза, вдохнул полной грудью и почувствовал свободу. Ту самую трепетную свободу, которой так не хватает офисным работникам, миллионерам и простым обывателям!

- Две тысячи девяносто восемь… две тысячи девяносто девять…. две тысячи триста…

Чайки выкрикивали какие-то непонятные фразы, запах моря вымещал все остальные, ветер завывал в далёких-далёких сопках, а волны ласкались с берегом так, словно это было их последнее рандеву...