Литература

Не позволяйте никому

топтаться в вашем уме

своими грязными ботинками.

(Махатма Ганди)

В половине двенадцатого со Светловым по внутреннему коммутатору связался дежурный и напомнил о демонстрационном показе в блоке «Астра». Напоминание было формальностью, выполнением должностных инструкций: все в институте и так знали, что полковник КГБ Светлов ничего не забывает и никогда не отменяет своих решений. Полковник слыл человеком-автоматом, не дающим осечек. Никто не удивился бы, если б вдруг выяснилось, что вместо костей у него титановые протезы. Прямо как у тех людей-заготовок, из которых пытались собрать сверхсолдат в отделе «Г-16/п».

И уж конечно ни одна живая душа здесь, на глубине сорока девяти метров под землёй, не могла и представить, что человека из стали жрёт коррозия утомления и подавленности. Казалось, что перевод сюда, в подземные парники советской науки, на пост куратора от органов госбезопасности, должен был стать подарком судьбы. Должен был. Вместо этого же здесь Светлова постоянно гнуло к земле изнеможение, спасаясь от которого, приходилось подсаживаться на допинг. Вот и сейчас полковник достал из стола фляжку, чуть помешкав, развинтил и сделал жадный глоток. За все восемь лет службы в управлении «Т» его воля не давала такой течи.

С папкой в руке Светлов шагал по коридорам в сизом люминесцентном сиянии. Несколько массивных дверей с кодовыми замками, стенд с гипсовыми серпом и молотом, клетушка лифта, разноцветные стрелки указателей без каких-либо подписей. Улей площадью в полторы тысячи квадратов. Первые месяцы Светлов перемещался по сотам только со схемой в руках. Теперь же криптограммы на дверных табличках не создавали для него затруднений. Светлов точно знал, где прямо сейчас тестируют подопытное мясо в барокамере, в каком из блоков работают над получением пока ещё неизвестных человечеству вирусов и вакцин, и за какой стеной корчатся жертвы многодневных психических опытов. С утра до ночи полковник пропадал в лабораториях, выслушивал доклады, инспектировал проведение исследований. Сначала погружённость в работу приносила удовлетворение, после – бессонницу.

Даже сходить в увольнительную со вкусом здесь было некуда. Над катакомбами подрёмывал игнорируемый всеми картами и топографами режимный посёлок. По фасадам хрущоб, аллее парка и даже синим елям, неуклюже облапившим памятник Ленину, уже расползались метастазы запустения. Было трудно представить себе, что здесь можно жить не по долгу службы, а по велению сердца.

…В блоке «Астра» было шумно и беспокойно. По коридорам между лабораториями сновали серьёзные люди в белых халатах, в воздухе звенело напряжение. Начальник отделения прикладной психотроники профессор Меньшенин провёл полковника в зал, со стен которого таращились чёрные морды десятка мониторов. Посередине помещения стояло кресло с сильно откинутой назад спинкой и ременными хомутами на подлокотниках. У стены находилось нечто, отдалённо напоминавшее пульт авиадиспетчера: широкий дисплей и панель с кнопками, тумблерами и лампами.

- От болвана не требуется никаких действий, - сообщил профессор Меньшенин, расплетая запутавшийся кабель. – Он просто смотрит цветное кино, слушает звуки и свои ощущения, которые мы для него генерируем. А его мозг сам пишет нужную программу, которая потом будет запущена.

Полковник бросил взгляд на пыточное кресло в середине зала и поинтересовался:

- То есть, вы хотите сказать, что он сам уже не сможет управлять своим поведением и будет плясать под вашу дудку? И так вы можете сляпать из него кого угодно?

- Грубо говоря, так и есть, - Меньшенин торжествующе ухмыльнулся. – На бытовом языке всё это можно описать примерно так. Человек имеет несколько десятков психических центров. Каждому из них соответствует отдельный тип характера, мышления. Свой набор привычек, поведенческих шаблонов, предрасположенностей к болезням. Разный коэффициент интеллекта, даже почерк и походка. То есть одно тело – это множество личностей, или эго-состояний. Понимаете, да? Воздействие, которое мы уже на протяжении трёх месяцев оказываем на нашего болвана, позволит нам переключать эти эго-состояния удалённо. Мало того, если всё пойдёт, как задумано, из шеренги матрёшек мы сможем выбрать ту, которая нам больше подходит, и затолкать в неё всех остальных. При этом, болван должен не заметить подмены. Вообще. Он будет считать себя тем же самым человеком, который в детстве таскал яблоки у соседей по даче. Представляете?

- Отлично, – Светлов сощурился, раскрыл папку и зашелестел бумагами. – Насколько я понимаю, это именно тот самый случай, который вы в пояснительной записке назвали… щас, секунду… да, вот – «уникальным курсом эго-коррекции»?

Профессор свернул губы трубочкой, как будто силясь втянуть торжествующую улыбку в себя. Через пару секунд фейерверки в профессорских глазах угасли, и Меньшенин пояснил:

- Верно, это настоящий прорыв советской науки. Ну… в общих чертах вы, собственно, в курсе. На всякий случай ещё раз вкратце напомню то, что вы уже слышали на заседании совета. Сначала он был прооперирован: в мозг вживлён электрод со считывающим устройством, которое будет своего рода приёмником посылаемых нами сигналов. Когда постоперационный период завершился, мы начали транслировать психокод с помощью воздействия на подопытного резонансным эффектом. Кроме того мы применили экспериментальную методику свето-шумового массива. Результаты обнадёживающие: как показало проведённое нами тестирование, коллапса эго-целостности мы добились и уже можем тасовать его идентичности по своему усмотрению.

Светлов удовлетворённо кивнул и обернулся на скрип двери. Пара дюжих лаборантов вводила болвана, бережно придерживая с двух сторон, как взятого в плен монарха. Он оказался высоким нескладным мужичком с выражением печали и смирения на желтоватом лице. Расстёгнутый ворот пижамы открывал впалую, поросшую бараньими кучеряшками грудь. Глаза у подопытного были вялые, желтоватые и застывшие как холодец.

«Обколотый, кажется. Хорошо работают мОлодцы профессора», - подумал Светлов и пошелестел страницами амбулаторной карты подопытного. В целом, всё как всегда. Заключённый. Конечно же. Чтобы добровольно выступить пушечным мясом для проведения таких исследований нужно быть кретином или самоубийцей. 34 года. Беспартийный. Осужден в 1979. Отбывал срок в исправительной колонии №14 особого режима (г. Ухта) по ст. 70 УК РСФСР за антисоветскую агитацию и пропаганду. По профессии актёр драматического театра. Холост. Собирает марки, ездит на велосипеде… Можно перелистнуть… Anamnesis vitae: аппендэктомия в возрасте 18 лет … спондилолиз L5… уровень лейкоцитов в крови в норме… цифры, цифры, единицы измерения… А это и вовсе неинтересно.

Пока Светлов просматривал досье, актёра уже успели вытащить из пижамы. Профессор Меньшенин усадил голого в пыточное кресло и завозился над ним огромным хлопотливым пауком, опутывая проводами и покрикивая на лаборантов. Болван был всё так же вял и пассивен. Без всякого интереса наблюдал за тем, как его облепляют датчиками. Позволил надеть на себя наушники и странного вида очки, линзы которых были сделаны из пластика, при этом одна была красной, другая – синей. Лаборант щёлкнул выключателем – помещение залила темень, разбавляемая только мерцанием лампы над пультом управления.

- Ну, поехали, - сказал профессор и защёлкал кнопками. Лаборатория резко осветилась, наполнилась жизнью. Ряды мониторов на стене озарились изображениями: разноцветными, несинхронно скачущими полосами, зигзагами и молниями. Светлов, которого визуальная агрессия застала врасплох, отшатнулся, прикрыв глаза ладонью. Из динамиков сквозь треск и шелестение прорывались звуки, которые очень неохотно и коряво, но всё же сплетались в музыку. Полковнику она не понравилась сразу – он любил группу «Земляне». Здесь же на него обрушился каскад шумов, гулов и скрежетов, из-под которых выплывали чьи-то придушенные завывания, похожие на стоны несмазанной бетономешалки. Стало тоскливо, тревожно, появилось желание встать и сейчас же уйти.

