Литература

- Звук – говно. Гитара бренчит как консервная банка, - гитарист морщится и тягуче сплёвывает на пол гримёрки.

Олег улыбается, растёкшись по креслу. Что уж, пусть бренчит. Так даже лучше. Его шоу – это всегда взрыв чудовищной мощности, которая зависит отнюдь не от качества аппаратуры. Олег достаёт крохотный пузырёк с желтоватым раствором. Худое лицо становится сосредоточенным, в висках молотит пульс, на лбу пробиваются капельки пота.

- Консееервная бааанка, - механически повторяет Олег, и как будто бы именно от этого сочетания звуков в его водянистых, похожих на сгустки слизи зрачках вдруг оживает жизнь.

Ядовитый бульон из образов, мыслей, откровений и сложносоставной брани клокочет внутри Олега. Через час варево с шипением полезет из-под крышки, и тогда Олег и трое его подручных выскочат туда, где их уже ждут.

Толпа окатит их восторженным рёвом, лазеры полоснут по сцене и залу, дым-машина отхаркает сизые клубы аэрозоля. С первыми аккордами публика придёт в обезьянье неистовство. Для пожирателей он не Олег. Его зовут Мясник. Сейчас он бы придумал что-нибудь поизящнее, но это давно уже не претенциозная погремуха, а товарный знак.

Звук и вправду неважный: голос начисто перекрывают уханье низов и надрывный лязг гитар. Олег то мечется по сцене костлявым татуированным демоном, то повисает на микрофоне как удавленник. Он бьёт бутылки и ходит босыми ногами по стеклянному крошеву, мочится со сцены и швыряет в зал куски сырого мяса. Пожиратели хватают их, отталкивая друг друга, терзают сочащуюся мякоть, особо рьяные набивают ею рты. Олег чувствует, как дурная энергия толпы поднимает его над сценой и начинает вертеть в клубах фаерного чада. В мониторе он слышит свой голос, рычащий:

«Расчленяй меня, старушка, расчленя-я-яй.

У меня в подвале чахнет саксофон.

Я угрюмый алхимический барон,

Ослепительный и прыткий как трамва-а-а-ай».

Зрители подвывают, не прекращая своих потных конвульсивных плясок. Пара спокойных песен, и Олег ляжет, свесив ноги со сцены, а протолкавшиеся вперёд всех девицы будут лизать подошвы его ботинок.

Ближе к финалу нужно добавить электричества. Олег с ухмылкой окидывает взглядом рассредоточенных по залу серых секьюрити. Плевать на все задержания, протоколы, штрафы и повестки. Не впервой. Обо всём этом он будет думать, когда выйдет из образа Мясника, и когда развеется первитиновое волшебство.

- Убей мента – спаси планету! – выплёвывает Олег в микрофон, и его заявление цементирует раскатистое гитарное соло…

Уходя за кулисы, он успевает зацепить взглядом забурливший в толпе водоворот пьяной стычки и услышать, как там, внизу, чей-то нетвёрдый булькающий голос дожёвывает его финальную фразу.

***

Цепь событий, которые обрушили весь привычный миропорядок, потянулась с того тяжёлого вечера. Пот разъедал глаза, как будто в них плеснули кислотой. Гудели ноги. Мясник ввалился в гримёрку, мечтая скорее смыть то, что осталось от концертного грима, упасть сперва на табурет в баре, а потом и физиономией на столешницу. Двухчасовой контакт с пожирателями был мощной инъекцией мизантропии – видеть никого категорически не хотелось. Поэтому Мясник скривился, обнаружив, что в гримёрке, кроме музыкантов и технического персонала, отирается Джей – тот нередко выступал финансовым хедлайнером бэнда, что давало ему право являться когда вздумается.

Джей вёл себя необычно – он слонялся по комнате в режиме броуновской частицы, меняя направление при встречах со стенами или мебелью. Взгляд его был ошалелым, полным какого-то нездорового тревожного счастья. Ребята из группы одевали инструменты в чехлы, всем видом давая понять, что вообще не замечают Джея. Удавалось это не всегда: время от времени они по очереди чертыхались, когда посетитель врезался в кого-то из них. Сам Джей ни с кем не заговаривал – как будто боялся, что с произнесёнными словами может улетучиться вся его странная подвижная идиллия.

