Литература

Паша переел салатов у жены Балабанова. Мать была ее старой подругой, и Паша имел планы на новогодний вечер, но режиссер задержался в Москве. Паша узнал об этом уже после того как выпил. Пришлось наврать про срочную работу, извиниться перед хозяйкой и другими дамами бальзаковского возраста. Пока он делал реверансы, мать сперла ключи от машины. Орать на нее в гостях было бы некрасиво. Бешенство распирало его вместе с газом от шампанского, мать и остальные женщины упрашивали остаться до утра. Голова трещала, он понял, что ни минуты не вытерпит в этой душной коробке. «Поймаю такси», — сказал он, пытаясь придать голосу максимально вежливые интонации.

— Блядь! — выдохнул он, отбежав на два квартала. Салаты с шампанским рывками выходили из его горла. Где-то вдалеке хлынуло стекло, хором завизжали бабы.

— С новым годом! — проорала в ухо кучка подростков. Рядом взорвалась ракета, Павел шарахнулся в сторону.

— Блядь... — Паша собрал с крыши чьей-то машины мокрый снег, пожевал его и прополоскал рот.

— Держи, братуха! — Мужик в оранжевой куртке тыкал его поленом. — Органик груп! На березовых дровах!

За пазухой у мужика глухо брякали бутылки, горлышко торчало из рукава.

— Бери, не удержу! — кряхтел мужик.

— Спасибо, не надо.

— Да бери! Ебали мы этот закон! — Папа Карло сунул ему полено, прижал низ куртки и рванул дальше, скользя и отклоняясь от курса.

— Да что это такое? — крикнул Паша. Поморгал, чтобы согнать с линзы гной, и прочел на бутылке название DROVA.

Паша употреблял только благородные напитки, а не какие-то DROVA. Шел мокрый снег, ветер жалил голую поясницу. Паша одернул свитер и куртку, задница все равно мерзла. Он встал под фонарем, изучил информацию на этикетке, убедился, что полено до него не открывали, и сделал пару глотков. Водка оказалась нормальная. Конечно, не виски, не ром и не текила, но на вкус не совсем говно.

Ветер усилился, до проспекта Энергетиков было очень далеко. Паша достал из сумки айпэт, чтобы посчитать километры. Получалось больше штуки даже на самом дешевом такси. Снежные хлопья таяли на сенсорном экране. Полутрезвые гопники пялились на бутыль, на Пашины зеленые ботинки. Водка разжигала ненависть к социальной группе.

Таджиков на улице было великое множество, больше, чем русских. Наверное, на праздники им становится душно в съемных квартирах с пахнущими гнилой картошкой матрасами и нестиранным шмотьем. Или что у них там в этих квартирах — Паша не выяснял.

Он думал завалиться в какой-нибудь клуб, но после мамашиной подставы развлекаться не хотелось, а за вход пришлось бы платить как за такси.

Паша выпил треть полена и закурил. На улице стало теплее. Он размышлял: может, открыть машину по телефону, а потом соединить провода? Нет, это было бы глупо. Паша поздравил с новым годом друзей в фейсбуке и двинулся в сторону дома.

В конце улицы он упал. Паша даже не понял, как оказался сидящим рядом с огромной кучей коричневого снега.

Мир вокруг менялся очень быстро, Паша не успевал замечать, как перед ним появлялись разные люди, тревожно вглядывались в его лицо и исчезали. Алкаш в мерзком пуховике прочел длинный монолог о суках, которые не продают ночью пиво с первого января. Он предлагал помочь и почему-то хватался за полено, а Паша отпихивал его ногой.

Ветер усилился. Паша встал.

К поребрику подкатила коричневая от грязи девятка: ни номеров, ни ее родного цвета невозможно было разобрать. Водитель опустил стекло. Паша матюгнулся от восхищения.

Такого сходства с Вонгом Карваем он еще ни разу не видел. Это был не маститый Карвай без возраста, а совсем еще юный Вонг с округлым подбородком и пухлой верхней губой, слегка поперченной щетиной. Водитель прикурил тем самым трогательным жестом, который Вонг тысячи раз копировал на пленку. Паше даже показалось, что включился знакомый саундтрек. Паша отвернулся, украдкой поднял айпэт и сфотографировал себя на фоне водилы.

Карвай ждал. Паша сказал, что у него нет денег, и это чистая правда. Последние потратил на букет для жены Балабанова.

Таджик состроил гримасу, как будто ему все равно.

Паша посмотрел, где находится ближайший банкомат, и влез на заднее сиденье. При этом он, кажется, ушиб голову, но совершенно ничего не чувствовал.

— Куда ехать? — спросил Карвай.

— С новым годом, — ответил Паша.

Он попросил таджика притормозить у банкомата, запихал карту в щель и начал набирать пин-код. Получилось со второго раза. Пальцы как-то вдруг перестали гнуться, Паша почти не чувствовал экран. Вместо двух тысяч из банкомата вылезла целая пачка.

— Угол Энергетиков и Шоссе революции, — скомандовал Паша, считая тысячные купюры. Их было двадцать, ровно треть его зарплаты.

Карвай кивнул. Это показалось Паше странным. На всякий случай Паша показал ему маршрут на айпэте.

— Знаю, знаю, — кивнул Вонг, слегка улыбаясь. — Убери, а то уронишь.

— На, — Паша отслюнил ему штуку. — Купи себе лапши.

Вонг не счел нужным обернуться, как будто тысяча рублей его сильно оскорбила.

Паша положил айпэт рядом на сиденье и отхлебнул из полена. В полене было уже на донышке, Паша сам не заметил, куда исчезла остальная водка, и хотел написать об этом в фейсбуке. Вонг пиздел с кем-то по мобиле, прижимая руль левым локтем. В салоне пахло бензином и ванильным освежителем, от которого заложило нос и заболела голова. Паша про себя обозвал Вонга ванильной жопой, но Карвай это услышал и что-то ответил.

Паша не мог понять, где они едут. Во всяком случае, машина шла не в ту сторону, куда указывал айпэт. Он хотел сказать об этом Вонгу, но губы не разжимались, как будто у Паши вообще не было рта. Вонг притормозил у растяжки с надписью «ШИНОМОНТАЖ». На переднее сиденье уселся М. Найт Шьямалан, а к Паше на заднее сиденье втиснулся нагловатый Ким Кидок в серой шапке-гондоне. От Кима разило нестиранной одеждой. Ким потыкал Пашино плечо и просипел что-то по-корейски. Шьямалан громко заржал и закурил вонючую сигарету. Все вокруг заволокло дымом, и только печатка на пальце Вонга освещала путь.