- Потерпите, - выкрикнул профессор в ухо Светлову. – Болвану, по крайней мере, сейчас ещё хуже – он воспринимает больше цветов и звуков, чем мы с вами. Психическая перегрузка у него сейчас такая, что, в принципе, организм может среагировать как угодно. Вплоть до осложнённого гипертонического криза или внутримозгового кровоизлияния.

Действительно: голый человек, притороченный ремнями к креслу, дёргался, выгибался, скалил зубы, как будто через него пропустили ток. Светлов перевёл взгляд на мониторы и заметил, что в программе адского телевидения произошли изменения. Посреди разноцветного хаоса то на одном, то на другом экране вдруг появлялись картинки оформленной реальности. Измученное зрение цеплялось именно за них. Кадры прибытия поезда. Человек, прошитый попаданием молнии. Цветущая лужайка. Старуха с двумя головами. Мужчина в форме милиционера, танцующий нижний брейк. То и дело на фоне черноты мелькали бессмысленные наборы букв и цифр вроде: «АР 741Ы», «Поненвагл Глахтоохтонтр III», «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны».

Профессор сделал знак одному из лаборантов. Тот зажёг лампу над креслом подопытного и шагнул к нему, держа в руке предмет, напоминающий термонож. Склонившись, лаборант поднёс наконечник инструмента к запястью пленного и не отпускал добрых полминуты, как будто прижигая бородавку. Болван заёрзал, силясь выпутаться из-под ремней, и разинул пасть, но его криков никто не услышал – динамики разрывала невыносимая индустриальная симфония.

Профессор что-то быстро черканул на листе бумаги и протянул его Светлову.

«Тепловое возд-вие на точки акупунктуры, - прочитал полковник. – Глубокое прогревание. Усиливает эффект процедур и стимулирует считывание психокода».

Полковник ещё раз взглянул на подопытного, которому уже делали глубокое прогревание шеи, и написал ответ:

«Он обмочился».

Меньшенин сделал движение рукой, будто отмахиваясь от комара. На экране одного из мониторов полыхала открытым огнём огромная, шириной в сотню метров, мазутная лужа. А из-за обступавших её кургузых берёзок выползали сразу два солнца…

После презентации Светлов чувствовал себя уставшим. Хотелось высунуться из подземелья, сделать глоток табачных смол. У проходной было пустынно и безмятежно как в красном уголке. Ветер мотылял кроны пирамидальных тополей за забором. Над крышами малосемеек ядерным грибком высился столб дыма из трубы котельной. После перенесённой свето-шумовой атаки гул далёкой электрички казался музыкой сфер.

Полковник вытащил из пачки «Космоса» сигарету, чиркнул спичкой и с наслаждением затянулся. В памяти гвоздём застрял торжествующий профессор Меньшенин. Он взмахивал руками и жарко дышал энтузиазмом в лицо Светлова.

«Сейчас нам нужно проследить за его состоянием, - говорил профессор. - Такая экспансия - огромный стресс для организма, возможно всё, что угодно - от патологий мозга до летального исхода. Если этого не случится, а переключение личностных состояний продолжится в заданном режиме, было бы, я думаю, очень интересно посмотреть на его поведение в естественных условиях. Немного побаловаться с его психикой дистанционно. Заставить его сознание построить пару занятных муляжей. А, полковник? Можно по той же схеме, по которой выпускали партию ЛСД-шников. Подписка о неразглашении, контрольные явки, негласное наблюдение со стороны. Как вы считаете? Ведь интересно?»

Конечно же, очень и очень интересно. Светлов щелчком послал окурок в траву и нехотя взялся за ручку двери. На обшарпанном дермантиновом фоне кособочилась табличка «Опытный институт ветеринарной биологии АН СССР». Контрольно-пропускной зал с барьерами и системой видеоконтроля, а также врезанную в стену металлическую плиту с бляхой кодового замка, кому попало видеть не полагалось.

Эпизоды служебного демонстрационного фильма из архивов НИИ «СЭЛ-80». Плёнка находится на постоянном хранении в отделе прикладной психотроники, ответственный – проф. Меньшенин К.Р.

Чёрно-белый видеоряд, картинка поселения, окружённого бамбуковым лесом. Несколько десятков скруглённых хижин с крышами из тростника и соломы. Над лачугами то тут, то там курятся дымы. Иногда камера выхватывает кувыркающихся в грязи детей или дряблую, скрюченную негритянку, несущую корзину на вытянутых перед собой руках. Даже сквозь урчание дизель-генератора отчётливо слышен щебет птиц. Изображение немного вибрирует, в нижнем углу кадра чернеет дата – 17.05.1981.

ГОЛОС. Племя ойкуала обитает в одной из западных областей Бенина, департаменте Моно. Ареал расселения – около 20 квадратных километров в прибрежной зоне. Численность – около девяти с половиной тысяч человек. Основные хозяйственные занятия – разведение коз, пашенное и ручное земледелие, каннибализм.

На экране вьётся в диком танце существо, которое можно было бы признать похожим на человека, если бы не аномальная конституция тела. Оно непропорциональное, угловатое и странно изогнутое – напоминает кривой кактус. С ног до головы существо обмазано известью. Лицо скрывает маска, через прорези в которой таращатся немигающие мутные глаза. Рядом в пыли тюком лежит человек. Скача над ним, существо дует в тыкву-рожок, издавая звук, похожий на завывания целой стаи шакалов.

Следующая картинка: нестарый негр без одежды сидит на дерюге, прислонившись к валуну. Существо здесь же, скрючилось перед костром. Оно присасывается к горлышку бамбукового сосуда и выдыхает в лицо негру слоистый дым. Швыряет в костёр пригоршни трав, комья извивающихся угреподобных тварей, петли кишок.

ГОЛОС. Комплексная группа под руководством товарища Корыткина производила наблюдения за четырьмя местными жителями (в возрасте от двадцати четырёх до пятидесяти четырёх лет). Шаман племени систематически подвергал их обрядам и процедурам, целью которых была диссоциация личности. Испытуемые содержались в яме, лаз в которую был загорожен кольями. Пищу и воду получали раз в сутки. Колдун оказывал на опытную биомассу полиметодное воздействие: окуриванием травяными смесями, введением в состояние сомнамбулического транса, стимуляцией психологического шока (состав курительной смеси, а также краткое описание гипнотических техник содержатся в приложении №4).

Под аккомпанемент ГОЛОСА существо в кадре вытряхивает из мешка клубок змей, которые, перекручиваясь и вздымаясь, нацеленно ползут в одном направлении. Испытуемый (теперь это жилистый чернокожий старик) таращит глаза и, пытаясь взобраться по отвесному склону ямы, раз за разом скатывается обратно. Туда, где к нему уже тянутся сплюснутые головы рептилий.

ГОЛОС. По итогам исследований установлено следующее. В результате прохождения теста Рюмкина-Ойзенштуцерна сумма баллов у испытуемых возросла на 67-79% по сравнению с показателями при сдаче теста до начала опытов. У каждого из подопытных сменились тип походки, манера речи, кинесические шаблоны и тональность голоса. Отмечены существенные изменения в поведении, корректировка социальных ролей.

В объектив камеры щерится тот же негр, которого шаман окуривал своим непростым дымом. На шее негра жирно поблёскивает ожерелье, сработанное из фаланг человеческих пальцев. В котле над очагом клокочет жижа, на поверхности которой полощется голова с выварившимися глазами.

ГОЛОС. Члены комплексной группы оценивают этот процесс не как случайный набор первобытных обрядов, а как методологически отъюстированную процедуру диссоциации личности человека (подробнее в докладе профессора Сергея Эммануиловича Корыткина).

