Литература

Посвящается Леониду Шимко

Оригинал: http://www.proza.ru/2009/09/02/1118

ГЛАВА 1.

Дождь посыпался, холодно. Я забыл зонт у этого старого ебалая, моего дяди. Накинул капюшон толстовки, но мудацкий ветер направил немерено воды прямо мне в рожу. Не возвращаться же. Автобусы уже не ходят, маршрутку долго ждать, до стоянки такси тащиться неохота. Я вспомнил, что поблизости пидовник. Отсижусь.

Тёмными дворами пробрался к бывшим казармам, освещая дорогу мобильником. У входа хотел закурить, но зажигалку не нашёл.

- Привет, - сказал бородатый парень в очках, пасущийся под аркой. Типичный админ. Наверно, ждёт свою бисексуальную подружку – свингеры тут вечно валандаются.

- Нет поджечь? – спросил я. Мы одновременно затянулись сигаретами. – Ну, что там интересного? – продолжал я. Из одного полуподвального окна неслась глупая песня Земфиры. Другое заслонила джинсами бабища типа бутча. Я почти раздумал спускаться.

- Таджиков сегодня много, - сказал парень. – Один пристал, я уж не знал, куда скрыться. В туалет – кабинки девками заняты! Представил, как этот дворник утром стафилококки возле бака собирает, а вечером надевает кружевное бельё и чешет сюда.

- Ни одного таджика не пробовал, - признался я.

- И правильно. Это гниль. Инфекции. Плохие гены. Когда он втыкает тебе в жёппу хуй, он думает не про жёппу. А о том, как удобнее воткнуть тебе в спину нож.

- Спасибо за информацию, - сказал я.

- Меня зовут Гриша. Пошли ко мне пить виски.

Гришина хата – в здании бывшей немецкой школы. Красный кирпич, граффити на стене: «Пидарасы! У нас скоро каникулы». Уже на лестнице Гриша стал жаловаться на жизнь:

- Подвал сырой, как покойницкая. По стенам ползают пауки, а к полуночи превращаются в небесных дев. Одна сказала: ты несёшь парней в пустоту. Они не понимают: отношения между мужчинами – такое же таинство, как сотворение человека из глины.

На кухне спал ещё один парень. Худой, волосы белые с чёрными концаме, джинсы наполовину сползли.

- Твоя жена? – язвительно поинтересовался я.

- Сцуко! – Гриша распахнул холодильник. – Всё сожрала, хотя пиздит, что на диете. Прости, господи, её душу грешную, убью к чёрту.

Пида не пошевелилась.

- Ты кем работаешь? – спросил Гриша, разливая “Black Label”.

- Никем, а вообще филфак закончил. А ты админ?

- Хуле там – романо-германское отделение. Сейчас-то, конечно, админ – кормить всех надо. То бабу, то пиду. Все хотят сесть мне на голову и оттуда ссать.

- Наверно, ты латентный асексуал, - предположил я. – Никого не любишь. Ни баб, ни пид.

- Я духовно любил одну девку, она была похожа на хомяка и предпочитала клав. Стрижка, очки в чёрной оправе, пятидесятый размер. Но когда она говорила, меня обволакивал золотой шелест.

- И что в итоге?

- Как обычно – побегала по бабам и замуж вышла, а у меня с тех пор сам видишь чо.

ГЛАВА 2.

Мне приснился кошмар. Будто я повешен между верхом и низом, как герой Майринка, и что главная война идёт не между ахтунгами и гомофобами, а между командами геев – русских и таджиков. Руководит узкоглазыми не альфа-самец, а пожилая пассивка в чёрном, с подведёнными глазами. Когда во дворе на рассвете остаются неподвижные тела русских, старая пида обыскивает убитых на предмет аптечной смазки, дорогих презервативов и колёс. Я смотрю на это из белого прямоугольника, внутри которого – моя петля, и понимаю: живых славянских геев больше нет. Кого не уделали православные, тех добили мигранты. А таджики спаслись, потому что им проще косить под баб. Роста небольшого, бороды почти не растут. Моя расовая ненависть материализуется в виде пчелы. Чёрная чужая пчела. Её крылышки превращаются в прозрачные бритвы и перерезают мою верёвку. Я рухнул вниз, чувствуя, что не сдвинулся с места.

Я выругался матом и проснулся. Побрёл в чужую ванную. Там курил мальчик с чёрно-белыми волосами.

- Привет, Миша, - улыбнулся он и стряхнул пепел в раковину.