Паша понял, что его раздевают. Причем в буквальном смысле. Он сидел на чем-то мокром и холодном, а сраный Ким и Шьямалан сдирали с него куртку, как пацанята в финальной сцене «Кулачного права свободы». Вонг курил, упершись задом в капот девятки. Ким напялил куртку поверх своей. Шьямалан сказал что-то по-таджикски, и Ким достал из внутреннего кармана айфон.

— Да вы охуели! — сказал Паша. — Я вас найду по этому айфону, и вы отсосете. Друг у друга.

— Ебало завали, — Ким швырнул куртку в снег. — У пидара вещи не берем.

— На, соси свой огрызок. — Шьямалан засунул айфон Паше в рот.

Паша схватил Шьямалана за руку и рванул на себя, Шьямалан перекувырнулся и задел его ботинком по лбу. Вонг подбежал в замедленном темпе, Паша успел разглядеть ребристую подошву и ушел в черный экран.

— Здравствуй, отец, — Наим обнял Алимжона. — Вот, купи себе что-нибудь хорошее.

Алим похлопал сына по спине и разглядел через его плечо убитую девятку. Хуршед ковырялся под капотом, Сафарбой, которого все звали Шуриком, сидел на водительском месте.

— Не надо, — Алим сунул деньги обратно. — У тебя карбюратор дрянь, съезди отрегулируй.

— Да хуй с ней, — сплюнул Наим. — Сраное зубило. Я у Джоника бэху возьму.

Русская говнотачка заглохла прямо перед шлагбаумом и с тех пор не заводилась. Втроем они подняли шлагбаум и закатили ее мимо спящего охранника во двор, где стояли в ряд десять пустых газелей.

Несмотря на праздник, многие парни были в фирме. На конвейере в упаковочном цеху стояли бутылки с пивом и коньяком, пластиковые стаканы и тарелки с толстыми ломтями карбонада. Мохаммед Али, которого все звали Миша, рубил баранью тушу. На пандусе перед газелями дымили три складных мангала из «Пятерочки».

Бахтиёр, двоюродный брат Хуршеда, помешивал угли. Наим хотел обняться с ним по обычаю, парень почему-то отпрянул и странно посмотрел на Наима. С Хуршедом он даже не стал здороваться.

— Зачем приперся? — спросил Бахти. — Деньги кончились?

Хуршед растер в руках пригоршню снега и смазал грязь на бумажную салфетку. Сафарбой через рукав взял шампур и начал жевать. Мясо быстро остывало и покрывалось жирной пленкой.

— Ебаный шакал, это свинина!

— Не тявкай, — ответил Бахти. — Мусульманин, блядь, нашелся.

Сафарбой ухватил зубами следующий кусок.

Свинину не ел только сильно верующий дядя Миша. Когда через твои руки проходит столько свинины, покупать что-то другое просто глупо. Таджики каждый день массировали свинину, резали, отмывали кровь со столов. А коптильный цех мог совратить любого мусульманина за две минуты.

На пандус вышел очень кучерявый армянин с пачкой сигарет.

— Они у нас работают? — спросил армянин.

Бахти помотал головой.

— Ну так пошли на хуй, кто их вообще пустил?

— Это сын дяди Алима, а вон тот — сын дяди Миши, — Бахти кивнул в сторону Хуршеда. — Приехали с новым годом поздравлят.

— Вас тут вообще быть не должно, — завелся армянин. — Идите на Дворцовой срать. И ты со своими шашлыками. Развел тут хуй знает что.

Бахти протянул ему шампур.

— Не надо мне ваших ебаных шашлыков, валите домой! Конвейер весь засрали! Бутылки кто будет выносить?

— Я вынесу, — нехотя сказал Наим. — Зачем так орешь, давно не ебали?

Армянин щелкнул зажигалкой и уставился на Наима тяжелым взглядом:

— Так, я иду на КПП и зову охрану.

— Ебыря своего позови, — Наим заржал.

Армянин отшвырнул сигарету, прыгнул с пандуса и зашагал в сторону шлагбаума.

Над бетонным забором поднялось красно-синее зарево. Бахти смотрел зачарованно, как будто с неба спустился космический корабль.

— Еб вашу мать! — прошептал он.

Порванный рот болел. Паша стянул мокрый свитер и надел куртку, тоже грязную, но хотя бы не мокрую внутри. Нагреб серого снега на газоне и попытался отчистить штаны. Нашел айфон с корочкой замерзшей слюны. К счастью, он работал. Более того, показывал, куда едет айпэт. Айпэт покружил немного по спальному району и встал у гипермаркета «Карусель», совсем рядом. Паша понял, что это минимум на час.

От холода он слегка протрезвел. Спросил у друзей в фейсбуке, стоит ли вызывать полицию. Никто не ответил. Паша набрал МЧС.

Через полчаса он ехал на уазике, мигалка переливалась как новогодняя гирлянда. За рулем сидел молодой Хаяо Миядзаки, справа — злой невыспавшийся Дэвид Линч, а рядом с Пашей — Годар средних лет. Наверное, дагестанец.

Сзади на некотором расстоянии ехали три других уаза, что указывало на значительность совершенного таджиками деяния. Линч мрачно смотрел на экран айфона. От «Карусели» айпэт поехал обратно к тому месту, где таджики избили Пашу. Постоял у заправки и медленно пополз к группе строений напротив.

Полицейская машина въехала в промзону, Паша разглядел знакомую вывеску «Шиномонтаж».

— Чё ты люстру врубил? — сказал Годар. — Нас плохо видно или как?

Миядзаки выключил мигалку.

Охранник на КПП спал. Через грязное стекло можно было различить включенный телевизор начала девяностых и ноги в шерстяных носках, лежащие на диванном валике.

Подошел очень кучерявый армянин. Он пнул дверь сторожки, внутри кто-то матюгнулся. Вылез алкаш в камуфляже. Он поднял шлагбаум и распахнул ворота.

Армянин что-то объяснял Миядзаки, показывая в сторону освещенных окон. Миядзаки слушал его с нетерпеливо-брезгливым видом. Паша вылез размять ноги, ему страшно хотелось пить. Он бы сбегал на заправку за бутылкой перье или ессентуков.

— Ну, тут все понятно, — сказал повеселевший Линч.

— Идиоты, — добавил Годар. — Восемь лет за двадцать штук. Хоть бы уехали подальше.