Олег вытерся, отбросил полотенце и, вытянувшись на диване, принялся разглядывать подвесной небосвод, усыпанный светодиодными звёздами. Минут через пять Джей споткнулся о диван и, кажется, наконец обнаружил, что кроме него в помещении есть люди. Он вытаращил глаза, плюхнулся рядом с Олегом, ухватил его за плечи, и затараторил:

- Брат! Брат! Это… я прям не знаю… Ты должен! Должен это попробовать!

- Ну чё там опять? – процедил Мясник, пытаясь вывернуться из объятий. Но в тощих ручонках визитёра чувствовалась необыкновенная наносная сила, и стряхнуть их с себя никак не удавалось. – Нет такого, чего бы я ещё не пробовал, запомни это.

- Этого точно ещё не пробовал, - Джея снова подкинуло на ноги и стало с приличной скоростью мотать по комнате. – Вообще пруха, чума! Это «крюк», брат. «Крюк»!

Гитарист Газгольдер скривил презрительную гримасу, басист и барабанщик закончили упаковывать инструменты и стали раскуривать «косяк».

- Какой ещё «крюк»? Хорош мельтешить, сядь на место! – повысил голос Олег.

- «Крюк»! – воодушевлённо повторил Джей, подёргиваясь и подпрыгивая. – Элитная вещь, не то, что ширка твоя подзаборная. Понятно, что ты не в курсе – про «крюк» знают только те, кому положено. В смысле, у кого денег хватит. Мне сам Филин подогнал.

- Что ещё за Филин? – спросил Олег, отмечая, что на место уползающему раздражению приходит вялый интерес к происходящему.

Вместо ответа Джей снова заголосил:

- «Крюк»… О, «крюк»! Волшебство в чистом виде. Филин говорит, это секретная разработка «Байера». Его делают в подземных лабораториях и продают арабским шейхам, магнатам из Голливуда, всяким этим большим ребятам из диппредставительств. И к тому же…

- Так, хватит, - оборвал его Олег. – Давай сюда своё волшебство, а то, вижу, ты всё равно не отстанешь.

Как-то чрезмерно расхохотавшись, Джей перепорхнул к стоящему возле вешалки саквояжику. Оттуда он достал герметичную колбу с серым, похожим на цемент порошком, закопчённую ложку и зажигалку.

- Баян есть? Вытаскивай! – даже за приготовлением раствора Джей не мог стоять на месте. – Щас будет готово, и через пять минут ты в раю.

Поморщившись от двусмысленности обещания, Олег всё же достал из рюкзака одноразовый шприц и перетянул жгутом дряблый бицепс. Под изъеденной рубцами кожей топорщилась разбухшая багрово-красная жила. Механическими привычными движениями Мясник зарядил шприц и ввёл иглу в вену.

Приход накрыл сразу: к голове одна за одной стали подкатывать волны удушающего ватного тепла, в висках забилась мерная, вспыхивавшая в ритме пульса, боль. Чуть поскрёбшийся на пороге слышимости шорох буквально за полминуты разросся в оглушительный вращающийся звон. Стены поплыли и завертелись.

Происходило явно что-то незапланированное. Олег встал с дивана, но неодолимая чугунная сила, эпицентр которой находился где-то в нём самом, тут же обрушила его на спину, вдавив в пол так, что нельзя было и пошевелиться. Олег видел физиономию Джея, которая меняла очертания и съёживалась как горящая газета, и застывших в столбняке ребят из группы.

- Да помогите, делайте же что-нибудь, вашу мать! Мне плохо! – зашёлся воплем Мясник. Кажется, его не услышали: совсем рядом, перекрикивая, взвыл чей-то дикий надтреснутый голос:

- Абабаба! Абабаба! Абабабабаба!

Когда Олег понял, что это заливается он сам, вместо оформленной речи выблёвывая фонетическую рвань, его затрясло как эпилептика, хлынули слёзы. Потом в голове выстрелило, как будто в огонь бросили батарейку, и чей-то тягучий гундосый голос произнёс: «Ааааам!».