Дорога была изъедена ямами не хуже полигона для испытаний авиабомб. Из темноты прилетали отголоски свары собак, шёпоты далёкой вечерней трассы, тюканье топоров. Максим Пеньковский резко оглянулся - сверлило ощущение, что кто-то следует за ним, не упуская из виду и пока не приближаясь. Нет: как будто всё было спокойно. Машина, что прыгала по колдобинам где-то позади, свернула в проулок, стихло шкворчание гравия под колёсами. Халупы посёлка остались за спиной. Пеньковский отмахал ещё с полкилометра - теперь по правую руку находились очистные сооружения городской канализации, по левую вяло шелестел осинник. То и дело горизонт вспарывали сполохи зарниц. Подгоняемый порывами ветра и запахами из кишечника мегаполиса, Пеньковский быстро шагал вперёд.

Куда? Этого не знал и он сам. Глупость, блажь, первые симптомы превращения в городского сумасшедшего. Раньше – очень давно – если возникала необходимость утрясти мысли, Максим слонялся по набережной среди изящных кованых оградок и разодетой публики. Теперь всё по-другому. Почему-то его – актёра театра-студии «Ковчег», лауреата фестиваля в Будапеште – стали притягивать места странные и уродливые. Такие, где шныряют только охотники за цветметом и УАЗики патрулей. Но ведь, в конце концов, с возрастом люди меняют свои привычки, образ мышления. И даже блестящий исполнитель роли Гамлета может оказаться в протекающих ботинках посреди закоулков урбанизма.

К несчастью, Пеньковскому выпало родиться именно здесь: среди уползающих к самому горизонту заборов с колючей проволокой и лесов из смотровых вышек. При его таланте он прогуливался бы сейчас по Монмартру, кушая круасан и вдыхая ароматы фиалок. Но вышло иначе: тоталитарный голем помусолил Максима во рту и выплюнул сюда, на эту дорогу в рытвинах. В памяти навечно окостенел страшный день триумфа. Аншлаг в зале ДК. Роль в спектакле, который «Голос Америки» назвал глотком кислорода для угоревших в тлении социализма. Аплодисменты публики. Вспышка, люди в погонах, лязгающий голос из мегафона, приказывающий всем оставаться на местах и приготовить документы.

Дальше всё терялось в багровом тумане, откуда выплывали лишь отдельные картинки. За подготовку художественной диверсии против режима каждый из членов труппы получил по пять лет колонии. На зоне Пеньковский умирал от неприспособленности, тоски по дому и расцветшего на тюремной баланде холецистита. Потом его этапировали в странное место, где врачей было даже больше, чем вертухаев. Там хорошо кормили, не заставляли драить очки и не били носками сапог под рёбра. Однажды утром Пеньковскому сделали укол в задницу, погрузили на каталку и отвезли в помещение, которое пугающе напоминало операционную. Там он прямо со стола вдруг уплыл в какой-то чёрный тоннель с воронкой вертящегося света вдали. Когда вынырнул, очень сильно тошнило, а стянутую бинтом голову разрывала такая боль, как будто резали фрезой.

«Отлично, голуба. А теперь мы потихоньку начнём менять ваших матрёшек местами», - на лице врача лоснилась загадочная ухмылка, которая ясности его словам никак не добавляла. Когда через неделю боль в голове угасла, за Максима взялись основательно: ежедневная сдача анализов, прохождение странных тестов, череда опытов, от каждого из которых он отходил только на вторые сутки лежания под капельницей.

…После амнистии прошло почти четыре месяца. Пеньковский вернулся на сцену. Прежние товарищи и коллеги, встречавшие его как героя-революционера из ссылки, тем не менее очень быстро прекратили с ним общаться. Чернушные пророчества, которыми после возвращения стал сыпать Пеньковский, отдавали шизофренией и вгоняли бывших друзей в ступор. Любимый мраморный дог так и не узнал Максима: гавкал и рычал как на пьяного прохожего. Мама, размазывая слёзы, сказала, что в тюрьме Максимку подменили. А сам он заметил, что пристрастился к лабиринтам трущоб, люмпен-пролетарских гетто и промзон. И почему, чёрт возьми, он не имеет на это права?

…Впереди темнел край невысокой насыпи. Пеньковский решил подойти поближе и через несколько шагов упёрся в фанерный щит с надписью: «ЗОЛООТВАЛ. ПРОЕЗД ПРОХОД СТРОГО ЗАПРЕЩЁН!» Представив, какие шикарные урбанистические пейзажи, должно быть, откроются, если подняться на возвышение, Пеньковский обошёл предупреждающую табличку.

Вглядевшись в темноту, Максим поморщился и сплюнул. Перед ним лежал огромный котлован, по форме немного похожий на ступню человека. «Пятка», расположенная ближе к Пеньковскому, была как радиоактивная пустыня – ничего, кроме черноты и слабо колыхаемых ветром травяных островков. Чуть подальше, за дамбой, Пеньковский смутно разглядел пару нависавших над поверхностью золоотвала труб. Под ними, уже на периферии поля зрения Максима, серебрился водоём. Собственно, больше ничего не было. Ни смерчей из золы, ни водопадов из пульпы.

Пеньковский уже поворачивался, собираясь уходить. Как вдруг бешено вытаращил глаза и почувствовал вдоль позвоночника противный морозец. Зарница всего на секунду полыхнула над окрестностями, но Максим мог дать любой орган на отсечение, что увиденное ему не померещилось. Посреди зольного болота стояла статуя. Нескладная дылда в три человеческих роста громоздилась на постаменте, нацелив в небо кривой указательный палец.

Пеньковский уставился в ту сторону, где в темноте пряталось неведомое. Следующей вспышки он терпеливо ждал минут пять. На этот раз бросилась в глаза какая-то болезненная несоразмерность частей статуи, как будто у изваявшего её скульптора были проблемы с психикой. За спиной, возле самого уха Пеньковскому мерещилось сопение, на дороге, по которой он пришёл, как будто хрустели сучья под чьими-то тяжёлыми подошвами. Шизофренический зольный идол вселял ужас, но встретить в этом месте живых людей хотелось не больше. Максим так и не понял, какие шлюзы открылись внутри него. Но уже через пару мгновений он шагал по дну котловины в сторону памятника. Ботинки вязли в зыбучей дряни, которая была тут вместо земли.

Пеньковского отделяла от статуи всего сотня-другая метров. По мере приближения Максиму казалось, что изваяние само надвигается на него. С каждым всполохом зарниц оно становилось всё крупнее, а его толстый палец как будто был направлен уже не вверх, а вперёд, на незваного посетителя.

Он шёл минуту. Другую. Третью. От тёмных предчувствий заплясала челюсть и стали подкашиваться ноги. То, что его обрушило в какой-то необъяснимый провал реальности, стало окончательно понятно, как только небо озарила ещё одна вспышка. Труба золопровода и чахлая камышиная заросль, в створе которых находилась статуя, оставались на месте. Самой статуи не было.

Даже корчась под прессом пенитенциарной системы, Пеньковский ни разу не испытывал такого животного ужаса, как сейчас. Его сдавил приступ удушья, в висках звенело и стучало, как будто под черепом играли сразу на тысяче ксилофонов. Пеньковский долго пятился, не в силах выпустить из поля зрения то, чего не мог объяснить. Наконец, дёрнувшись от мысли, что чёртов памятник вполне может раскинуть свои лапы уже у него за спиной, резко развернулся. И как подрубленный рухнул на колени.

На том самом месте, откуда он первый раз увидел статую, метрах в полутора над землёй мельтешил огонёк. Свет вёл себя странно: он то раздувался вширь лучистым капюшоном, то опадал, стягиваясь в сверкающую точку. Хотелось думать, что это заспанный дедок-сторож решил обойти территорию с фонарём, но огонь был слишком нездешним, да и откуда на этих залежах золы могла взяться охрана? Пеньковский непременно заверещал бы от ужаса, если б не боялся лишний раз привлечь к себе внимание хозяйничавших здесь неясных сил и сущностей. Не разбирая дороги, он ломанулся в сторону – выбежать, во что бы то ни стало убраться из этого места, встретить живого, тёплого человека, схватить за руку и слушать, слушать его голос как совершенную симфонию…

Ноги вязли в золовой трясине, закололо слева в груди. Пеньковский остановился, ловя воздух ртом и хватаясь руками за сердце. Вытер сопли. Огляделся. И жалобно, по-щенячьи заскулил.