- Э-э… а нас вчера друг другу не представили.

- Я в твою сумку залез, прочитал паспорт. Мало ли кого этот козодой притащит.

- Дай мне умыться, - резко ответил я, - и пошёл я отсюда, наверно.

- Куда ты спешишь, - огорчилась пида. – Выходной! Посмотри, как светло дерево под окном распускает веточки.

- Ты здесь живёшь, поэт драный? – спросил я, выдавливая на щотку чужую пасту.

- Я проживаю здесь свою депрессию.

Мальчик смотрел на меня пронзительно и печально. Мне вспомнилась пчела, из-за которой я упал.

- Понимаешь, Миша, благодаря новым законам ни одно детское сердце не забьётся больше под моими руками. Мне двадцать один год, мой журнал заморозили из-за суицидального содержания. Я надеюсь на чудо, которое превратит рашку в подобие нормальной страны, но у детей всё меньше свободы.

- Не люблю, когда Россию называют рашкой, - сказал я. – Гей может быть патриотом, но тебе это до пизды, ванильный позёр. Тебе, главное, красиво страдать.

- Есть вещи, Миша, которые выше родины.

- Нельзя быть выше родины, - я сплюнул пасту, поганый вкус которой напоминал сперму, - пока мы говорим на её языке. Ты, гнидогадоид, лезешь в чужие рюкзаки, нагло рассказываешь об этом, читаешь мораль. Я не бью тебе морду только потому, что ты в лёгкой весовой категории.

- Не горячись, - мальчик дотронулся до моего плеча. – У меня посттравматический невроз – после этих инцидентов с таджиками боюсь незнакомых людей. Можешь ударить, но это не заставит меня думать о людях лучше.

- Ты меня не за того принимаешь, вафлёрша, - процедил я сквозь зубы.

- Скоро проснётся Гриша. Возьми мой номер. Я устал от жизни и хотел бы иногда общаться с умным человеком вроде тебя.

- Перебьёшься, - грубо ответил я и покинул это бомбоубежище.

ГЛАВА 3.

Ещё дня два мне снилась старая пидовка в чёрном. На ней был отороченный кружевами кафтан и ботфорты поверх штанов. Она доставала изо рта микрофон и спрашивала: было ли мне страшно совершать каминг-аут? Случалось ли мне убивать при этом мирных жителей? Над её головой тянулся прозрачный горный хребет.

Я открыл глаза и решил курить меньше сальвии. Да и вообще пора превращаться из шлюхана в человека. Постирать одежду, открыть банку шпротов. Подобрал с пола синие джинсы. Чёрт знает, куда я в них ходил. У меня три пары таких. Из кармана выпала позолоченная визитка: «Мурад Шахиди, парикмахер».

Уже восемь вечера. Можно позвонить и проверить, что это за гейша. Я их всех не помню.

- Добрый вечер, - грустно ответил мне знакомый голос.

- Так, зайка. Я-то думал, куда пятидесятирублёвка делась. А это ты поменял её на свое парикмахерское удостоверение.

- Неправда, - скорбно произнёс Мурад. – Мы оба знаем, что я не брал твоих денег, а просто оставил визитку, чтобы ты нашёл её и порадовался, что кому-то в этом мире можно позвонить. Ты врёшь, как таджик.

- Нет, скотина, это ты – таджик, хотя и не похож. А сам при этом гонишь на азиатов, типа, из-за них у тебя синдром рассеянного внимания.

- Я космополит. Я ненавижу всё русское и таджикское. Ещё я умею делать массаж.

- Русские тебя плохо ебали?

- Нет, это детская травма. У меня русская мать, но она приняла ислам. Когда я был маленьким, мне понравился один русский. Он каждый день гулял в сквере с собакой. Старше меня – лет четырнадцати. Я был готов отдать за него коран. Я попросил маму купить мне русского, но она сказала, что людей не продают. Я вырос и узнал, что ещё как продают. Просто у некоторых нет денег покупать русских. И это безденежье они выдают за мораль. А между бедностью и моралью были мои слёзы.

- Мурадик, - перебил я, - иди-ка ты… в сквер, сучечка.

Нажал на отбой и снова лёг спать.

Туманное утро наступило на меня копытами сатаны. Голова болела. Я проспал очередное собеседование. Я хочу жить как хикки, но надо работать. Работать, чтобы умереть. Собрался зайти на мамбу, но зазвонил телефон.

- Миша! Этот лох Гриша после вчерашнего не может найти ключи. Да я и не хочу к нему. Сижу в сети на почте. Можно к тебе?