Сразу после этого Олега вдруг резко отпустило. Он почувствовал, что может подняться, и без проблем сделал это. Дыхание стало нереально свободным, точно из лёгких вынули килограммы пыли. Зрение отстроилось под максимальные параметры яркости. Тело сделалось эфирно-невесомым: в какой-то момент Олег даже испугался, что не сможет удержать его на привязи гравитации и херувимом взмоет к потолку. На всякий случай пришлось навьючить на себя баул с концертным «Телекастером».

А ещё через секунду Мясника не стало. Его место заняла труба, соединявшая прокуренную гримёрку с абсолютным, идеально скроенным пространством, вместилищем всего. Через эту трубу с огромной скоростью проносились каскады миров и сущностей, облака из идей и вихри эмоций. То, во что превратился Олег, с лёгкостью принимало всё это в себя, проживало одновременно мириады жизней и состояний, воспринимая их в мельчайших подробностях. Больше того – Мясник мог управлять этими жизнями, поворачивать, перекраивать и обрывать их по своему усмотрению! Он, минуту назад валявшийся на истоптанном подошвами ламинате, теперь стал Богом. Его ожидала вечность. Верша судьбы амёб, титанов и вселенных, Олег негромко повизгивал от абсолютного счастья.

Какая-то сила с остервенением вытряхивала из сна. Ещё дрейфуя в полудрёме, Мясник понял, что его яростно дёргают за плечо. Над самым ухом пронзительно, как фрезерная машина, жужжал женский голос:

- Вставай! Вставай, я сказала. Да ты проснёшься когда-нибудь или нет, скотина?!

Глаза открылись с трудом и, показалось Олегу, даже со скрежетом, как ставни перекосившейся избы. От света в мозгу полыхнула боль, по всему телу стали расползаться нестерпимые похмельные вибрации. Рядом с кроватью метался шедевр пластической хирургии в облике почти голой пергидрольной куклы с грудями ядрёной доярки. Сделав усилие, Олег вспомнил, что прихватил её ночью, покидая «Вечеринку каннибалов». О том, сколько и чего он на тот момент выжрал, никаких воспоминаний не было. От напряжения памяти внутри поднялась буря, и Мясника чуть не вывернуло на простыню.

Заметив его пробуждение, кукла оскалилась злобной ботоксной улыбкой:

- А-аа, ну наконец-то, урод! – приветствовала она Олега. – Я думала, никогда тебя не растолкаю. К-к-конь!

Мясник заскрежетал зубами и попробовал спрятаться с головой под одеялом. Но девица ловко отшвырнула на пол его синтепоновый панцирь. Олег съёжился, чувствуя себя беззащитным как перевернувшееся насекомое, над которым занесли тапок.

- Чё ты орёшь? – еле слышно выдавил он. Произнесение каждого звука требовало немыслимых усилий воли. – Как тебя зовут?

- Мог бы и запомнить, свин, - торопливо одеваясь, девица вдруг начала всхлипывать. – Почему ты мне не сказал? Какого хера ты мне сразу всё не сказал?!

- Не сказал что? – пробубнил Олег в обслюнявленную подушку.

- Что ты сифозный, ублюдок! – безымянная кукла захлебнулась визгом и дико, с подвыванием и водопадами соплей, разрыдалась.

От внезапного драматизма на пищевод обрушились новые цунами, в виски и затылок как будто вколачивали раскалённые гвозди. Олег сморщился:

- А ты не охренела, милая? С чего это ты взяла?

- На харю свою посмотри! – стоя в дверях комнаты, с ненавистью выкрикнула гостья. – Если не сифозный, то, наверно, ещё хуже. Ты за это ответишь, понял? Пока, козёл.

С полминуты было слышно, как она судорожно возится с замками в прихожей, потом выстрелом грохнула дверь. Обхватив голову руками, Олег сел на кровати. Когда тело смирилось с вертикальным положением, провёл ладонью по щеке – та оказалась шершавой и бугристой.

Олег застонал и, скрючившись, проковылял в ванную. При взгляде на зеркало у Мясника затряслись губы: по всему лицу пузырились наливные бурые волдыри. Многие из них сочились гноем. Островки кожи между волдырями были стянуты довольно безобразной шелушащейся коркой. С рычанием Олег подскочил к раковине и обильно проблевался тягучей комковатой желтизной.

