Литература

Среднестатистическая пизда, которая пишет стихи, считает себе чем-то божественно удивительным. Её буквально распирает от чувства собственного величия, она становится дурной и мокрой, лепечет глупости о любви и прочей невообразимой пошлости. Иногда её так раскорячивает, что она реально воображает, что Бог, да-да, именно Бог, вкладывает в её пустую голову все эти идиотские строчки. Чаще всего это бесит. И только мадам Штейн... Вот ей можно простить. Не потому что она поэт. Нет! В истории человечества бабы в поэзии жиденько обосрались, не написав ни одной великой строчки. Так что и стихи Штейн отвратительно убогие и пустые.

Мадам Штейн – наивная блядь, но настолько наивная, что даже увлечение поэзией кажется милым. Познакомились мы с ней на каких-то чтениях. В полутьме кафе, в туалете которого символично плавало несмываемое говно, разновозрастные полулюди натужно пародировали богему, между ними нервно ходили сутулые официантки, а я сидел в углу и изображал из себя единственного зрителя. Меня привела сюда подружка, которую я послал на хуй, как выяснил, что она тоже прочтёт сегодня что-то из новенького. Послал не вслух, рассчитывая, что моя выдержка будет вознаграждена этой же ночью. И вот, когда эта дура взобралась на сцену, ко мне и подсела Штейн.

– Привет, красавчик! – сразу начала она. – А ты кто, я тебя не помню.

– Я муза, – пошутил я. – Вася.

– Да ну! – обиженно надула губки. – Я же говорю: не помню тебя, а мы тут каждую неделю собираемся. Если бы музы существовали, они бы чаще заходили.

– Зайти-то – хуйня вопрос. Только ты что думаешь, вы у меня одни такие талантливые? Раньше не получалось. Да и сейчас заглянул только, чтобы одну тёлочку, – и на сцену пальцем тщысь, – а точнее в одну, творческое семя внедрить.

Я понятное дело загонял, но Штейн задумалась.

– Это как? – спросила.

– Ты же поэт, блядь! Не знаешь, разве что вы, блядь, поэты не сами пишите? Рукою вашей водит Бог, и пальцами по клавиатуре тоже он стучит. А вы только, блядь, оболочка, сосуд его гения.

– Блядь!

– В точку!

– Нет, почему блядь и блядь. Разве муза не должна быть какой-то возвышенной, немного неловкой и капельку нежной.

– Затрахали вы меня, девочка. Ты что думаешь, мне делать больше нечего кроме как с вами поэтами. Это вообще моя вторая работа.

– А… Я не девочка.

–А кто?

– Я – мадам Штейн.

– Эх, мадам, и откуда у современных стихоложцев тяга к хуевым псевдонимам?

– Нормальный псе…

– Забей. Это был просто стон. На чем остановились?

– На внедрении.

– Ну да, внедрение… Все так вот и пришёл я сюда, чтобы осчастливить одну из дам талантом. И только даму, я обычная муза, не из этих…

Мадам Штейн задумалась, повозила пальчиком по столу и спросила осторожно:

– А тебе нужна, какая-то конкретно…

– Вот это деловой разговор! – обрадовался я и встал. – Пойдём.

Честно говоря, я думал, что она спросит все же: куда, зачем. Но Штейн молча поднялась и пошла вслед за мной к выходу. Вот что у поэтов не отнять так самоотдачи, пусть и тратят они себя на всяческую хуйню. У самого выхода я показал фак корчившейся на сцене моей уже бывшей подружке, получив в ответ злобный хрип микрофона. Все время пока я вёл Штейн в кусты, она молчала. Только в кустах очнулась.

– Ваня, а как…

– Становись на колени, – перебил я.

Она подчинилась. Я сразу вытащил свой член и ткнул им в лицо.

– Зачем? – испугано спросила она.

– Ты же хотела внедрения?

– Ну, я думала наложением рук…

– Что за глупости! Соси.

– Не, я могу все переиграть…

Она тут же сунула хуй в рот.

– Ты, мадам, не думай, что в искусстве, а тем более в поэзии, получается все по мановению волшебной палочки. Такого понятия как талант – не существует вообще. Бог тебе сегодня дал, завтра не дал, послезавтра у тебя голова болит и ты, блядь, в пролёте. А через месяц он вообще о тебе не вспомнит. Да и вообще, думаешь – Бог что-то решает. Ни хуя подобного. Ему без разницы все такое. Мелочи, пушинка. Он даёт нам разнарядку: внедрить три поэтических дара на единицу площади. И все. А уж мы-то трудимся. Ищем вас реципиентов, выбираем. А ещё ведь и уламывать приходится. Это ты вот такая правильная, сразу согласилась дар принять, а некоторые строят из себя членов союза писателей, понты кидают. О! Хорошо пошло. Внимание! Сейчас. Сейчас. Готовься принимать… О-о-хо-хо.

Посмотрел вниз.

– Что ж ты, дура, сплёвываешь! – возмутился.

– А что?

– Глотать надо было. Столько дара пропало.

– И теперь что?

Застегнул я ширинку, посмотрел на неё грустно.

– Есть, конечно, способы, – а в голове-то у меня сразу щёлк-щёлк. – Ты одна живёшь?

– С мужем и детьми. У меня…

– Ладно. Тогда ко мне.

– А это точно поможет.

– Пиздатой поэтессой станешь, без вопросов.

– Здорово! – обрадовалась она.

И, правда, здорово! И, вот как такой милой бабе, как Штейн, не прощать её поэтическую блажь? Я прощаю.