Огонь, от которого он бежал, не исчез и даже не отдалился, а наоборот стал ещё ближе, при этом внешне продолжая оставаться неподвижным. Ещё два зеленоватых сияющих шара висели справа от Пеньковского, а над выступавшей из темноты насыпью расплылось пятно света, похожее на блин с рваными краями. Максим всхлипнул и затрясся. Что-то играло с ним, и он никак не мог отказаться от этой игры. И почему-то было ясно, что победителем из неё он сможет выйти, только если анонимный оппонент сам ему это позволит.

Максим задыхался, падал, вскакивал и нёсся дальше. Поверхность под ногами становилась всё более зыбкой и ненадёжной, местами хлюпала жижа. Светящиеся тела разных форм, оттенков и яркости проявлялись то с одной, то с другой стороны, ощущались за спиной, выстраивались в искристые заслоны далеко впереди. Пеньковский был как жук, которому озорничающая детская рука задаёт направление движения, отрезая путь спичечным коробком. Как только впереди вспыхивала очередная преграда, он судорожно озирался, выискивая в пространстве тёмные, не подсвеченные дьявольщиной коридоры, и нёсся туда.

Мелькнула жуткая догадка, что ему уготовано бегать до тех пор, пока он не свалится как загнанная лошадь. И тогда… Тогда огни начнут наползать со всех сторон, смыкая кольцо. Но не успел Пеньковский додумать эту страшную мысль, как с разбегу провалился по колено в воду. По инерции он сделал пару прыжков, погрузившись ещё глубже в тягучую кашицу. Ноги как будто отнялись, Максим барахтался, точно увязшая в сиропе муха. Наконец, удесятерённое паникой сверхусилие выволокло его на сухую поверхность. За спиной калились пятна и зигзаги света.

Промокшие ноги сводило от холода и изнеможения. Пеньковский снова бежал, с отчаянием ожидая момента, когда перед ним в очередной раз опустят спичечный коробок, и придётся нестись в другом направлении. Удивительно, но этого не происходило. Максим увидел темнеющий вдали бугор и ринулся к нему, как бегун к финишной черте.

В два нечеловеческих прыжка он взлетел на насыпь. Рядом, между колченогих берёз петляла дорога. Та дорога, которая выведет его к людям. К теплу печи, стакану водки и добрым глазам психиатра. Не удержавшись, Пеньковский обернулся. Котловина золоотвала была погружена в абсолютную, мёртвую темень. Только что переполнявшая её кутерьма огней свернулась и угасла, как будто ничего и не было. Налетел ветерок, и со стороны очистных потянуло нестерпимым смрадом, как будто где-то рядом разрыли кладбище.

Пеньковский и сам не знал, откуда у него всё ещё берутся силы. Спотыкаясь о кочки, он рванул по дороге на запах дыма.

Когда он обогнул лесополосу, за спиной послышалось урчание двигателя и скрип мотающегося на ухабах прицепа. Трактор прогрохотал бы мимо, но Пеньковский тормознул его, метнувшись под колёса, после вскочил на ступеньку и долго тряс руку ошалевшему трактористу.

- Скажите, деревня далеко? – спросил Пеньковский, чувствуя, как глаза подтапливаются слёзами опустошения.

- Да не… Тут через поле, потом овраг будет, и сразу за рощей, - процедил тракторист через зажатую между губ сигарету.

Пеньковский зажмурился, глубоко вдохнул и, запинаясь, поинтересовался:

- С-с-слушайте… Вы местный, должны знать… А… Кхм… Тут рядом… На золоотвале. Вы там… никаких… памятников не видели?

Тракторист выпучил линялые глаза и начал сталкивать Пеньковского со ступеньки.

- А огней!... Огней в той стороне вы никаких щас не заметили? – Пеньковский уцепился за ручку двери, как утопающий за спасательный круг.

- Да отъебись ты, а? Голову те лечить надо, понял? – взвыл тракторист и могучим подзатыльником опрокинул Максима с подножки.

Габаритные фонари трактора угасли вдалеке. Пеньковский отряхнулся и шатающейся поступью уцелевшего в авиакатастрофе зашагал через поле.

На экране улочка между рядами глинобитных хижин. В дорожной колее стоят лужи с плавающими в них ошмётками грязи, пространство вокруг завалено грудами мусора: гнилыми тыквами, баллонами с надписями «CASTROL», костями, кусками картона. Объектив камеры наплывает на группу темнокожих, столпившихся полукругом на пятачке земли между плетней. Негры галдят, машут руками, взгляды их направлены вниз и чуть в сторону, где в нескольких шагах от толпящихся заметно какое-то движение. Оператор подходит ближе, и в фокусе оказывается лежащий в пыли старик-негр. Он абсолютно голый, ноги его покрыты коростой и гноящимися нарывами. Старик смотрит в камеру ничего не выражающими глазами. И тут же вдруг выгибается дугой, выпятив живот, и заходится диким, звериным воем. Не прерываясь и, кажется, даже не делая вдохов, он голосит несколько минут, после чего вой вдруг переходит в хохот, затем – в чахоточный булькающий хрип. Негр тяжело переворачивается – на спине у него пузырится ожог в форме странного знака, похожего на штопор. Старик шумно выпускает газы, возит пальцами в пыли.

ГОЛОС. Эволюция психики индивидов, подвергшихся обрядовым воздействиям, характеризуется непредсказуемостью. Вероятно, есть основания говорить о некоторых побочных эффектах. Мбванга Муоко, в возрасте пятидесяти четырёх лет, после проведённого опыта подверг себя скарификации, сделав на теле ряд надрезов лезвием и засыпав в открытые раны личинки жука-голиафа. Кроме этого, клеймом для скота нанёс себе термический ожог на спину. На четвёртые сутки развился острый сепсис с местным нагноением. Членами советской комплексной группы под руководством профессора Корыткина Муоко был доставлен на автомобиле в инфекционную больницу города Локоса, где скончался на третий день от полиорганной недостаточности.

В объективе камеры озерцо с зацветшей водой. Вся поверхность водоёма покрыта густой губчатой массой, местами надуваются и лопаются пузыри, выпирают коряги. Посередине озера – поросший кустарником остров. На экране виден нос лодки, рассекающий жижу, слышится плеск воды. Лодка подплывает ближе, и становится видно, что берег острова кишит крокодилами. Панцири переливаются на солнце. Рептилии то и дело лениво переползают по песку с места на место. В разверзнутых пастях некоторых из них бесстрашно хлопочут пичуги, выклёвывают застрявшие в зубах остатки пищи. Фокус камеры наползает на заросли кустарника, и в кадре оказывается выглядывающее из-за ветвей лицо. Подёргивающиеся губы, зигзаги царапин на щеках, выпученные больные глаза. Затаившийся в листве человек изгибает рот буквой «О», как будто собираясь выдуть кольцо дыма, и стремительно исчезает в зарослях.

ГОЛОС. 44-летний Йово Абувари – один из местных старейшин, лидеров общины. Через полтора месяца после завершения шаманом комплекса процедур стал избегать общения с людьми и перебрался жить на обильно заселённый крокодилами остров посреди болота. При попытках научной группы наладить с ним контакт начал разговаривать на португальском языке, хотя никаких контактов с его носителями не имел и прилегающих к деревне территорий в течение жизни не покидал.

В кадре - колыхающиеся от порывов ветра кроны вителларий, низкое небо и упирающийся в него смерч из пыли и мусора. Рядом виднеется пожарище: останки хижин, обугленные остовы телег. Между пней лежит обгоревший труп с полопавшимися глазами. Вдали над лесом высится столб чёрного дыма.

ГОЛОС. Отмечен и ещё один эффект, этиология которого пока не установлена. В целом же его можно отнести, скорее, к разряду гипотез, так как системой научных доказательств он не обоснован, и может оказаться случайным стечением обстоятельств.

