Литература

Последний акт игры был завершен, и возлюбленная Антона исчезла, не дождавшись эпилога истории. Сначала он не поверил в реальность свершившегося факта и с жадностью прильнул к монитору, выискивал живительные намеки, но получил лишь краткую обмолвку: женщину, похожую на Морлинду, видели далеко на западе, у подножия гор. Она брела с одной худой котомкой, уходя всё дальше в дикие и безлюдные пустоземья. Пошли финальные титры, и изящный женский голосок завел напев, подобный ночному свисту ветра в сосновых ветвях на обледенелой вершине. Антон прослушал мелодию до конца, и с последней её нотой в душе его что-то оборвалось. Потянулись недели черной тоски. Он забросил дела и часами лежал на диване, предаваясь воспоминаниям. Забывался сном, и вновь пред ним проносились картины минувшего. Пробовал Антон и пить и играть в другие игры, но и то и другое в конце концов с отвращением отверг. Дело дошло даже до того, что он запустил полюбившуюся ему историю повторно, хотя и понимал, что это будет уже не жизнь, а лишь эфемерное воспоминание о ней, но стоило ему попытаться, как дисковод со щелчком распахнулся, и осколки диска разлетелись по комнате. Наконец Антон изо дня в день просто смотрел в окно, туда, где вдали на востоке сквозь дымку городских испарений виднелись протянувшиеся волною Уральские горы.

А началось всё с того, что умер отец Антона, с которым тот не виделся с десяток лет. Он узнал об этом, получив посылку с фирменной символикой какого-то НИИ. В посылке, среди прочего малоценного хлама, было и письмо от руководства с лаконичным описанием случившегося и выражениями соболезнований. В завершение было сказано, что всё имущество отец Антона – Платон Платонович Шпацкий – завещал институту, а в посылке находится то, что ценности с научной точки зрения не представляет, но может быть дорого сыновнему сердцу. Коробка была отправлена Антоном в паутинный закоулок шифоньера, где и пролежала благополучно с месяц. Увлеченный радостями самостоятельной жизни и влюбленностью, Антон вспомнил о ней лишь после звонка матери. Матушка со слезами, прерываемыми нервическим смехом, около часа рассказывала ему о своей молодости, начале романа с отцом, о расцвете и буреломе их несчастливой семейной жизни.

- Я ведь никогда по-настоящему не любила твоего отца, сынок... Вернее не могла любить так, как он этого хотел. Он не от мира сего, и вечно ему чего-то недоставало, – сбивчиво рассказывала мать.

В ту же ночь, уже ближе к рассвету вновь раздался телефонный звонок. Взяв трубку, Антон услышал взволнованный, приглушенный мужской голос:

- Антон Шпацкий? Я должен вам кое-что сказать. Это касается вашего отца. Неправильно скрывать это от вас... Скрывать… необычные подробности его смерти. Я не могу долго говорить, дело в следующем: вашего отца обнаружили в запертом изнутри помещении перед монитором сгоревшего компьютера и… с рассеченным горлом. Постойте! Это еще не все. Тело его исчезло из лаборатории, похоронен пустой гроб. Будто сам ушел – на кафеле обнаружили кровавые отпечатки стоп. Больше говорить не могу, извините. Ждите звонка.

Тогда-то Антон и извлек на свет запыленную коробку. Среди старых черно-белых фотографий, дневниковых записей полувековой давности, пожелтевших рукописных песенников и иных скупых последков человеческой жизни, Антон обнаружил и этот диск, помеченный латинской фразой: Vale et me ama.

Оказалось, то была скрупулезно проработанная, графически безупречная компьютерная игра. Антон, оглушенный известием, непроизвольно искал возможности отвлечься, а эта игра сразу увлекла его, погрузила в хитросплетения сюжета. Чем дальше, тем все более и более затягивал его удивительный, до мелочей проработанный мир. Реальность же уплывала и покрывалось туманом. Он стал пропускать занятия, все реже отвечал на звонки Сони, а после и вовсе отправил sms-ку, в которой сообщал, что болен и просит пару дней его не беспокоить. Соня явилась к нему домой. В дверной глазок было видно, как она звонит, прохаживается по площадке, вновь решительно подходит к двери.