- Ничо… Отсоси-ка, - дерзил он мирозданию, вытирая губы и ёрзая взглядом по стене, так, чтобы не видеть зеркала. – Аллергия какая-нибудь и всё. Пройдёт. Пройдёт…

Вопреки замыслу, от этих слов спокойнее не стало. Наоборот, Олег почувствовал, как в самую его сущность лезвием вонзился холодный неудержимый страх. К вечеру наваждение не развеялось. Волдыри на лице набрякли, расплылись вширь, став похожими на уродливые чешуйчатые фасолины. Вдобавок, на руках, животе и спине расцвела бледно-пятнистая сыпь. Для разрядки Олег решил нажраться, но организм оказался против – выпитое сразу выплёскивалось обратно.

Ночью сон не шёл. Олег ёрзал по кровати, одолеваемый зудом, кажется, в самом мозгу. Оставив попытки уснуть, Мясник до утра шерстил медицинские закрома интернета. С монитора на него таращили глаза разномастные чудища. Ямы вместо носов, торчащие из-под сгнивших щёк зубы и дёсны, созвездия бугорковых сифилидов, похожих на пожирающие лицо грибы. Мясник трясся и всхлипывал. Наутро вместо репетиции он поплёлся в клинику.

Олега проглотили больничные коридоры, и он пошёл по рукам в стерильных перчатках. Его буквально разложили на пробирки с анализами, но никакой конкретики насчёт диагноза и перспектив не следовало. Врачи морщили лбы, говорили об атипичности случая, прописывали таблетки и мази, толку от которых не было никакого.

В свободное от хождений по больницам время Олег безвылазно сидел дома – не выносил отвращения в нацеленных на него взглядах. Да и ходить стало тяжело из-за вдруг прорезавшейся боли в мышцах. Запланированный тур по стране, само собой, пришлось отменить. Директор группы устроил за это Мяснику бурную сцену по телефону. Слушая его вопли о срыве концертов, убытках и улетевших в трубу затратах на промоушн, Олег уныло разглядывал в зеркале свою физиономию. Волдыри прижились на коже как неприхотливые растения, к тому же дав побеги в виде узелков, покрытых чешуеподобной коростой. Глаза заплыли, сделав его похожим на жертву агрессивного пчелиного роя. Целыми пучками стали выпадать волосы. Вдобавок ко всему, шея распухла и обросла целыми гроздьями дополнительных подбородков. Олег с остервенением щипал себя за запястье, но спасительное пробуждение не наступало.

Однажды на дисплее телефона высветился неизвестный номер. Должны были позвонить из клиники по результатам повторного анализа крови на РМП, поэтому Олег ответил на вызов.

- Привет, - донеслось из трубки.

- Ну привет, - ответил Олег, слегка растерявшись – разговор сразу пошёл не по тем рельсам.

- Ты уже в курсе, что Джей умер? – спросил незнакомый голос. Произнесённую фразу не расцвечивали никакие эмоции, интонация была ровной и монохромной, как у автомата.

Олег почувствовал, как жар ядерным грибом вознёсся к голове. Затряслись ноги, к счастью, рядом оказался стул.

- Н-н-нет, - выдавил он с дрожью.

- Сегодня ночью, - также механически доложил голос. – Вскрытия ещё не было. Насчёт похорон пока неясно. Сообщат дополнительно.

Олег не смог бы сказать самому себе, что подействовало на него сильнее – камнем оглушившее известие, или мертвенная бесстрастность говорившего. Когда полыхавшее под черепом ядовитое пламя слегка поугасло, Олег понял, что так и сидит, прильнув ухом к телефону, хотя с той стороны уже сбросили вызов.

Надежда на то, что звонок окажется всего лишь розыгрышем, ещё агонизировала. В конце концов, он ведь даже не выяснил, кто с ним разговаривал!

Самому Джею дозвониться не удалось, и чуть развеявшееся было смятение снова нависло чернильной тучей. Набрав номер его жены, Мясник зажмурился и утонул в бесконечных длинных гудках.

