Литература

– Девочка, ты в четырнадцатый?

Я притворяюсь глухой. Надеюсь, он не переспросит. Но он подходит на пару шагов ближе. Господи, прошу, пусть он ничего не говорит!

…аах! Охотник тонет в болоте. Он опирается на ружье, поднимает облепленное грязью лицо в серое небо. Кричит. Никого. Вязкая жижа с хлюпаньем засасывает его в торфяные недра. С хлюпаньем…

– Девочка, так ты сюда?

Этот голос. Хлюпанье болотной жижи. Человеческие слова, произнесённые нечеловеком.

Мне делается страшно. Я боюсь поднять глаза и тихонько плачу. Слёзы капают в бумажные ладони сборника рассказов Богумила Райнова, который лежит на моих коленях.

– Я тебя испугал?

Ааа! Опять его голос! Кто знал, что он подойдёт в это время к кабинету детского логопеда? Я спокойно жду своего врача. Она – Милка Бончева. Большая, белая, ласковая. Как мама. Я лечусь у неё от заикания. У меня получается. Я уже могу общаться с одноклассниками. Вчера прочитала у доски стихотворение Михаила Лермонтова на уроке русского. А сегодня вот сижу себе возле кабинета, тихонько читаю вслух «Чёрных лебедей» того самого Райнова. Краем глаза вижу силуэт, приближающийся ко мне. Не обращаю внимания. И тут этот голос. Господи! Сырое чавканье болотной жижи.

Как-то мы с мамой смотрели передачу «Эти милые животные». Я тогда маленькая была.

И тут показывают собаку. Здорового такого дога. А он и говорит прямо в камеру «Ма-Ма!». Слово-то человеческое. А голос – собачий. Я так испугалась, что заорала, как сумасшедшая. Мама меня потом долго мятным чаем отпаивала.

– Ты слышишь меня? – сырое чавканье возвращает меня в коридор поликлиники. Страшно. Еле заметно я киваю головой.

– Так ты в четырнадцатый? – числа у него получаются особенно отвратительно.

Я снова киваю. И он САДИТСЯ РЯДОМ!

Превозмогая неизвестно откуда взявшуюся боль в шее, я исподтишка бросаю на него взгляд. Уф! Человек! Слава Богу! На вид лет под шестьдесят, плотный такой. Седой бобрик волос. Вязаный под горло свитер подпирает остроконечную седую же бородку.

Мужчина смотрел на меня. Яркие голубые глаза, на губах улыбка. Только бы снова не заговорил!

…охотник снова кричит. Никого. Жижа засасывает его всё глубже. С верхушки синей ели срывается ворон и делает в небе круг над охотником.

– Доктор Бончева чудная женщина.

С ужасом я замечаю, что он почти не шевелит губами, когда говорит. Голос идёт изнутри.

– Она меня заново человеком сделала. Полноценным членом общества!

Ну, насчёт полноценного, это он, пожалуй, того…

– Ты заикаешься, да?

Еле заметно киваю головой.

– А я вот нормальный с детства был. Извини, я хотел сказать, что дефектов речи у меня не было.

Идиот! У меня их тоже не было. Я внезапно стала заикаться. Логоневроз. Переволновалась. Хотя мама уверена, что это всё из-за двоюродной сестры. Когда мне десять лет было, ездила в Пловдив. Погостить. Сестра моя, Руфия, тогда уже взрослая совсем была. Ну и заикалась сильно. При этом лицо её ангельское так кривилось страшно. Как у одержимой. Вот мама и уверена, что всё это после того лета. Ну а я-то знаю, что нет. Не из-за Софии всё это. Просто маме боюсь рассказывать…

– Тридцать лет я проработал спасателем.

Снова захлюпала торфяная жижа на далёком северном болоте.

– Начинал пожарным. И везло мне всегда. В огне не горел, в воде не тонул. А какой голос у меня был! Я и на гитаре, и так мог…на свадьбы меня спеть приглашали.

Спасатель замолкает. Я снова украдкой смотрю на него. Голубые глаза блестят влагой. Когда он молчит, он даже симпатичный. На голливудовского актёра похож. Имени не помню.

– Пять лет назад, – без всякого перехода продолжает он, – один мальчик, выпал из окна. На землю не попал, зацепился за крышу оранжереи Ботанического сада. Кроха совсем.

Я прекрасно помню оранжерею, расположенную в самом что ни на есть центре города. С трёх сторон окружает оранжерею ботанический сад, с четвёртой подпирает, наверное, тот самый злополучный дом. Старинный такой, этажей на семь, с остроконечной черепичной крышей.

– Я и вызвался снять его. Неуязвимый, – спасатель горько всхлипывает. Или это он просто прокашливается?

