Литература

Он жил в раздевалке сортировочного цеха почти в самом конце ряда. Все его сородичи стояли напротив окон, и иногда по вечерам солнце играло бликами на их металлической поверхности, а пылинки, которые кружились в воздухе, попадая в лучи заката, казались искрами догорающего дня. Разумеется, сам он об этом не знал, ибо у шкафов, как известно, нет глаз, и о своём месте в мире они могут только гадать по тем скудным сведениям, которые даёт им их собственная шкафовая сущность. И этого, надо сказать, было вполне достаточно, чтобы за несколько лет своей жизни сформировать представления о мире, в котором он жил; хотя и не слишком много. Во всяком случае, не вполне достаточно, чтобы сказать себе с полной убеждённостью, что этот мир из себя представляет.

Впервые мысли о сущности Бытия появились у шкафа № 27 очень рано. Ещё когда его только принесли в раздевалку сортировочного цеха и поставили между 26-ым и 28-ым. Он помнил о том ощущении спокойствия, которое давала изначальная внутренняя пустота, не нарушаемая ещё никакими предметами внешнего мира. В понимании 27-ого этого мира и не было вовсе, существование было понятным и определённым: есть он, пустой шкаф; он есть просто потому, что он есть. Жизнь текла своим чередом, наполняя каждый новый день чудесными открытиями.

Его соседи – номера 26 и 28 казались мудрыми и знавшими жизнь взрослыми. Рядом с ними 27-ой чувствовал себя наивным ребёнком. Своя когда-то милая сердцу пустота постепенно стала казаться ужасным недостатком, которая мешает ему понять то, о чём толкуют соседи в своей полноте и неповторимости внутреннего мира. «Не страшно, - говорили они 27-ому, - скоро и сам всё узнаешь».

И действительно: на следующий день кто-то открыл дверцу шкафа № 27 и оставил в нём кожаную куртку, потёртые джинсы и пару ботинок. Это, по-видимому, был новый рабочий сортировочного цеха, но какое это имеет значение? Для 27-ого столь внезапные перемены внутреннего мира были поразительны. Жизнь, казавшаяся раньше столь понятной и определённой, стала вдруг совершенно иной, новой и незнакомой; как если бы кто-то взял – и сменил слайды в проекторе. Но самое важное – теперь он понимал своих соседей, понимал те вещи, о которых они говорят между собой и каким они видят мир (если, конечно, слово «видеть» применимо к шкафам), который до этого словно не существовал, ведь не было ничего такого, что обнаруживало его в своих проявлениях. В том, что оставлял он в каждом из 30 шкафов, стоящих в раздевалке сборочного цеха.

Вскоре шкаф № 27 заметил, что содержимое соседей и его собственное в целом, похоже, и что определяется оно, по-видимому, самой сущностью шкафа. «В нас есть только то, - думал 27-ой, - что мы можем вместить согласно своей природе и то, что есть в нас, определяет наши представления о мире». Эта мысль посетила его однажды вечером в конце рабочего дня, когда люди как всегда меняли нутро своих шкафов с курток и потёртых джинсов на грязные спецовки и рваные перчатки. А окна горели в лучах заката, не существующего для каждого из 30 шкафов раздевалки сборочного цеха.

С тех пор 27-ой перестал надеяться на то, что мир когда-нибудь откроется ему таким, какой он есть сам по себе. Он понял, что только некоторые отголоски непостижимого Бытия предстают в нём в виде чьих-то курток и ботинок, сменяемых после рабочего дня спецовками и хозяйственным мылом. Конечно, трудно было смириться с мыслью, что мир – это чьи-то старые шмотки, но по-другому, в других обличиях он не представлялся 27-ому. Единственное, по чем он мог судить о мире были всё те же старые шмотки.

В некотором смысле это было даже хорошо: шкаф № 27 был похож на остальных. Он понимал своих соседей, а соседи понимали его и поэтому он не чувствовал себя одиноким здесь, в раздевалке сортировочного цеха среди других, точно таких же шкафов, в этом непостижимом, загадочном мире. Впрочем, очень скоро соседи стали казаться ему скучными. Когда 27-ой пытался высказывать свои мысли, они либо не понимали его, либо заявляли, что эти размышления есть бесплодная метафизика и признак незрелого ума. «Быть зрелой личностью, - говорили они, - значит принять тот факт, что мир является именно таким, каким он предстаёт в своих проявлениях. Считать его чем-то иным есть либо самообман, либо самонадеянность – и то, и другое является наивысшей глупостью». Поначалу 27-ой пытался спорить, но быстро понял, что в этом мало толку. Мировоззрение его оппонентов содержало в себе точку опоры относительно реальности, которое давало им чувство определённости и стабильности в жизни, чего вновь, уже во второй раз в своей жизни был лишён шкаф № 27. Больше он ни с кем не спорил: было понятно, что каждый по-своему прав и не прав одновременно.

А однажды он обнаружил, что на верхней полке, куда нынче редко заглядывал его хозяин, в самом тёмном углу выросли ажурные кольца паутины. При более пристальном изучении оказалось, что эти кольца сливаются в спираль, которая закручиваясь к центру, создавала впечатление бесконечности, непостижимой и прекрасной, как мир, который не суждено увидеть таким, какой он есть никому из 30 шкафов раздевалки сортировочного цеха.