- А к своей русской маме не судьба?

- Она в другом городе, в тысяче километров отсюда, - тихо произнёс Мурад, и я понял, что впущу его.

- Деньги на транспорт есть? – хмуро спросил я.

- Есть. Даже на презервативы.

Я плюнул и продиктовал адрес.

- Отключили электричество, - предупредил я, когда придурок припёрся. – Это диверсия чиновников. Я всё оплатил.

- Я зажгу ароматические свечи, – сказал Мурад. Взгляд его карих глаз был полон торжества. За ним стояла таджикская земля, одухотворённо пахнущая хлопком. Я спросил, какого цвета презервативы он купил, понимая, как это нелепо – спрашивать о каких-то презервативах, которых, может, у него с собой нет. В ответ он произнёс что-то на фарси и тронул меня за рукав.

ГЛАВА 4.

- Что это за история с таджиками? – спросил я. Из колонок звучал новый альбом Дэвида Боуи – настоящее снотворное.

- Да не было никакой истории. Это Гриша спьяну погнал.

- Айс! И после этого геи ждут, что ебань вокруг закончится. Мы столько пиздим, что не закончится никогда.

- А ты хочешь правды, Миша? – Мурад накинул плед на мою голую спину. – Что такое правда?

- Иногда мне кажется, что правда и ложь – два полюса, Арктика и Антарктика одинаково промёрзшего дерьма.

Я допил пиво и рассказал такую шнягу. Мой знакомый встречался с мужиком. Они поссорились, знакомый ушёл в долгий трип. И тут с какой-то радости из райцентра припёрлась его православная матушка. Начала всех обзванивать.

Я сказал, что парень ушёл в секту Новое Одоление, и его контактов у нас нет. Рыдая, мамаша пообещала разнести в щепы местный необаптистский скворечник. Я не любил этих шарлатанов и был рад, что они получат пиздов. Назавтра мой кореш пришёл в адекват, и я предупредил его: ври матушке, что был в трансе и ничего не помнишь. Тем более, это близко к истине.

- И какой из этого вывод? – прищурился Мурад. – Что лучше быть сектантом, чем ахтунгом? Стопудово он потом раскололся, нельзя же всю жизнь прятаться. Тётка получила только передышку перед безумной алой правдой разорванного очка. Женщины сами ебутся в жёппу, но не прощают этого своим сыновьям.

Свечи догорали. Ветер из форточки направил тонкое пламя в сторону занавески. Я вскочил, чтобы прекратить этот романтический эксперимент.

- Да, лучше поговорим о ебле, чем о национальном вопросе, - предложил я.

- Нет уж. Ты скажи: правда, что русские сами не идут на низовую работу, чтобы потом засирать мигрантов, типа отбирающих рабочие места? И что русские выдумали голубую азиатскую мафию, чтобы получить очередной повод для гомофобии и расизма?

- Понятия не имею. А зачем ты натрепал о стрессе из-за таджиков? Гриша-то, понятно, мудак. А ты?

- Мне показалось, это очень драматично. На совести каждого русского – чёрное родимое пятно расизма. А чурки – это просто чурки. Спи.

ГЛАВА 5.

Меня разбудил соседский кот, проскользнувший в открытую дверь. Таджика не было. Пропали айпад, бумажник и карта скидок супермаркета «Вестер». Участковый, раздражительный осетин весом в полтора центнера, посоветовал найти работу и не пить с кем попало. Мурада Шахиди, парикмахера, не значилось ни в каких списках.

- Так кто вас познакомил? – уточнил пент.

- Один сисадмин, Григорий, фамилию не помню, живёт в здании бывшей немецкой школы, возле Нойе-Бухенвальдских ворот.

- Там нет такого здания, - хором ответили пенты.

- Но я его видел, там такое антипидорское граффити на стене.

- По всему городу пидоры на стене, какой адрес?

- Точно не знаю.

Я набрал «бывшую немецкую школу» в яндексе, и сеть ответила мне пустотой.

- Ладно, поехали, посмотрим, что вы приняли за школу, - сказал участковый.

Машина кружила по улицам, расходящимся от ворот, как лучи от солнца. Мы ничего не нашли. Надо показаться психотерапевту, думал я, только вдруг он гомофоб?

- Как-то я был в горах и видел эдельвейсы, - внезапно сказал участковый.

- И чего? – спросил шофёр, выруливая к ресторану, устроенному в бывшем форте.

- Да ничего. В рот я их ебал.