- Алло, - наконец ответила та. Голос был настолько убитым и каким-то сырым, хлюпающим, что Олег сразу всё понял. Расспросы стали формальностью и перечеркнули все иллюзии. Да, умер. В последние недели с его здоровьем творилось что-то труднообъяснимое. И вообще, сейчас некогда разговаривать – ей должен позвонить ритуальный агент.

Пошатываясь, Олег лунатически поднялся со стула и во всю глотку завыл. Окружающие предметы, стены, почти облетевшие тополя за окном пропали из зоны видимости. Всё это загородил собой приплясывавший на месте Джей. Перекрывая звон в ушах, из пустоты рвался вопль: «Это «Крюк»! «Крюк!» «Крюк!».

В голове, вытравив остальные мысли, билась страшная догадка. Конечно, эти подозрения могли не оправдаться. Больше того: не должны были оправдаться. Чтобы от одной-единственной вмазки организм объявил ему войну, в том шприце должен был находиться раствор солей полония. Скорее всего, Джей умер не от «крюка». Да и в токсикологическом отделении больницы, куда Олега уже успели сгонять на обследование, признаков отравления чем-либо у него обнаружено не было. Все симптомы объясняли сложной аллергической реакцией и гиперчувствительностью иммунной системы.

Тем временем положение заметно ухудшалось. Если поначалу было трудно смотреть в зеркало, то потом проблемой стало и просто дойти до него. Боль то тлела среди мышечных волокон, то вдруг прорывалась лесным пожаром, и Олег горел заживо. Последние волосы осыпались ещё пару недель назад. В испещрённом волдырями лице проклюнулись какие-то скопчески-старушечьи черты. Но больше всего ужаснул один случай. Как-то утром, очнувшись от сна, как от тяжёлого наркоза, Олег несколько часов не мог вспомнить, где находится, и как его зовут. После этого засыпание стало вызывать страх, и Олег на всякий случай записал основные сведения о себе на листе бумаги. Окончательно добивало то, что лечение и растительная жизнь бездельника сжирали уйму денег, и закрома могли опустеть уже в скором времени.

Как-то под вечер, когда Олег клевал носом, слушая соло дождя на подоконнике, в дверь позвонили. Вспыхнувшая тревога сработала пусковым механизмом боли, Олег застонал и поплёлся открывать. В дверном глазке топтались директор группы Лёня Гринберг и гитарист Газгольдер. Увидев знакомые лица, Олег ненадолго ощутил радость заблудшего таёжника, которого откопали из-под снега и согрели стаканом спирта. Однако гости держались так отстранённо, с такой колючестью чужаков, что Мясника будто с головой засыпало ледяной крошкой.

- На вот, послушай, - сказал Гринберг и воткнул флешку в DVD-проигрыватель.

Музыку Олег узнал сразу – это был главный «боевик» с их недавнего альбома «Мусорная опера». Выраставшая из боя барабанов и рокота гитар мелодия вштыривала как грязный героин. Жадно проглотив вступление, Мясник изготовился услышать собственный, одетый в броню мегафона, крик:

«Эй, пассажиры, князи помоек,

Евнухи блядства, гуру кишок!

Жрите палёное небо до колик,

Вы всемогущи. Ваш бог – молоток!»

Зазвучавший куплет заставил Олега выпучить глаза и сжать кулаки так, что хрустнуло в пальцах. Вместо него знакомый, им же рождённый текст, озвучивал кто-то другой. Голос напропалую издевался над песней. Слова должны были впечатываться в сознание как кастет в череп, вызывать болевой шок и оставлять вмятины в мозгу. Вместо этого неизвестный тянул и обсасывал их, как будто перекатывая во рту комки манной каши. Голос был мурлыкающим, жеманным, аудиально строящим глазки слушателю.

- Что это за хуйня? – хрипло спросил Олег, через багровую пелену глядя в лица посетителей. – Что это, я спрашиваю?!

- Не что, а кто, - с подчёркнутым спокойствием поправил Гринберг. – Это наш новый вокалист. Саша.

- Какая ещё Ссаша? – грянул Мясник и, позабыв обо всех своих страшных симптомах, заметался по комнате. – Вы охренели, что ли?! Твари!

Пришедшие переглянулись. На лицо Гринберга легла тень ухмылки.

- Не веди себя как мудак, - сказал он. – У нас не было выхода.