Хаяо подрулил к пандусу и остановился рядом с девяткой, которая щерилась открытым капотом.

На пандусе стоял Лесли Чунг и ворошил угли в мангалах.

Чунг понимал, что бежать ему некуда. Или специально ломал комедию. Паша заранее ненавидел этого мудака. От запаха шашлыков заныло под языком.

Хаяо, угадав его мысли, взял два шампура, понюхал и протянул один Паше. Чунг сделал движение рукой, как бы защищая мясо, и опустил глаза.

— Приведите русского! — заорал Линч. — Кто здесь начальник?

Армянин пытался втолковать полиции, что он тут заведует производством. Его никто не слушал. Таджики сновали по огромному залу между коробок и деревянных поддонов. Минуты через три вышел русский, похожий то ли на Мэтта Дэймона, то ли на Вилле Хаапсало, только намного выше.

— Сразу видно, что начальник, — одобрил Хаяо.

Втащив Чунга с шашлыками, полиция заперла двери. Русский предложил им шампанского, Линч отказался. Паша попросил воды.

— Щас принесу, — ответил армянин.

Хаяо проводил его недовольным взглядом, как будто кучерявый хотел смыться.

— Собирай таджиков, — сказал Линч.

Русский пожал плечами и направился в соседний цех.

Паша уже шатался от усталости и чуть не вырубался стоя.

Армянин вручил ему двухлитровую бутыль воды. Паша присосался к ней так, будто не лежал на морозе, а пересекал пустыню где-то в Средней Азии. За мутными полосками полиэтилена он видел таджиков, которые носились в разные стороны как духи сажи. Навстречу полиции выступил огромный печальный Тоторо с тесаком. Его левая рука лоснилась от бараньего жира, фартук был весь в коричневатых разводах.

— Дядь Миша, где остальные? — зевнул армянин.

Тоторо нахмурил широкие брови и поклонился Паше.

— Простите, что так получилось. Эти люди не достойны называться таджиками.

Следом за Тоторо вышел старый Карвай, он плакал.

— Я отдам денги, — обещал старый Карвай. — Сколко надо?

— Нисколко, — Хаяо выплюнул жесткий кусок.

— Объясняю, — Линч покосился на тесак. — Ваши бараны действовали по предварительному сговору в составе преступной группировки. Хиппану нанесли телесные повреждения.

Старый Карвай опустил голову. Паше показалось, что он переигрывает.

— Даже если вот этот хиппи не напишет заявление, мы все равно должны их арестовать.

— Не тяните время, — предупредил Хаяо. — Вам же хуже будет. Ведите остальных.

— Я принесу, — лопотал старый Карвай. — Всё нормално будет. Ребята половину сейчас соберут.

Линч закатил глаза, как будто устал бороться с беспросветной тупостью:

— Кончай по ушам ездить! Я тебе кто, сявка из метро? Мне поджопников не хватает?

Таджиков собрали в коптильном цеху. Хаяо и Паша просунулись между грязными полосами полиэтилена, от которых вход был похож на большой металлоискатель.

— Эти все в говне, а мы потом жрать покупаем, — сказал Хаяо.

Паша не слышал: он был готов облизать пустые стеллажи, такой там стоял запах.

— Ну что? — спросил Миядзаки.

Паша вглядывался в побелевшие от питерской зимы лица. Казалось, он попал в фильм Куросавы «На дне». Который, кстати, не входил даже в первую тысячу из Пашиного любимого списка, потому что Паша ненавидел социалку.

Таджики обсирались от страха, Паша это знал. И все же, они смотрели на него с презрением. «Пидор, бездельник», — читалось в их глазах. Оранжевые линзы со знаком $, зеленые ботинки, сумка из конопли, штаны от очень крутого, но малоизвестного дизайнера. Он был похож на иностранца, который попал в СССР семидесятых. На одном из таджиков была, кстати, шапка «петушок», как у Пашиного отца в юности.

Паша уже ненавидел их всех. Он не был расистом, как и все либералы. Но конкретно эти таджики его бесили. Они прятали тех гондонов, которые бросили Пашу в ледяную дрисню, избили, ограбили, оставили валяться без сознания. Любой из них мог сделать то же самое.

— Все? — Линч просунул голову в жалюзи.

— Вроде, да, — скривил губы Хаяо. — У Расула спроси.

Годар явился через минуту, волоча Лесли Чунга.

За окнами поднялось новое красно-синее зарево. Паша слышал, как полиция бегает по зданию, до них долетали обрывки переговоров по рации. В цех втащили еще трех таджиков — один прятался в холодильнике, другой в пустой газели. Третий на ходу натягивал штаны.

— Достаем документы, — скомандовал Линч.

Тоторо проворчал, что не носит документы в спецовке.

— Поехали в отделение? — предложил Годар.

Два таджика под конвоем Годара сходили в подсобку за вещами. Духи сажи путались в одежде, открывали бумажники и протягивали карточки из ФМС — неловко, как будто у них замерзли пальцы.

Хаяо прищурился и повертел перед носом чью-то карточку:

— Сколько заплатил?

Двоих сразу увели — у одного разрешение было просрочено, второй не успел купить. Хаяо пристально вглядывался в карточки остальных.

— Ну чо, где твои-то? — зевнул Годар. — Зря, что ли, столько народу нагнали?

Паша вдруг понял: он забыл тех таджиков. Один точно был похож на Карвая, другой на Кунала Найяра... или на Шьямалана — индусы все на одно лицо.

Полицейские ждали. Паша тупо смотрел на лица таджиков. В свете галогеновых ламп они распадались на бесконечные отражения Карвая.

— Где остальные? — спросил Линч. — Сколько человек было на смене?

— Да вроде, это все, — ответил русский.

Паша честно сказал, что не видит здесь нападавших. Бежать им было некуда — здание оцеплено. Значит, их прячут где-то еще.

— А если присмотреться? — подмигнул Линч.

— Вот этот, — твердо сказал Паша.

Чунг сразу ему не понравился — возможно, из-за глупой улыбки. Шашлычник попал под раздачу первым. Вторым Паша выбрал высокого горбоносого парня с широкими губами, похожего на верблюда. И третьим — жирного таджика, который слишком нагло смотрел.

— Все, поехали, — улыбнулся Хаяо. — Остальных — с новым годом.

Таджики вежливо захихикали и хором начали поздравлять полицию.

— Он врет! — громко сказал русский. — Они тут все после смены!