Итак, спустя девять дней после завершения опытов 24-летний Амуйа Уихо, подвергшийся воздействию техник шамана, отправился в соседнее поселение навестить родственников. На следующее утро пришло известие о том, что ночью в той деревне произошёл пожар, сгорели все постройки, техника, домашний скот. Имелись и значительные жертвы среди населения, о точном количестве которых не сообщалось. При этом уцелевшие жители заявляли, что виновниками происшествия являются несколько десятков их соседей, которые подожгли свои хижины. Из-за сильного ветра огонь быстро распространился по всей территории поселения и перекинулся на прилегающий к деревне лес. Поджигателей односельчане характеризовали как людей хозяйственных и рассудительных, затруднились объяснить их поведение. Находившийся в сгоревшей деревне подопытный Уихо обратно так и не вернулся, труп его также не был обнаружен.

На экране тем временем смена плана – угрюмые люди в форменных куртках загружают в фургон накрытые холстинами трупы.

ГОЛОС. А три дня спустя необъяснимое ЧП случилось уже непосредственно в поселении, где базировалась советская комплексная группа. Девятнадцать местных женщин синхронно совершили убийства собственных детей. Поразили хладнокровие и жестокость содеянного: младенцев обнаруживали с разбитыми о камни головами, детей более старшего возраста – с многочисленными ножевыми ранениями брюшной полости. Рядом находили трупы самих матерей, совершивших самоубийства прямо на месте преступлений. Однако, сколько-нибудь уверенно говорить о связи между этими трагическими событиями и осуществлённым воздействием на подопытных сегодня ещё преждевременно, так как недостаточно исследован сам феномен корректировки эго-комплекса.

- Слышали новость, господа? – франт с жиденькими бакенбардами затянулся сигареткой и стряхнул пепел на бетонный пол гримёрки. – Сегодня ожидается сам Кургузов. Сам! Говорят, бросил всё, не мог пропустить премьеру. Такие дела.

Под слоем грима на лицах четверых собеседников франта играло напряжение. Говорившего расстреляли свинцовыми взглядами сразу из восьми стволов.

- Аркаш, ну кто просил, а? – скривился человек с замысловато выточенным семитским носом. – И так-то настроение ни к чёрту. Ещё теперь Кургузов этот твой будет весь спектакль нависать…

- О, Борис, и у вас то же самое? А я думал, это у меня одного сегодня депрессия какая-то, - подал голос заморыш, похожий на осунувшегося от морфия и мук шизофрении Кафку. – Погода чёт мрачная… Ещё свет гас три раза. Вот это к чему? К чему, а?

Тот, кого назвали Аркашей, криво ухмыльнулся и сплюнул в пепельницу:

- К чему, к чему… Я читал, перед тем, как Миронов умер прямо на сцене, так же было. Перед спектаклем тоже наверное думал – депрессия. А потом – херакс! – кровоизлияние в мозг.

На его реплику не отреагировали. Только сидящий в стороне спиной ко всем человек вдруг тяжело засопел и заёрзал в кресле.

- А этот где?.. Новенький наш, сиделец? – огляделся вертящийся у зеркала мужчина и продолжил маскировать плешь в пол-черепа пучками редких волос.

- Да хрен бы его знал, - дёрнул плечами носатый Борис. – Может в образ входит. Может детей в подворотне насилует. Разве от него узнаешь? Мутный тип. Хотя играет… Играет превосходно.

- Не, ну почему свет-то гас три раза, а? – снова заканючил анорексик «Кафка». - И какая, ты говоришь, Аркаш, погода была, когда Миронов умер?

- Да заткнись ты, Клюква, со своим Мироновым, - хлопнул ладонью по стене человек у зеркала. – Умер и умер. Вот Кургузов в зале – это скверно… Да.

Повисло молчание. Несмотря на ранний час, в помещении было уже совсем темно: ненастье душило город тучами, ливень выбивал дробь по стёклам.

- Пидорасы, - вдруг сдавленно произнёс тот, кто сидел отдельно от остальных.

- Ч..Чё, Вадик? – в изумлении вылупил глаза мужчина у зеркала.

- Что слышал, выпердыш плешивый, - ответил Вадик, отшвыривая ногой кресло, с которого только что поднялся, и наконец, поворачиваясь к остальным. Нервный тик корёжил его лицо такими гримасами, как будто под рубаху Вадику запустили целую колонию термитов. – Я ненавижу вас, бляди… Вы… Вы… Жрёте меня одноразовыми вилками. Пидорасы. Да разве я возился бы щас тут с вами в этом сральнике?

Вадик вдруг зашёлся хохотом опереточного дьявола. Смех был настолько нездоровым, что сразу становилось ясно: человек не шутит и не вымещает на окружающих дурное настроение. С лица Аркаши сползала ухмылка. Нервно почёсываясь, Вадик как-то боком заметался по комнате, натыкаясь на людей и мебель:

- Я… Я мог бы всех… Весь мир поставить раком. О-оо, меня хватило бы на это, да, сучёныши! Таланта, характера, обаяния – всего, всего, блять, хватило бы! Но вы… Твари. Вы сговорились. Вы подцепились ко мне и стали тянуть, тянуть мою энергию, подворовывать, присваивать себе моё. Вы устроили так, что меня выселили из квартиры. Подослали ко мне дурную бабу. По ночам запускаете эти… звоны, которые не дают мне спать. Вы думали, я ни о чём не догадываюсь? А вот видите, я всё, всё про вас знаю. Сраные вампиры.

За окнами прокатились раскаты грома. Ливень не прекращался, в комнате стало ещё темнее. Шелест испуганных голосов наполнил гримёрку. Вадика попытались спеленать умиротворяющими дружескими объятиями, но тот вывернулся угрём и, отскочив в угол, нацелил на коллег треморный палец:

- И вот теперь вы думаете, что добились своего. Какие-то люди по вашему указанию следят за мной днями и ночами. Они пытаются отдавать мне команды, подбрасывают сумасшедшие письма. А вы сами… На миллиметр приподнялись от говна и только за счёт силы, которую из меня выкачали. Но учтите, выблядки, за всё придётся отвечать!

Вадик запустил в стену фарфоровую вазу, после чего вдруг свалился на пол. Его тело выгибалось дугой, он дрыгался и, лёжа на спине, непонятным образом подпрыгивал, как свежепойманная рыба. Изо рта хлынула желтоватая пена. В дверь гримёрки уже барабанили, за порогом клокотал гомон, гремели шаги. Когда посиневшего Вадика грузили на носилки санитары скорой, в зале раздался третий звонок.

Протокол допроса свидетеля

Допрос начат в 11 часов 03 минуты.

Допрос окончен в 12 часов 24 минуты.

Следователь следственного отделения Заречного РОВД капитан юстиции Пащенко В.О. допросил по уголовному делу № 344559 в качестве свидетеля:

ФИО Иванштейн Борис Моисеевич

Дата рождения 23.05. 1941

Место работы, род занятий театр-студия «Галерея», должность – актёр.

По существу уголовного дела могу показать следующее. Я, Иванштейн Борис Моисеевич, являюсь членом труппы студии «Галерея» с 1989 года. На 14 июня текущего года в театре была намечена премьера постановки «Пластмассовый мир вашему дому». Перед началом спектакля я со своими коллегами находился в гримёрной комнате, где шла подготовка к выступлению. В обстановке и поведении окружающих не замечал ничего необычного, за исключением необъяснимой общей подавленности, которая кроме меня наблюдалась ещё у нескольких человек.

Приблизительно за сорок минут до выхода на сцену в помещении гримёрной случился болезненный припадок у ведущего актёра театра Бухенвальца В.У. Он вёл себя агрессивно, выкрикивал несправедливые обвинения в адрес остальных членов труппы, разбил вазу, после чего потерял сознание, и у него начались судороги. Бухенвальца В.У. знаю с 1992 года, охарактеризовать его могу как спокойного, уравновешенного человека. На здоровье он не жаловался, наркотиков не употреблял, странных выходок не совершал. После того, как Бухенвальца забрала вызванная бригада скорой помощи, мы, его коллеги, пребывая в шоковом состоянии, вышли на сцену.