- Послушай, Тоша, что случилось? Ты можешь мне объяснить? – в голосе её звучала натянутость, что всегда предшествует слезам. – Я слышу, что ты там… Ты болен? Я могу помочь, давай поговорим… Или я что-то сделала не так?

Так и не дождавшись ответа, она оставила у двери пакет и ушла. В пакете оказались фрукты, котлета с картофельным пюре и сок. Антон с аппетитом покушал и отключил телефон.

И тут в игре появилась Морлинда. Холодная и чарующая, с голосом, подобным обернутому в шелк лезвию бритвы. Она оказалась девушкой с непростым характером, и Антону стоило немалых усилий, чтобы обратить на себя её внимание, а после и снискать благосклонность, переросшую в некое подобие болезненной любви. Кульминация приключения срастворилась для него с ее насмешливой улыбкой, вкрадчивым голосом и взором темно-зеленых развратных глаз. Часто они оставались наедине и разговаривали, ласкали друг друга ночи напролет. Незабываемые ночи у костра, под россыпью звезд на небосклоне несуществующего мира.

- Ты ведь понимаешь, что я не смогу быть всегда с тобою, – шептала Морлинда, когда они лежали, обнявшись, в шатре, окруженные стрекотом цикад и ароматами теплой южной ночи. – Я не такая, какой кажусь тебе. У меня душа больная. Во мне пустота, которую не сможешь заполнить ни ты, ни кто другой.

- Ты хочешь, чтобы я ушел?

- Да… И нет… Это сродни жажде, не могу оторваться от тебя.

Летели дни, полные негаданных поворотов: вероломство друзей сменялось благородством недругов, очевидные решения были чреваты смертью сотен, а ошибки оборачивались удачей. Судьба не раз испытывала Антона, и он научился держать удар. Единственное, к чему он оказался не готов – потеря Морлинды. Девушка отдалялась. Бледнели краски, стыла кровь, осенней поволокой затягивало небо. Задувая костры, налетал ветер. Перед финальным сражением Морлинда посмотрела на него с насмешкой, за которой таилась нежность, молча поцеловала и двинулась прочь. Тогда еще Антон не знал, что она уходит навсегда…

Так окончилась подлинная жизнь, а он проснулся в маленьком провинциальном городке, где его окружало не буйство архитектурных форм, а типовые пятиэтажки, где над головой протянулись не аквамариновые небеса, а низкая, затянутая производственным дымом хмарь. Пришла осень с дождями и слякотью, с утренним инеем на пожухлой листве и всепроникающим холодом. В один из промозглых вечеров, когда закатное солнце окрасило далекие горы за окном в багряный цвет, в час острой тоски Антон взял тетрадь из отцовской посылки и написал на чистой странице:

- Я обязательно найду тебя, Морлинда.

И безотчетно, слово за словом, строка за строкой он стал писать историю жизни Морлинды после их расставания. Слухи оказались правдивы, и она действительно отправилась на запад к подножию седых от древности и вечных снегов Моровых гор, в земли суровые, дикие, таежные. Что ею двигало, Антон не мог допроситься. Душа её была покрыта мраком, и он лишь чувствовал отголоски сожаления и грусти. И еще ему казалось, что Морлинда думает о нем.

Она двигалась всё дальше, оставляя за спиной последние признаки человеческого жилья. Вот уже громадой воздвиглись, нависли над нею скалистые кручи. Перешептывались деревья, ветер трепал поношенные одежды. С каждым днем, по мере того, как она все выше уходила в горы, становилось холоднее, а вскоре выпал и первый снег. Скромные съестные припасы кончились, и Морлинда довольствовалась изредка попадавшейся дичью. Как-то раз, в минуту уныния и упадка сил ей встретился волшебный говорящий олень. Чудесное создание со снежно-белой шерстью, ветвистыми точеными рогами и понимающим взглядом.

- Не плачь, - шепнул олень, обдав ее лицо теплым дыханием.