— И чем докажешь? — спросил Линч.

— Вообще-то, есть записи с камер. Одна висит у главного входа, другая у входа на склад.

— Молодец, — кивнул Хаяо. — Комп забираем.

В цех втолкнули нового таджика, он орал и отбивался. От таджика валил холодный пар, как от замороженных продуктов.

Паша прислонился к стене и закрыл глаза. Стало светло, он лежал на воняющем кровью полу, и никто не обращал на него внимания. Русский спорил с женщиной в песцовой шубе. Он говорил, что сменщик еще не приехал и вообще ему надо встречать маму в двенадцать на Московском вокзале.

Женщина заметила Пашу и подошла к его бездыханному телу.

— Это ваш терпила? — спросила она.

Женщина стояла так близко, что Паша мог унюхать запах новых сапог и тяжелый смрад туалетной воды «Поэм» от Ланком. Такой поливалась его тетка, пока не началась аллергия.

— Татьяна Николаевна, — женщина брезгливо протянула руку. — Я следователь, поедем побеседуем.

Паша сел.

В цеху не осталось ни одного таджика, только огромный печальный Тоторо махал метлой на заднем плане. Кучерявый беседовал с русским на повышенных тонах. Они решали, кто поедет в отделение.

— Вы трое — собирайтесь, — скомандовала Татьяна Николаевна. — Только курточку снимите, когда будете садиться в машину. Вы на всяком дерьме валялись, а у меня новые чехлы.

Паша послушно снял куртку.

— Да не сейчас, а перед машиной, — Татьяна Николаевна запахнула шубу. Шлейф духов накрыл Пашу, заболела голова.

— А можно, я маму встречу и потом приеду? — снова спросил русский.

— Нельзя! — гаркнула женщина.

Когда машина выезжала из ворот, их нагнал Тоторо с айпэтом. Паша хрипло сказал спасибо.

Татьяна Николаевна держала Пашу не больше десяти минут, ей кто-то позвонил, и она помчалась по своим делам. Линч и Годар помогли Паше с заявлением и тоже куда-то ушли.

— Подождите полчасика, — сказала Паше девушка в мешковатой форме.

Он спросил, для чего.

— Вас позовут, — сказала девушка и ушла с чайником в туалет.

Паша прождал на лестнице три часа — непонятно зачем и непонятно кого. Девушка давно спустилась вниз в китайской норковой шубке. Мельком он видел армянина и одного из таджиков в наручниках. Годар поднялся с тонкой папкой в руках. Еще полчаса Паша спал на ступеньках, пока его не растолкали и не сделали замечание. Паша прополоскал рот, почистил штаны, умылся, выбросил линзы в ведро и отправился бродить по коридорам. Он очень страдал от того, что не может доехать до дому и принять душ. Хотелось поскорее сунуть штаны в стиральную машину. Кстати, не мешало бы забрать тачку, пока ее не раскурочили новогодние алкаши. Двадцать штук — не такие большие деньги, чтобы ради них терпеть столько неудобств.

В открытом кабинете Паша заметил русского из фирмы, с которым спорили два мужика того же роста и комплекции. Русский с покрасневшим лицом вышел и со всей силы ударил кулаком стену. Паша отпрянул — казалось, парень готов наброситься на него.

Оперативники поманили Пашу.

Один был похож на Кифера Сазерленда, другой на Пак Чхан Ука.

— Вот он говорит, что ты был пьяный и ничего не соображал, — Кифер кивнул в сторону двери. — И указал не тех, кто был на самом деле.

— А он у нас в базе, — как бы между прочим заметил Пак. — Сенная, в прошлом году.

— Я там ничего не делал, просто стоял, — начал оправдываться Паша. — Я вообще был не с ними.

— Рассказывайте сказки, — отмахнулся Пак.

Паша хорошо помнил, как пил с друзьями в баре «Толстый фраер» и потом они совсем немного покричали в честь убитого чурками Егора или как там звали этого мясного.

— Я правда ничего не делал. Просто взяли, отволокли в этот ваш автозак... И оскорбляли все время. Между прочим, я телеоператор, имею право...

— Не отвлекайтесь, — оборвал его Кифер. — Вы их помните или нет?

У Паши засосало под ложечкой. Он не знал, что это значит, но ощущал эту маленькую злую ложку, скребущую внутренности.

— Ну...

— Понятно! — буркнул Кифер. — Не знаешь — не лезь.

Пак водрузил на стол системный блок, открутил кабель от служебного монитора и переткнул клавиатуру с мышью.

— Где тот мужик из фирмы? Пройдите, пожалуйста! — Пак выглянул в коридор.

Русский двигал запись туда-сюда, ему никак не удавалось застать момент, когда те трое зашли в здание. Лиц на записи не было видно. Кифер чуть не выл от раздражения.

— Короче, — заключил Кифер. — Вся эта хрень пойдет на расшифровку. Гости северной столицы посидят в обезьяннике. Вы никуда не уезжайте недельку, окей?

— Окей, — упавшим голосом повторил Паша. Завтра он должен был вылететь в Хайнань на девять дней. Десяти выходных ему не дали, пришлось взять недельный отпуск за свой счет и договариваться, кто выйдет на замену. Паша уже материл себя за то, что связался с милицией.

— Скажи честно, ты нацик? — спросил Пак. — У Лимонова состоял?

В сопливой юности Паша действительно пил с нацболами, но в их компании, слава Аллаху, ни разу не попадался.

— Этим летом в Москве... — продолжал Пак. — И чего тебе приспичило в Москву, дома надоело? Много денег, да? Негде тратить?

Паша смотрел в пол. Ему сильно хотелось послать Пака на хуй, и про себя он уже сделал это раз сто.

— Я имею право снимать репортажи, — тихо сказал Паша.

— И ходят, и ходят на свои марши, — приговаривал Пак. — Задрали совсем. Чё вам дома-то не сидится, ты голодный, что ли? Бухать не на что? Голый, раздетый? Чё тебе не нравится?

Паша машинально теребил ремень конопляной сумки. Он вспомнил, что фотографировал Карвая на айпэт. Паша стал умнее, чем вчера, и решил, что айпэт, пожалуй, отберут в качестве вещдока, а отдадут хуй знает когда, если вообще отдадут.

Пашу вместе с русским и армянином повели смотреть на таджиков. Карвая среди них не нашлось. Русский достал всех разговорами про «невиновных, которые будут страдать ни за что». Армянин тоже раз пять сказал, что взяли не тех. Паша снова указал на шашлычника и жирного — в конце концов, они все мудаки.