Спектакль проходил при полном зале. Во время выступления я ощутил нарастание тревоги, которая к середине второго действия перешла в беспричинный страх. За кулисами я принял успокоительные капли, а также выяснил, что остальная часть труппы, художественный руководитель и административный персонал театра испытывают аналогичные ощущения.

В одной из финальных сцен актёр Герычев Аркадий Алексеевич, как требовалось по сценарию, должен был достать бутафорский пистолет и нацелить его на своего коллегу Клюквина Олега Викторовича, имитируя убийство сценического персонажа. Я услышал выстрел намного громче обычного и успел заметить, что Клюквин О.В. лежит с кровоточащей раной на лбу. После этого Герычев А.А. открыл беспорядочную стрельбу по всем находившимся на сцене, а затем и по сидящим в зале. Я успел спрятаться под крышкой рояля, где и потерял сознание. О том, что Герычев покончил с собой, предварительно застрелив пятерых своих коллег и сидевшего в ложе для почётных гостей С.И.Кургузова, я узнал позже от сотрудников театра, в момент трагедии находившихся за кулисами.

ВОПРОС. Как вы можете охарактеризовать Герычева? Какие-либо детали в его поведении, высказывания наводили вас на мысль, что этот человек способен совершить тяжкое преступление?

ОТВЕТ. Герычев был человеком покладистым, весёлым и неконфликтным. В коллективе он пользовался репутацией шутника. Многие считали его циником и эгоистом, но я ни разу не слышал о том, чтобы он кого-то серьёзно обидел. Его поведение накануне спектакля и даже в последние часы и минуты перед трагедией ничем не отличалось от обычного. У меня нет ни одного предположения, что могло заставить его пойти на это.

ВОПРОС. Связываете ли вы каким-то образом случившийся у Бухенвальца припадок с событиями, произошедшими на сцене во время спектакля?

ОТВЕТ. Я затрудняюсь ответить. Наверное, нет.

ВОПРОС. Насколько хорошо вы знакомы с остальными сотрудниками театра? Не считаете ли, что кто-то из них мог оказывать на Герычева влияние, убедить или вынудить его совершить массовое убийство?

ОТВЕТ. Большинство актёров и персонала работает в театре со дня его основания. Я знаю этих людей давно, ни один из них не разделяет экстремистских убеждений, не употребляет наркотики и не страдает психическими отклонениями. Не думаю, что они могли это сделать. Плохо знаком я только с недавно пополнившим труппу актёром Максимом Пеньковским. Он провёл с нами всего несколько репетиций. Пеньковский очень мало общался с коллегами за пределами сцены, поэтому не могу сказать о нём ничего. Но вряд ли он мог влиять на Герычева: в быту они почти никак не контактировали, только здоровались. Ещё они много взаимодействовали в рабочем процессе, на репетициях. Но там всё общение происходило исключительно в рамках сценария спектакля.

ВОПРОС. Где находился Пеньковский в момент совершения преступления?

ОТВЕТ. За кулисами. Он отыграл сцену, в которой были задействованы только они с Аркадием. Больше его выходов по ходу пьесы не полагалось.

Протокол прочитан лично

Замечания к протоколу без замечаний

Свидетель Иванштейн Борис Моисеевич (подпись)

Следователь Пащенко Владимир Олегович (подпись)

Иннокентий Константинович сгорбился перед монитором, с тревогой шаря глазами по веб-странице. В заголовках новостей полыхал пожар сгущающегося безумия:

«Пенсионерка подожгла девятиэтажный дом».

«Депутат Юрковой продолжает удерживать в заложниках 27 членов областного законодательного собрания».

«Следственный комитет: в столкновении поезда с пассажирским автобусом на станции Галузино виновен дежурный по переезду».

«В Нижнестаканском районе пятнадцать школьников скончались, проглотив ртуть».

Иннокентий Константинович потёр висок, наморщился. Привычный миропорядок с каждым днём утекал куда-то, как вода из ванны. Иннокентий Константинович - потомственный учёный, тридцатипятилетний доктор биологических наук, с которым уже здоровался за руку сам Елистратов, не мог всего этого не замечать. Особенно угнетало то, что такие дикости происходили не где-нибудь, а совсем рядом. Пока они существовали только в новостных заголовках, но Иннокентий уже стал обнаруживать пробоины и в своём мире. Да вот хоть сегодня: когда он затормозил у светофора, переходившая дорогу бабка – безобразный сухофрукт из человека – вдруг забарабанила клюкой по капоту его «Камри». А встреченный на площади подросток, распространитель бумажного спама, увидев Иннокентия, оскалил хитро гнутые клыки и зарычал.

Из соседней комнаты долетел заунывный звук, похожий на скулёж измученной собаки. Иннокентий Константинович торопливо вдел ноги в тапки, вскочил с кресла и метнулся к двери. Отец как обычно сидел в своей каталке. В самой его позе чувствовалась значительность, словно он не разглядывал из окна огороженный аллод местного ТСЖ, а по крайней мере смотрел в иллюминатор космической станции.

- Заскучал, дружище? – спросил Иннокентий и подоткнул плед, чтобы отца не продуло.

- Ааааыыыы, - задумчиво изрёк отец. Его взгляд продолжал ползать по стене дома напротив.

С того времени, как инсульт пригвоздил старика к креслу, жизнь Иннокентия стала намного насыщеннее. Он не слишком доверял сиделке и поэтому научился менять памперсы, не хуже фармаколога разбираться в лекарствах а, главное, задавил чувством долга отвращение и брезгливость. Теперь он мог, не меняясь в лице, подтирать своему родителю задницу. Или кормить его смесями, видя, как комковатая масса вперемешку со слюной валится изо рта обратно, виснет на подбородке и пятнами буреет на пижаме. В конце концов, подтянутый крепыш в белом халате на фотографии и засушенный недугом овощ в каталке были одним и тем же человеком. Его отцом. Как можно было передать отца в холодные, вечно мокрые руки какой-то сиделки?

- Ыыыыааэ. Мум, - заявил старик. В его перегоревших глазах не было ничего, кроме безразличия, гноя и слизи.

Иннокентий Константинович нежно ткнулся лбом в отцовскую лысину:

- Ну-ну, мужик, не кисни. Сейчас сбегаю за лекарствами, вернусь, и выедем с тобой на улку погреть косточки. Я быстро.

Иннокентий сгрёб с тумбочки ворох рецептов и шагнул к двери.

… Погода резко испортилась. Наливная чернильная туча дожирала ещё видневшийся кусочек солнца. Ветер свистел в проводах, мотал в воздухе куски полиэтилена. Иннокентий услышал далёкий, но звучный хлопок, как будто где-то выстрелили из пушки. И тут же над домами вырос гриб чёрного дыма. Иннокентий поёжился и поднял ворот пальто.

Сгустился сумрак, по земле забарабанили первые ливневые капли. Втянув голову в плечи, биолог засеменил через пустырь. За помойкой и гаражами кособочилась облезлая двухэтажка, непонятным образом откосившая от сноса. Иннокентий перемахнул через лужу у входа и юркнул под исчерченный трещинами козырёк. Здесь было сухо, но отчего-то очень неспокойно – Иннокентий то и дело бросал взгляды на полинялую дверь, мысленно молясь, чтобы, пока он здесь стоит, из-за неё никто не появился.

За спиной раздался шелест шагов. Высокий сутулый человек выбрался из утробы подъезда и застыл чуть впереди Иннокентия, разглядывая пузыри, вздувавшиеся на залитом водой асфальте. Чувствуя, как подбираются к горлу спазмы тревоги, Иннокентий деликатно кашлянул. Незнакомец медленно повернулся так, что теперь можно было рассмотреть его лицо. Самая заурядная физиономия, какими кишит любая толпа. Но, столкнувшись с этим взглядом, Иннокентий дёрнулся, как будто его прижгли раскалённой спицей.