– Спустили меня из окна на тросе. Встал я ногами на крышу оранжереи. А она стеклянная вся. Переплёты старинные, свинцовые. Мальчонка уже синий весь от страха и холода. Мать его дура, в окне орёт. Пристегнул я малыша к свободному тросу, свистнул своим, поднимайте, мол. И чувствую вдруг, крыша под ногами качнулась. Думаю, голова у меня кружится. И вдруг крыша мягко так вниз пошла. Вместе со мной. Ребята уже ребёнка подняли. А окно узкое. Пока втащили его. Кинулись за мной, а я уже на своём тросе сквозь стёкла вниз прошёл. Ну и рванули они сгоряча. А рамы-то свинцовые… Край одной с куском стекла под углом повернулся, ну и вскрыл мне горло вместе с нижней челюстью. Я тогда ничего не почувствовал. Только комбинезон мой оранжевый вдруг на груди тёмным стал и горячим…

Спасатель умолкает. Я вздыхаю с облегчением. Тут дверь кабинета вдруг с пушечным треском распахивается, выпуская из своих недр стайку шумных младшеклассников.

На пороге, большая и белая, стоит доктор Бончева.

– Здравствуй, Лила, проходи в кабинет. Здравствуй, Стан!

Спасатель встает, опередив меня, подходит к Милке Бончевой и целует ей руку. Меня ужас охватывает. Я думала, только в кино мужчины женщинам руки целуют.

– Не надо, Стан, – доктор Бончева ласково отнимает руку у спасателя, а сама второй гладит его по седому ёжику волос. Тут у меня в горле отчего-то запершило, и иду я быстро в кабинет, а там на кушетку сажусь.

…охотник бессильно бьёт ладонями по жиже перед собой. Ружьё медленно погружается в трясину рядом. На болоте темнеет.

– Тебя Стан не испугал? – доктор Бончева смотрит на меня поверх узеньких очков без оправы.

– Не-а, – шепчу, опустив голову. При этом я зачем-то крепко зажимаю в кулаки свои косички.

– Стан Виталов – настоящий мужчина, – голос Милки при этом заметно теплеет. Скольких он спас! И до сих пор из МЧС не уходит. Сейчас, правда, он в офисе работает, за компьютером. Он тебе успел рассказать про случай тот, в оранжерее?

Я киваю. Доктор Бончева встает из-за стола, подходит к большому окну. Поворачивается ко мне. Я смотрю на её силуэт, в контражуре.

– Ему много говорить теперь надо. Чтобы не разучиться навыкам речи. Правда, люди пугаются его голоса. Жена от него вообще ушла. Не выдержала. Тогда, в оранжерее, ему голосовые связки стеклом напрочь вырвало. Но он не хотел молчать до конца жизни. И пришёл ко мне. В газете прочитал, что я – заслуженный врач-логопед… Я ему сразу сказала, что я – детский специалист! Но потом пожалела, записала его на приём. Три года он ко мне на занятия ходил. И дома упорно тренировался. И научился говорить! Желудком! Стан – герой! И в обычной жизни тоже.

Милка молчит. Подходит ко мне, осторожно высвобождает из моих кулачков косички.

Приподнимает легонько мой подбородок, и, посмотрев мне в глаза, говорит:

– Всё в твоих руках, Лила. Просто перестань волноваться, когда хочешь что-нибудь сказать.

В эту ночь мне опять снится тонущий в трясине охотник. Вот уже пять лет я просыпаюсь по ночам с громким криком ужаса. В каждом моём новом сне охотника неотвратимо засасывает всё глубже и глубже. А ведь в первый раз, когда мне вдруг приснился этот кошмар, охотник всего лишь оступился на кочке….

Но на этот раз ощущения совсем другими. У меня появляется уверенность, что он выберется. Охотник собирается с силами, опирается на плашмя лежащее в грязи ружьё, и громко кричал по-русски: «Стан, ко мне! Стан!». С громким карканьем поднимается в небо воронья стая. А с опушки леса уже несется в сторону болота крупная собака-ньюфаундленд в яро-оранжевой попоне. Метра за три до хозяина пёс падает на брюхо и медленно ползёт к нему. «Стан, дружище!» – охотник, погрузившийся в болото уже подмышки, осторожно разматывает с шеи грубый афганский платок-шемаг. Намотав один конец на кулак, он бросает второй псу. Тот, ухватив край платка зубами, осторожно пятится назад. Торфяная жижа неохотно отдает свою жертву.

Спустя десять минут на крупной кочке рыдает промокший насквозь грязный человек, крепко прижимая к себе большую чёрную собаку в оранжевой попоне.

Я открываю глаза. Через занавеску ласково светит нежное осеннее солнце. На душе у меня легко и свободно. Первое, что я сегодня сделаю, так это позвоню своему однокласснику Ярославу, и спрошу, как у него дела. Я буду щебетать, как птица, долго и свободно, ведь я больше не заикаюсь!