Троицу выгнали в коридор, велев подождать полчаса — зачем, никто не уточнил. Из КПЗ вывели низенького таджика с пухлыми щеками. Полицейский снял с него наручники и легонько толкнул в спину — вали отсюда, свободен.

— Стоять! — заорал армянин. — Это он!

Таджик рванул к лестнице, полицейский рухнул на пол. Две сотрудницы шарахнулись в стороны вместо того чтобы ловить таджика. Пак нагнал пухлого у самого выхода — к счастью, дверь была заперта. Кореец вернулся красный от натуги, его серые брюки были замазаны грязью с ботинок. Таджик так вертелся, что рисковал вывихнуть плечо или сломать руку. Он пнул Пака под колено — уже не в первый раз.

— Да еб твою мать! — Пак шарахнул Кима по решетке.

Это был Ким Кидок, теперь даже Паша его узнал.

— Ах ты мразь, — очнулся Кифер. Он схватил Кима за шкирку и тоже приложил пару раз. — А ты куда смотрел, терпила?

— Они все на одно лицо, — мямлил Паша.

Кима увели на допрос, а Пашу снова послали погулять.

— Может, я спать поеду? — спросил Паша.

Им всем троим объяснили, что надо дождаться какого-то Игоря Петровича, но зачем, они так и не поняли. На электронных часах в коридоре было уже четыре.

Они втроем побрели к макдачной — было зябко, в животе ныло и сильно хотелось спать. На широком тротуаре валялись обрывки подарочной упаковки, осколки, окурки. У поребрика попадались бутылки с палками от ракет внутри. Посреди тротуара лежал целый флакон духов «версаче еллоу даймонд», только без крышки. Русский вытер флакон рукавом и сказал, что отнесет жене.

— Это фейк, — объяснил Паша. — Унюхала и не дала. Телки эту тему секут.

Русский молча убрал духи в карман.

Многоэтажки казались Паше длинными, как весь Московский проспект. Темнело, с лилового неба сыпалась снежная крупа. Новогодние украшения в виде светящихся снежинок и голубых закорючек опасно качались. Паше не хотелось бы попасть под одну из этих растяжек. Гирлянды на домах мигали так, что могли свалить с ног эпилептика. Из чьей-то форточки, как сорванный ветром листок, мягко упал презерватив.

У свободной кассы стоял Джейсон Бер — худой скуластый парень с острыми ушами и темными инопланетными глазами. Наверное, черные линзы. Он слегка улыбался Паше, а Паша разглядывал его костлявые руки с очень бледной прозрачной кожей, под которой синели кровеносные сосуды. Паша сразу вспомнил фильм Виктора Сэлвы, где Бер играет ахтунга.

— Подрались с кем-то? — догадался Бер.

— Отпиздили...

Паша начал медитировать на салат «цезарь» в витрине. Он знал, что надо поесть, но к горлу подкатывала тошнота, и корнем языка Паша чуял вкус панкреатина.

Джейсон потер свою прозрачную руку, Паша различил белую татуировку: «Céline et Julie vont en bateau».

— Интересует независимое кино? — спросил Паша.

— Приглашаешь на кинопробу? — Джейсон вонзил в Пашу свой гуманоидный взгляд.

— Вот моя визитка, — Паша порылся в задних карманах и извлек покоробленную, потертую картонку.

— Тоже мне, Миике, — парень убрал визитку в карман форменной рубашки.

— У меня сейчас нет проектов, но если подвернется что-то стоящее, я позвоню.

— Ебаться не буду, — уточнил Джейсон. — Я не против мужиков, просто испытываю отвращение к физическому контакту.

— Я тоже, — успокоил его Паша. — Сходим куда-нибудь. На предпремьерные показы или еще куда-то.

— В феврале будет «FrameRate», пойдешь? — спросил Джейсон.

Они обменялись телефонами, парень налил Паше диетической колы.

Паша забился на диван в дальнем углу зала и достал из сумки айпэт. Русский заказывал целую гору фастфуда, кучерявый торчал в туалете.

В зале было пусто, если не считать спящих бомжей, которые тихо воняли у входа.

Паша привычным жестом снял блокировку. Руке снизу что-то мешало, на футляре вздулся горб. Сняв футляр, Паша охуел: на пол посыпались деньги. Несколько сотенных, купюры по пятьсот, по пятьдесят и даже по десять рублей.

— Блядь, — прошептал Паша. Он вспомнил печального бровастого Тоторо.

Паша сам едва не заплакал, когда пересчитал их. Тоторо набрал ровно двадцать тысяч... Значит, один из тех подонков был его сыном или племянником. Паша вспоминал, как Тоторо вышел извиняться в своем нелепом грязном фартуке. Интересно, чей он отец? Может, шашлычника или жирного, который совсем не при делах? Паше стало мучительно стыдно за свою мелочность. В конце концов, его не так сильно избили, просто пнули пару раз. Карвай не виноват, что Паша такой слабак.

Паша немного успокоился и включил «Олдбоя».

— И хули мне делать? — спросил он, когда вернулся армянин с мокрыми пятнами на свитере.

— Себе взять, — усмехнулся кучерявый. — Заяву ты все равно подал, сами придурки.

— Я не могу.

— Отдай мне, — стрельнул глазами армянин. — Те чё, самому не надо?

Паша помотал головой.

— Ты кем работаешь?

— Оператором. То есть, на самом деле я независимый режиссер, но за это нихуя не получишь.

Армянин кивнул с плохо скрываемой завистью и повернул его руку с олдбоем, Русский приволок поднос, бахнулся на стул напротив и стал пожирать картошку. Армянин, не отрывая взгляд от айпэта, лазал пальцами в картонное ведерко.

— Угощайся, — недобрым голосом сказал русский. Как будто плюнул в картошку или высморкался в гамбургер и ждал, когда Паша это съест.

— Что со мной не так? — спросил Паша.

Русский нахмурился.

Паша тоже:

— Я сам виноват, что меня избили и ограбили? Я не так одет? Много получаю?

— Рожу попроще сделай, — русский с размаху воткнул трубочку в стакан, — и слушай хоть иногда, что тебе говорят. Я тебе отвечаю: все кроме этого кренделя были у нас в фирме. Армен их видел.

— Я тоже видел, — сказал Паша уже не так уверенно. — Даже сфоткал одного.

Русский увидел Карвая и сразу сказал:

— Это Наим. Работал у нас три года. Наглый как павиан.