Парализовало ощущение, что чужеродное и проворное буром ввинчивается в него, раскурочивая тайники сознания, хозяйничая там, куда прежде был закрыт доступ кому бы то ни было. Тут же почему-то Иннокентию вспомнился эпизод из детства: он стоит на тускло освещённой лестничной клетке и слышит как снизу быстро - аномально быстро - приближаются чьи-то шаги. Они ближе. Ближе. Ближе. Подъезд наполнен хриплым дыханием поднимающегося. Ощущение беды сдавливает гортань. А помочь некому – вокруг только двери квартир, равнодушные одноглазые твари. Разлапая тень накрывает пролёт лестницы… Мальчик, задыхается от ужаса, молотит кулачками в дверь и, обернувшись, видит, как по перилам с катастрофической быстротой скользит вверх узловатая рука с переплетениями взбухших вен…

Отец нашёл его тогда лежащим без сознания у входа в квартиру. Когда Кеша пытался рассказать о том, что пережил, взрослые снисходительно гладили его по голове. «Страх темноты, - посмеивались они. – Всего лишь страх темноты. Это пройдёт». Никто. Никто не верил в то, что ему пришлось увидеть и услышать. Даже отец тогда не поверил.

Теперь же взрыв иррационального ужаса сотряс Иннокентия с такой силой, что он чуть не потерял равновесие и не рухнул в лужу. Мир вокруг стал размываться, голова кружилась. Хватая ртом воздух, Иннокентий выскочил под дождь и побежал, не глядя под ноги. Летели брызги, хлюпало в туфлях, но ему было наплевать. Только убраться подальше от страшного типа, убраться живым и неизменившимся. Не дать этому скользкому взгляду заползти в себя ещё глубже, окопаться внутри, наделать там непоправимого.

Иннокентий нёсся через ручьи на тротуарах, пока окончательно не сбилось дыхание. Только почувствовав себя в безопасности под защитой невозмутимых крупнопанельных коробок, он осмотрелся и определил, что находится в двух кварталах от дома. Сразу выплыл образ отца: сейчас он сидит в своём кресле в том же самом положении. А в глазах всё та же статичность, как у набитого ватой чучела.

Почему же?.. Почему отец – самый родной человек – не поверил ему тогда, в детстве? Почему он предал его, встал на сторону враждебного Иннокентию мира и заладил вместе с ним про страх темноты?

Память высветила и ещё одну картинку: отец, сидя в своей комнате, которую называл кабинетом, разговаривает по телефону с коллегой. Кеша здесь же – затаился в стенном шкафу, втиснувшись под полку с папками и фолиантами. Не для того, чтобы подслушать, нет. Только забавы ради.

- Нет-нет, Валентин Палыч, не надо, - отец говорит в трубку негромко, почти шёпотом. – Поддержи пока болвана в режиме щадящей терапии. Нужно пронаблюдать за реакциями организма на имплантацию. Ч…Что? Ваааля! Ну как маленький, ей-Богу. Как это, что будем делать? Закопаем в яму и возьмём другого. Их у тебя вон целые бараки по всем северам, эшелонами везти можно, экспериментируй – не хочу. А? Ах-хахахаха. Дададада, молодец.

Маленький Кеша не понял ничего из сказанного его лучшим в мире папой-профессором. Ясно было только, что он подслушал какую-то нехорошую, злую тайну, которую Меньшенин-старший тщательно от всех – и даже от него – скрывал. Эту тайну Иннокентий зарыл в себе, набросав сверху шелухи уважения и любви к родителю. И вот сегодня, после встречи с тем типом, тайник рванул как растревоженная беспечной ногой мина.

Когда Иннокентий жал на кнопку вызова лифта, в ушах лязгала никогда не слышанная им музыка – величественная и отвратительная. Этот огрызок человека всегда обманывал его так же, как всех остальных. Никаких людей – только болваны, материал для исследований. Наверное и его – единственного сына – он в случае чего легко закопал бы в яму и заделал вместо него другого. Чувствуя, как в глазах лопаются сосуды, Иннокентий повернул ключ.

В квартире висели тяжёлые запахи пота и залежалого мяса. Отец дремал, уткнувшись подбородком в грудь. Иннокентий долго смотрел на свесившуюся из его ноздри соплю, пока та не сползла на плед зеленоватым сгустком. Почему-то подумалось, что у того, кого этот человек называл болваном, тоже мог быть сын…

Иннокентия колотило как заводную игрушку, когда он, ухватив себя за локти, вошёл в ванную. Он уже знал, что нужно делать.

- Вытащить из шкафчика небольшое прямоугольное зеркало, осыпанное созвездиями засохших мыльных брызг.

- Размахнувшись, швырнуть его на пол – плевать на порезы ног.

- Некрупные осколки и стеклянную пыль бережно ссыпать в стакан.

- Налить в него тёплой воды.

- Вернуться в комнату, подойти к набитому ватой чучелу и втиснуть край стакана между пепельных губ.

...Иннокентий запустил пальцы в волосы и, приплясывая на месте, зашёлся больным хохотом. На полу, отхаркивая кровавую пену, корчился и хрипел отец. А стакан, что стоял на тумбочке, был ещё наполовину заполнен чудесной, исцеляющей от всех болезней взвесью.

Дождавшись, когда вместе с кашлем окончательно угаснет отцовское дыхание, Иннокентий зажмурился, поднёс стакан ко рту и сделал первый жадный глоток…

Кадры на дисплее монитора: над джунглями висит огромная бледная луна. В зарослях стрекочут сонмища насекомых, издали долетают визги, рычание, отрывистый пересвист и лай. В кадре появляется человек в ритуальной маске и странных одеждах, напоминающих дождевик, сшитый из отдельных лоскутов полиэтилена. Человек на ходу постоянно оборачивается к объективу камеры, бурно жестикулирует, зазывая оператора следовать за ним, тараторит на одном из местных наречий.

ГОЛОС. В последний месяц работа группы сопровождалась внезапно вспыхнувшими протестами и препонами со стороны местного населения. В ходе экспериментов коренным образом менялись психотипы подопытных, трансформировались и привычные шаблоны их поведения, а также социальные роли. При полном сохранении памяти происходила радикальная смена внутренних установок. Подвергшегося воздействию индивида его соплеменники не могли идентифицировать с человеком, которого они знали раньше. А неизменность внешних данных при этом только способствовала неопределённости и непониманию. Из-за этого среди местных жителей укоренилось представление, что в этих людей вселился дуав, нечистый дух. Характерно, что это убеждение в отношении себя разделяли и многие из подопытных.

Человек в маске и полиэтиленовой мантии, издавая гортанные восклицания и то и дело картинно хватаясь за голову, подходит к изгороди из стволов деревьев. Жестами приглашает следовать за ним. Тесный двор завален хламом, у входа в хижину - вырезанная из дерева статуя пучеглазого божка. В круге света масляной лампы мнётся около десятка негров. Камера приближается. В её объектив попадает закопченная бочка, закреплённая над очагом, из которого рвётся пламя. Негры толпятся в отдалении, с галдежом тычут пальцами в сторону бочки, таращат глаза. Оператор подходит ближе к очагу.

В кадре оказывается торчащая из бочки голова. Можно разглядеть измазанное потёками лицо с вкраплениями волдырей, полопавшиеся глаза, вывалившийся язык. В бочке клокочет и пузырится тягучая тёмная масса, скрывающая тело мертвеца по самую шею. На поверхности кипящего варева барахтаются десятки увязших насекомых. Мотыльки размером с воробья мельтешат перед огнём.

ГОЛОС. Согласно варварским представлениям ойкуала, изгнать нечистого духа и вернуть человеку его первооснову можно только посредством ритуального суицида. Находящийся в бочке человек – 34-летний житель деревни, входивший в состав группы подопытных. По настоянию местных знахарей он покрыл лицо слоем полученного из индигоферы синего красителя, после чего заживо сварил себя в кипящей смоле, скончавшись от перегрева и термических ожогов. В соответствии с примитивными воззрениями племени только пройдя через этот дикий ритуал, человек отбывает на Мангровую Гору с присущим именно ему набором личностных качеств и исконными оберегами духа. В противном же случае дуав не оставит такого человека даже после его смерти. Как верят ойкуала, мучения одержимого дуавом продолжатся после воплощения в других телах. И будут бесконечными и невыносимыми.