Морлинда пронзила его сердце. Разделать зверя не составило ей труда. Мясо было закопчено на огне, шкура выскоблена и продублена в моче. Меховая накидка худо-бедно защищала от холода, и Морлинда двинулась дальше. Подъем становился всё круче, ничего не стоило оступиться на обледенелом камне, ветер пронизывал насквозь. Не раз она упиралась в отвесные скалы или непроходимые заросшие ущелья, тогда приходилось спускаться ниже и искать обходной путь. Наконец каким-то чудом Морлинде удалось выйти на еле заметную, петляющую вверх тропку. Подъем стал легче, и теперь она шла и ночью. Пусть освещали кружащие высоко в небе, отливающие льдистым пламенем стеклянные драконы. За одной вершиной вставали всё новые и новые, еще круче и неприступнее. Но всему есть свой предел, и настал день, когда преодолев очередной пик, Морлинда увидела за ним не следующий, а раскинувшуюся во все стороны бескрайнюю затянутую дымкой ширь. Начался долгий спуск, но воспрянувшей духом Морлинде он показался чуть ли не прогулкой. Природа становилась всё приветливее, утихали ветра, вновь в изобилии встречалась живность. Хвойный лес сменялся вязами, кленами и липами. В разрывах облаков проглядывало солнце. Зима отступала, сменяясь светлой осенью - время словно обратилось вспять.

Однажды утром Морлинда проснулась и увидела расстилающуюся внизу долину. За её спиной из-за гор всходило солнце, колыхалось в утренних лучах нежно-желтое море листвы, а вдали у кромки горизонта смутно темнели очертания города, высились стройные башни, испуская клубы белого дыма.

Дописав до этого места, Антон остановился. Ниже шли отцовские записи, размашистым округлым подчерком было выведено:

«Не помню, какой философ сказал, но слова эти запали мне в душу. Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом Я и, однако, в этом исчезновении и забвении обрести самого себя и обладать самим собою».

Антон глянул в окно, вдаль, туда, откуда на него, должно быть, смотрела Морлинда. Небо уже окрасилось в розовые тона, вот-вот выглянет солнце. Кружили, сбивались в стаи и уносились прочь перелетные птицы. Невольно отдавшись смутному сердечному зову, Антон наскоро собрался и вышел за дверь. По глухим улочкам обезлюдевшего города дошел до вокзала, занял место в пустом вагоне электрички. Замелькали пасторальные картины: сжатые поля перемежались перепаханными черноземами, проносились тихие деревеньки и разбитые дороги, на горизонте виднелись редкие лесопосадки, искрились излучины рек. Антон вышел на полустанке. Растворился в тишине шум уходящего состава.

Со всех сторон обступил лес, окутал и затянул в глушь, тишину и сумрак. Шелестела под ногами лесная подстилка, да с тихим хрустом обламывались подсохшие ветви. И чудилось в этой тишине, во всем душистом переплетенье растительного царства что-то настороженное, затаившееся, что-то пробирающееся через зеленый полумрак. Временами казалось, будто кто-то наблюдает, таится за каждым стволом и кочкой.

Забарабанил по кронам дождь, но тут же стих, и чрез переплетение ветвей вновь чуть засквозили бледные лучи уже не гревшего солнца. Время от времени вспархивали дриады, и тишину пронзали их тревожно-горькие переклики. В пожухлой листве копошились земляные гномы, да старый лишайный леший вздыхал тоскливо в топи болот. Пахло сыростью, перегноем, грибами.

Антон углублялся всё дальше, словно влекомый чьею-то волей. И с каждой минутой отступала прочь тоска, а воспоминания последних недель тускнели и таяли, да и сам Антон временами будто забывался, не отдавая себе в этом отчета. В какой-то момент он обнаружил себя стоящим посреди поляны, заросшей увядшим разнотравьем. Напротив аркой склонялись деревья, образуя тонущий во тьме туннель. Мертвея и предчувствуя, что последует в следующее мгновение, Антон сделал шаг. Зашелестела листва, затемнел чей-то силуэт среди ветвей, и показалась она, такая же, как и прежде. Упругой кошачьей походкой подошла вплотную.

- Никогда меня не оставишь, верно? – хищно улыбнулась Морлинда и одним хлестким ударом рассекла ему горло.

Уже падая, Антон услышал родной голос, что все звал, манил и влек его по широко распахнутой дороге домой.