Армен прищурился:

— Да, рожа знакомая.

— Козлина, — продолжал русский. — Когда его выгнали, ветчину перестали воровать, совсем. Полный багажник увозил. Тварь охуевшая... Я ему один раз сказал, чтобы пол помыл после смены, он лыбится и говорит: «Сам убирай». И шваброй в меня кинул.

— Типа, уже всем обеспечен, работать не надо, — кивнул Паша.

— И все норовил пораньше улизнуть, сука. Машины не погружены, а этот уже переоделся. Один раз я за него грузил вместе с экспедитором.

— А Ринат уехал во Всеволожск без трех коробок, — кивнул Армен. — Тоже недогрузили.

«Какого же хрена ты его не узнал?» — подумал Паша.

Армен был заметно смущен. Он упирал на то, что Наим размордел и сильно изменился. Раньше Наим ездил на восьмерке, теперь на девятке — хрен их разберешь. Он не обязан помнить каждого таджика в лицо.

Русский достал свой айпэт из рюкзака. Макдачный вайфай ловился с трудом, пришлось подойти к самой точке доступа. Русский показал Паше страницу в контакте, где улыбалась рожа таджикского Карвая.

Наим фоткался много и часто, им пришлось отмотать сотни фотографий, прежде чем нашелся Шьямалан. Индус стоял в обнимку с Лесли Чунгом и держал бутылку клинского.

— Паходу, я не совсем ошибся, — сказал Паша. — Укрывательство преступления ему точно пришьют.

— Он нормальный парень, — ответил русский. — Только тупой.

— Конечно, тупой, — подхватил Армен. — Такая сука этот Бахтиёр, скидку никогда не делает. Даже начальству. А я его мог уже сто раз выгнать, вообще не шарит, падла.

— На что скидку? — спросил Паша.

— Проехали, — отмахнулся Армен.

— Ааа, он барыжит наркотой! — обрадовался Паша. — Ну, значит, ему там самое место.

— Тебе-то какое дело, — окрысился русский. — Он тебя на иглу посадил?

Русский тридцать раз успел пересказать эту историю. Ему все время кто-то звонил — то учредитель, то директор, то жена с тещей, то клиенты, то девочки из офиса. Ему позвонила мама, которая действительно приехала на Московский вокзал и волокла два огромных тюка до метро. Паша боялся даже смотреть в его сторону. Только по интонации Паша наконец-то понял, что парень вовсе не против Паши, а даже гордится этим приключением.

— Пора двигать, — сказал Армен, допивая кока-колу. — Мне еще до Тосно пилить, последняя маршрутка уйдет.

У отделения паслась отара таджиков — Паше пригрезилось, что его замочат на месте за то, что заложил их корешей. Таджики пытались под разными предлогами навестить задержанных — один представлялся братом, другой дядей, третий другом. Тоторо и старый Карвай с убитым видом курили на полицейской стоянке.

Паша твердым шагом направился к ним:

— Мне не нужны ваши деньги. Я хочу получить обратно свои.

Тоторо замахал пухлыми руками:

— Берите, берите. Все нормално будет.

Глаза старого Карвая слезились от ледяного ветра и стали похожи на щелочки, как у настоящего китайца. Карвай ничего не говорил, только улыбался Паше.

— У нас на родине, когда один ворует у другого, мы не вызываем ментов, — сказал Тоторо. — Мы все делаем сами.

— Мне не нужны ваши деньги, я хочу, чтобы его посадили. Этого вашего, не знаю, кем он вам приходится, — ответил Паша. — Я не хочу, чтобы он гулял на свободе и гадил русским.

— Берите, берите, — еще шире улыбнулся Карвай.

Паша решил, что у старого Карвая от горя помутился рассудок.

— Если мало, еще принесу, — засуетился Тоторо. — У меня столко нет с собой. Вы мне дайте свой номер телефона, все принесу, все нормално будет.

Тоторо несколько раз пытался схватить Пашу за руку, чтобы показать добрые намерения. Это было невыносимо. Паша даже матери не разрешал себя целовать, а прикосновения грязных рук старого мужика просто бесили.

— Дядя Миша, прекращай, — сказал Армен.

— Еще раз извините, — старый Карвай поклонился.

— Прройдемте! — гаркнул кто-то за спиной.

Таджики отскочили от Паши и заскользили в сторону автобусной остановки.

Пак открыл свою машину и завел двигатель.

— Что, несогласный, память вернулась? — спросил он Пашу.

Паша рассказал корейцу про таджиков в контакте. Пак все время поддакивал, потом достал сматрфон, и русский надиктовал ему адреса.

— Так держать, — похвалил кореец. — Теперь мы их надолго закроем.

— Мне точно нельзя никуда уезжать? — спросил Паша на всякий случай.

— Да нет, почему, — кореец наморщил лоб. — Езжайте куда хотите, мы с вами уже все выяснили. Займемся гостями из солнечного Таджикистана.

Паша сделался так счастлив, словно Пак оплатил его поездку и лично вернул те двадцать штук. Как будто не было унизительного ожидания, косых взглядов и вопросов не по теме. Паша думал пожать менту руку, но решил, что она грязная, и ограничился словами благодарности.

— А мне обязательно приезжать в суд? — на всякий случай спросил Паша.

— Успеете. До суда еще далеко, — Пак сел в машину. — С новым годом и счастливого рождества.

— И вам всего хорошего! — крикнул Паша с кривой улыбкой.

Русский и армянин уже спешили по своим делам. Паша порылся в таджикских деньгах, нашел четыре сотенные и тормознул девятку.

— Угол Энергетиков и Шоссе Революции, — скомандовал он водителю. Кстати, водитель был вылитый Акира Куросава с большими торчащими вперед зубами, даже темные очки такие же, не говоря о кепке. Куросава запросил шестьсот, Паша обозлился. Ему неохота было лезть в лопатник и демонстрировать всю наличку.

Он тормознул маршрутку до метро, которую вел, конечно, таджик. Это был веселый кругломордый тип с красными от анаши глазами. Он тормозил так лихо, будто вчера узнал, где педали. Мужик лет шестидесяти материл водилу, тетка в глубоком климаксе спрашивала мужика, как ему не стыдно. Маршрутку задержали на посту, Паша прождал полчаса и потопал пешком.

Он не понимал, как эти чмошники могли его завалить. Трезвый Паша легко держал стедикам и мог любому зарядить в пятак. Все совпало: водка, плохая погода, случайные деньги, случайные люди. «Сам виноват, — думал Паша. — Посидел бы в гостях до утра и не развалился. Нет, все равно бы ушел».