Из-за ютившегося неподалёку ДОТа долетели голоса. Развальяженный лёгкой кровью неприятель двигался по территории не слишком осмотрительно, и, кажется, его можно было застать врасплох. Костя Шумак, пригнувшись, перебежал поляну и укрылся за ржавым скелетом автобуса. Здесь его уже поджидали трое уцелевших однополчан – Тёма, Ильдарик и Ушибленный.

- Они подходят, я слышал, - сообщил Костя, снимая смертоносное оружие с предохранителя. – Дождёмся их здесь, устроим уродам кровавую баню.

- Я сегодня четверых мочканул, - Ушибленный самодовольно ткнул себя кулаком в грудь. – Ваще прёт меня убивать, мужики. В старое время я, может, палачом каким-нить был бы или этим ёпт… инквизитором. Да чо там: мне бы ещё «калаш» настоящий, а не эту шляпу.

Ушибленный заржал с ненаигранной придурью. Бойцы знали, что товарищ не шутит: он служил в их коммерческой дивизии менеджером по продажам уже почти год и за это время обзавёлся несокрушимой репутацией парня без башни. Для такого прошить человека очередью из АКМа ни капли не сложнее, чем выстрелить в него шариком с краской.

- Тебе при совке жить нужно было, - Ильдарик приподнял маску, чтобы сплюнуть, пощёлкал ногтем по спусковому крючку своего маркера. – Был бы гэбэшником каким-нить там, врагов народа бы к стенке ставил. Кстати, в курсе, мужики, что здесь где-то в советское время, вроде, какой-то охереть секретный научный центр был, а? Эксперименты ставили на живых людях. Ну там замораживали, отрезали чего-нибудь или пришивали, прививки со всякими вирусами ставили… Я на форуме урбанистов читал, там место примерно это и указано.

- Ага, - кивнул Костя Шумак. – А под землёй тут катакомбы должны до сих пор остаться. И бродят там в темноте гниющие выблядки советской науки. Бродят и пожирают друг друга, пожира-ааают… Хорош, Ильдарик, херню нести. Айда, может лучше вылазку сделаем? Где там эти засранцы заблудились?

- Бля, а это ещё кто такой там?! Это же не наш, чужой кто-то, – Тёма вдруг выскочил из укрытия, позабыв даже об опасности получить страшную желатиновую пулю в затылок. Палец его указывал вдаль - туда, где между руинами корпуса и пирамидами покрышек виднелась огораживающая полигон стена из нейлоновой сетки.

Бойцы повернули головы. В их направлении двигался человек. Высокий, сутулый и, насколько можно было судить издали, очень древний. Бородища мотком пакли развевалась по ветру. Одет старик был в тулуп, что на фоне июльской зелени смотрелось дико и даже пугающе. Поведение чужака тоже было странным. Он плёлся, цепляясь одной ногой за другую, резко и без причин переходил на бег, валился и полз, бороздя землю лбом, также внезапно вскакивал, вертелся юлой, воздевал руки к небу. Его движения напоминали не то шаманские камлания, не то ломку делириозного алкоголика.

- Это чё за хуйня ещё? - выдавил Костя Шумак, приставив ладонь козырьком ко лбу. – Надо бы инструктора свиснуть, наверно. Сказать. А то подстрелит ещё кто-нибудь этого долбоёба, он ласты двинет, потом по судам набегаемся.

- Угу, - ошарашенно промычал Тёма, наблюдая за тем, как приближавшийся человек с противоестественной для старика прытью сносит на ходу штабель покрышек.

Незнакомец что-то кричал, но, хотя расстояние до него было не таким уж большим, ничего понять было невозможно. Долетали только странные гхыкающие междометия, похожие на звуки, с которыми хронические курильщики отхаркивают мокроту. Когда он находился не больше, чем в двадцати метрах, Ушибленный вскинул маркер и, нацелив его на пришлого, заорал:

- Эээээй там! На баржЕ, бля. Тормозни, э. Тормозни, я сказал.

Старик остановился, стянул правый сапог, запустил его в направлении Ушибленного и пошлёпал дальше, припадая на разутую ногу.

- Э, Виталя, слышь, осади, а. Оставь ты этого дебила, понял? Нам проблемы зачем? - обеспокоился Ильдарик, но не успел он договорить, как Ушибленный оскалился и нажал на курок.

Ультрамариновый сгусток влепился в переносицу старика, брызгами рассыпался по щекам. Пришелец вскрикнул и опрокинулся на спину.

- Ну ты и олень, Ушибленный, - сплюнул в траву Костя Шумак. – Прикинь, если бы ты глаз ему выбил, снайпер недоделанный?

- Да похуй, ты чо. Не свинец же. Краска. Отмоется, - махнул рукой Ушибленный, выуживая из-под комбинезона контрабандно пронесённую фляжку с коньяком.

- Поненвагл Глахтоохтонтр! Глахтоохтонтр! - вдруг отчётливо выкрикнул старец, проворно вскочил и скрылся за коробом ржавого трансформатора. Ещё через пару мгновений его фигура мелькнула уже на фоне остова выпотрошенной двухэтажки. Глядевшие ему вслед бойцы не могли понять, чем шокированы больше: скоростью, с которой старик отмахал добрых две сотни метров, или тем, как весело заискрились тянувшиеся меж столбов провода, когда он проходил возле мачты прожектора. В воздухе разлился запах ацетона, потянуло сыростью осеннего кладбища. Небо – на котором ещё недавно не было ни облачка – затянуло низкими тучами.

Он сам не знал, почему бежит с такой нечеловеческой лёгкостью, да и думать об этом было некогда и незачем. Нетерпение голодного зверя гнало его вперёд, жгло изнутри. В голове звякали пронзительные хрустальные колокольцы, заглушавшие грохот молотившей за забором сваебойной установки.

В одном сапоге, обжитом молью тулупе, с запутавшимися в бороде репьями и синими разводами на лице он ворвался в посёлок. На стенах хрущоб родимыми пятнами коричневели островки краски. У здания администрации кособочились жухлые ёлки. И только памятник Ленину не терял задора, куражисто занесённой дланью зазывая за собой в светлое будущее колдырей, что толпились у шалмана рядом с остановкой.

Он остановился, улавливая сигнал внутреннего навигатора. Где-то здесь, совсем рядом. Ещё пара кварталов, церквушка, какие-то уродливые серые строения… Повернуть за угол, мимо опоры ЛЭП, через пустырь и заросшие бурьяном останки фундамента.

Он взбежал на бугор и замер, лицо разъехалось в дикой ухмылке. Здесь.

На дороге, метрах в ста впереди, клокотало оживление. Каток утюжил горячий асфальт, гортанно перекрикивались по-армянски носатые молодцы в оранжевых жилетах. То, что было ему нужно, чадило чуть в стороне.

Где-то в самых низинах его сущности, противясь и грозя, дуав выпустил когти, зашипел и выпустил столб зловонного пара. Но тварь была обречёна и чувствовала это. В ушах журчал влажный шёпот темнокожих знахарей, когда он подкрался к своей цели. Как набитую тряпками куклу легко отшвырнул в сторону топтавшегося рядом дорожника-армянина.

…Пасшийся на обочине гудронатор дышал битумными парами, потел эмульсией.

Он величественно отсалютовал бегущим к нему с лопатами наперевес армянам, взлетел по просмолённой лесенке и обожжёнными ладонями откинул крышку люка. Наваристо-коричневая жижа в котле ходила ходуном, металась, пускала пузыри.

Замурованное в клетке из мяса и костей, отчаянно билось внутри него то не своё, наносное, что столько лет обитало в нём и питалось им же. А сам он уже отслоился от своего обваренного тела - так отцепляют от состава локомотив, дотащивший его до станции.

Мигом он облетел блестевшие оцинковкой крыши. Прошелестел по ветвям тощих берёзок. Взвился по трубе котельной. И, поглощая густой солнечный свет, как кот - сметану, залучился от удовольствия.