Никогда еще он не чувствовал себя таким грязным. Как будто его самого забрали в КПЗ и опустили всем отделением. Он вспомнил, что у многих таджиков открытая форма туберкулеза, и был уверен, что уже носит инфекцию. В бронхах скопилась мокрота, в метро у Паши случился легкий приступ удушья.

Дома Паша выключил айфон, включил воду, с наслаждением запихал одежду в стиральную машину и улегся в ванну. Почему-то сильно болело лицо. Когда вода начала хлестать через край, он очнулся, закрыл кран и еле добрел до кровати. Постель качалась под ним, словно он плыл на огромном лайнере. Паша даже чувствовал вибрацию, как будто лежал посреди корабельного дюти фри, а вокруг звонко брякались друг об друга бутылки с элитным алкоголем. Может, это звенело у него в ушах или соседи слишком громко чокались за тонкими стенками — Паша, как и все культурные люди, презирал настенные ковры.

Ближе к утру Пашу стошнило на ламинат. Он проснулся укрытый полотенцем вместо одеяла, выпил два литра воды, наскоро вытер пол и начал кидать вещи в саквояж. Кое-как утрамбовав шмотки, Паша понесся к матери, забирать ключи. Лицо матери побелело, когда она открыла дверь. «Потом объясню», — Паша побежал дальше. Он успел отогнать машину на охраняемую стоянку и ворвался в аэропорт за пять минут до окончания регистрации на рейс. Рысью пробежал на паспортный контроль. Девушка за стеклом трижды взглянула на фото и на самого Пашу, она не могла уловить сходство.

Уже потом, в гостиничном номере Паша решил таки побриться и впервые за сутки встал перед зеркалом. Оттуда выглянул лиловый азиат. К концу отпуска гематомы сменили цвет на желтый, а люди вокруг перестали отводить взгляды. Таджикские деньги успели превратиться в юани и были благополучно потрачены, а девочки на работе решили, что Паша очень удачно загорел. Правда, Пашу совсем не волновало их мнение — его не привлекали ни мужчины, ни женщины. Конечно, он дрочил на порно с транссексуалами, но это совсем не то.

Шло время, Пашу никто не тревожил — ни из полиции, ни из прокуратуры. Он даже не знал, нашли ту троицу или до сих пор держат невиновных. Паша удалил свою страницу в контакте и создал фейковый аккаунт, на всякий случай. Таджики на грязной девятке долго снились ему, он даже задумал фильм о диалоге двух культур, но не нашел спонсора. К тому же, эпизод, где три таджика пиздят русского, могли счесть неполиткорректным. Гораздо лучше, когда трое русских быдлоганов стелют ногами трудолюбивого мигранта, такого, как тот шашлычник. И таджик нежно, как Лесли Чунг или Иисус, смотрит в камеру, прощая обидчиков и вызывая сочувствие зрителя. Это мог быть второй «Катцельмахер», нашлось бы только тысяч двести-триста.

С матерью он не общался полгода. Вернувшись из Китая, Паша рассказал, чего стоила ее глупая выходка с ключами. Мамаша рыдала и оправдывалась. Паша сказал, что ездит и более нажратый, но это никого не ебет кроме тупых овец, которые ни хера не смыслят в вождении. Мать обиделась и перестала звонить: мол, сам приползет и извинится. Зато позвонил тот парень из макдачной.

Парень успел уволиться и теперь страдал от сильной депрессии. Паша ненавидел позитивных идиотов, так что это было самое оно. Парень отвлекал от мыслей о туберкулезе и гепатите В. Паше не нравился Бергман, а Джейсон ненавидел Тарковского, их интересы идеально совпали. Потому что любители Бергмана — мудаки, страдающие синдромом Аспергера, а фанаты Тарковского — портянки с бредом мессианства. Паша уже сменил из-за Тарковского пять близких друзей. Хуже портянок — только фанаты Триера, которым место в желтом доме. Риветт ему, кстати, тоже не нравился, но Паша терпел француза, чтобы не ссориться.

Они не знали друг друга по имени, оба страдали легким неврозом и были подвержены обсессивно-компульсивным расстройствам. Паша не гнушался брать его за руку, а Джейсон в его туалете не стелил бумагу на стульчак. Дошло до того, что они поочередно пили из одного стакана.

В сентябре Паша выиграл тендер на короткую документалку, нечто среднее между фильмом и социальной рекламой. Джейсон еще весной состряпал сценарий: молодой гастарбайтер в оранжевой каске «выходил из тени», начинал учить язык Пушкина и Гоголя, а в финале триумфально устраивался на работу с «белой» зарплатой. Идею друга признали самой креативной. Паша стеснялся даже перечитывать эту хуйню, но выплаты за квартиру и машину грузили еще больше. Джейсон пошел в лобовую атаку: вспоминал Эйзенштейна, ссылался на Лени Рифеншталь. Конечно, если подсластить говно, выйдет не конфета, а сладкое говно. Джейсон это не отрицал. Даже гений вынужден пахать на кровавый режим. Но им обоим надо с чего-то начинать.

Паша знал: друзья-либерасты начнут плеваться. Он выбрал самого нищебродского нищеброда, который считал себя фотографом, и попросил найти интересные лица. За три штуки приятель облазал все стройки в округе, нащелкал таджиков на свой огромный никон и раздал визитки. Другой нищеброд гнал пургу как Тарковский, дал понять, что Паша всего лишь оператор, и предлагал «оригинальные решения», без которых Паша только запорет весь проект. Короче, задолбал. Еще пара приятелей, с которыми он иногда пил в ирландских барах, напрашивались в консультанты по исламу.

Джейсон Бер проболтался, что сдает квартиру таджикам, снимай — не хочу. Только не надо говорить, что это его квартира, они там все засрали. Паша отправил его искать локации, Джейсон тоже прислал кучу фотографий. Насчет разрешений кураторша велела не волноваться.

Паша выбил пустую студию для проб. Договорился со старым и очень крутым осветителем. Звукореж запросил в районе двадцатки, хоть и пил с Пашей довольно часто. Паша сам жалел, что не пошел на другое отделение. Еще один друг смонтирует ему короткий ролик для ТВ и расширенную версию для фестивалей. Хотелось сделать все на уровне, а не как всегда. Паша уже снял за свой счет двадцать две короткометражки, которые смотрело от силы сто человек. Они могли быть безупречны, но дешевка есть дешевка. Здесь же появился небольшой, но шанс развернуться по-настоящему.

Паша отправил смету, составил график съемок. Он три раза рисовал кадроплан, и кураторша его утвердила. Звукооператор, водитель и осветитель выкроили время, локации были найдены, с владельцами помещений уже договорились. Короче, все было на мази.

У входа в телецентр собралась толпа, как перед открытием УФМС в будний день. Подъехала кураторша в норковом жакете, выбритом тонкими продольными полосками. От нее ничем не пахло, что говорило о хорошем вкусе. Она вместе с Пашей рассмотрела кандидатов, человек тридцать пустили внутрь, последовала обычная процедура проверки документов. Половина сразу повернула назад, остальные нехотя достали паспорта.

Таджиков заставили пройтись, сказать несколько слов на камеру, улыбнуться и помахать рукой.

Услышав, что им заплатят меньше тысячи, актеры занервничали. Высокий таджик, похожий на индуса, сказал во весь голос:

— Жиды!

Кураторша отвела режиссера в сторонку:

— Я вас на любую стройку привезу, снимайте забесплатно. Тоже придумали, каждой швали по штуке давать. Походите там с камерой, поснимайте, как они строят, и все.

Она предложила оставить одного, заплатить ему побольше и как следует натаскать.

Паше сделалось нехорошо. Он пытался объяснить, что глупо скакать по неизвестной стройке и снимать незнакомых людей со спины. Женщина стояла на своем: найти одного таджика и снять его на этом вашем зеленом экране, а вокруг присобачить что-нибудь, вы это умеете. Спорить с ней не имело смысла, лучше промолчать и сделать по-своему.

Таджики снова разорались: кто-то решил, что их сейчас уже сняли, а потом сделают фильм и не заплатят. Они обсуждали это кидалово и показывали пальцем на сиськи в норковом жакете. Дама теряла терпение и зыркала по сторонам.

Паша заметил парнишку среднего роста, который не участвовал в общем сраче и так печально рассматривал аппаратуру, словно раньше снимался у Карвая и скорбит о несовершенстве российской режиссуры. Паша уловил даже сходство с Лесли Чунгом.

— Ах ты сука! — воскликнул про себя Паша.

— Вот он подойдет, — норковый рукав указал на Чунга. —Единственный нормальный тут.

Паша кивнул.

— Подержите, я позвонить, — она сняла жакет и вручила ему. — Где у вас тут?

Когда остальные, матерясь, вышли вон, а дама отправилась искать туалет, он подошел к Чунгу вплотную:

— Узнаешь меня?

Чунг поднял глаза на невысокого Пашу, потому что сам был еще ниже.

— В чем дело, уважаемый?

Паша на секунду решил, что опять перепутал таджиков. Нет, это точно был шашлычник.

— Денги вам вернули, — вежливо улыбался Бахти. — Дядя Миша извинился. Дядя Алимжон у всей смены собирал, чтобы вам отдать. Меня из-за вас две недела держали... Но я на вас не злой.

Таджик почтительно отступил на шаг.

— А ты можешь объяснить, какого хуя твои кореша до сих пор висят в контакте и постят свои говнофотки? Им на нары еще не пора?

Таджик затрясся.

Паша сперва решил, что от нервов, но парень давился от смеха.

— Простите, уважаемый.

Паша орал таджику самые обидные слова, какие только мог придумать, а узкоглазый колотился в припадке, держась за живот, как будто его прохватил понос.

Кураторша вернулась из туалета, на ходу отряхивая мокрые руки. Она тоже засмеялась, решив продемонстрировать открытость по отношению к мигрантам.

— Учтите, со средствами может быть задержка, — бодрым голосом объявила она. — Есть более важные проекты. Сначала, конечно, займемся ими, а то мне голову оторвут. Но я сделаю все что смогу.

Паша помог ей надеть норковый жакет и проводил даму до машины. Ему захотелось сделать что-то плохое — например, поцарапать дверь отверткой или оторвать рукав ее жакета.

Таджик курил у входа, он хотел сниматься. Автоматические двери то пыталась закрыться, то снова раздвигалась перед его спиной.

— Ты совсем тупой? — поинтересовался Паша. — Ты же слышал: денег не будет.

— Все нормално, уважаемый, — почтительно ответил таджик. — Я могу бесплатно.

Паша, видимо, должен был восхититься этой восточной щедростью.

— И что, много наворовал? Деньги теперь не нужны?

— Да пиздец, — объяснил таджик. — Я за этих мудаков тиридцать тыщ платил, дядя Миша еще столко же, а дядя Алим сто и еще брал в долг сто пятьдесят. Вы у меня уже вот здес.

Таджик провел ребром ладони по горлу, чтобы показать, где у него засел Паша.

— Дядя Алим говорит: берите сколко надо. Они не берут. Ильхома тоже посадили и еще два чувака. Я думаю: ну все, пиздец. Потом наши позвонили кому надо...

— Кому?

Таджик промолчал с важным видом: русским не полагалось это знать.

Паше хотелось послать на хуй и таджиков, и бритую норку, и фильм, и весь белый свет. Он прошел в вестибюль, таджик просочился за ним и схватил Пашу за плечо.

Охранник, заметив непорядок, двинулся им навстречу.

— Хуршед мудак, — сказал таджик. Как будто их разговор еще не был логически завершен и требовались доказательства, что мудак именно Хуршед, а не белый режиссер.

— Я знаю, — сухо ответил Паша.

— Дядя Миша — это его отец, а мой дядя. Хуршеджон залез в морозилка. Морозилный ларь, болшой такой, — таджик раскинул руки, показывая, какой величины ларь. — Дядя Миша его достал, он весь белий от снега, как свинья. Дядя Миша говорит: иди с повинной, там твой брат сидит. Хуршед говорит: я что, дебил?

— Кто не мудак, тот непременно дебил, — кивнул Паша.

Губы азиата растянулись в дебильной улыбке.

— Так что катись на хуй, чурка.

Таджик медленно переваривал смысл его фразы.

Всему есть предел, и для Паши этот предел наступил. Таджик смотрел на него как герой Карвая, который предлагает все начать сначала.

— Все нормално будет, — еще шире улыбнулся таджик.

Паша со всех сил дал ему по морде. Таджик упал. Охранник равнодушно смотрел, как оператор стелит чурку ногами. Когда Паша выдохся, охранник подмигнул ему и вынес актера вон.