- Ты сам виноват, Олег, - добивая Мясника, вступил Газгольдер. – Если б ты не влип во всю эту муть, нам не пришлось бы ничего делать. А так мы слишком много теряем из-за этого.

Олег запустил пульт от домашнего кинотеатра в стену; микросхема, батарейки и куски пластмассы разлетелись по комнате.

- А! По-вашему, я специально всё это устроил, ага?! – заорал он. – Специально облысел, покрылся прыщами, лежу и загибаюсь, только чтобы вам подгадить, так?

- Не кривляйся, - холодно осадил его директор. – Специально или нет: какая нам разница? Объясняю: мы наконец добились своего. Циммерманису удалось пробить нам недельную сессию на «Эбби Роуд». Ты вообще понимаешь, что это такое? Ты понимаешь, что ещё одного такого шанса у нас никогда, вообще никогда не будет?! К тому же, после возвращения у нас тур с «Оперой», надо собирать кассу. И тут ты со своими прыщами. А ждать твоего выздоровления мы не можем. Сейчас или никогда. Надеюсь, это понятно?

Олег чувствовал себя так, как будто под ним разверзлась земля, и он повалился в бездонную, источавшую вонь помоев, яму. Судорожно перебирая в уме варианты, при которых можно было бы ухватиться за край обрыва, он понимал, что просто не в силах признать: таких вариантов нет.

- Ну хорошо, - захлёбываясь желанием размозжить визитёрам бошки, выдавил Олег. – Вы скидываете меня и приглашаете на замену какого-то мямлеголосого педика. Но долго вы всё равно не протянете! Автор материала-то я. И даже если я вдруг сжалюсь и не затаскаю вас по судам за копирайты, что вы будете делать дальше? Годами надрачивать старьё? Или, может быть, педик принёс с собой чемодан роскошных педерастических куплетиков?

С барской усмешкой директор выразительно почесал в паху:

- Если бы ты хоть иногда интересовался жизнью группы, а не только великим собой, ты бы знал, что у нас и кроме тебя есть люди, которые пишут отличные песни.

Газгольдер покраснел и с напряжённым вниманием стал разглядывать ромбики на носках.

- И, если уж говорить честно, - продолжил Гринберг, вставая. – Эти песни вообще-то намного лучше твоих. Вот так. А насчёт судов я бы на твоём месте пока не заморачивался. Все эти тяжбы, знаешь ли, не очень полезны для здоровья. А оно у тебя и так чё-то неважное.

Директор по-кабаньи, с всхрюком, хихикнул и, увлекая за собой Газгольдера, зашагал в прихожую. Через две минуты Олег снова был один, а о визите бывших соратников напоминали только оставленные ими гостинцы – несколько бледно-зелёных купюр, бутылка виски и пакетик с граммом первитина.

Состоявшийся разговор придавил Олега не хуже бетонной плиты. Мясника крючило от ненависти к предателям и тоски по тем возможностям, которые украла у него судьба. В первые два дня он почти беспрерывно в мыслях истязал Гринберга, придумывая для него самые изощрённые, долгие и мучительные смерти. Гринберг разнообразно и самозабвенно унижался, молил о пощаде, но это ему ни разу не помогло.

Потом Олег вдруг решил переплавить ярость, страх и отчаяние в слова и звуки. Он расплескал стихи на целую кипу листов бумаги, часами выуживал из синтезатора никогда и никем неслышанные мелодии. Через неделю были готовы черновые версии полутора десятков песен – странных, сумеречных, завораживающих. Заканчивая работу, Олег впервые за последние месяцы получил шанс на улыбку – сеанс волшебства удался. Наработанный материал Мясник отправил андеграундной певице Шайбе, которую иногда подкармливал объедками своего творчества. Шайба никак не давала о себе знать, и через несколько дней Олег набрал её сам. От услышанного кровь ударила в голову, затряслись руки. Шайба холодно интересовалась, что за графоманию прислал ей Олег и, раз уж он хочет быть причастным к провалу, то почему бы ему не провалиться с этими песнями самому?

Это был крах. Олег как никогда остро чувствовал: какая-то противоестественная хищная сила сдавливает его всё сильнее и не отпустит до тех пор, пока он не задохнётся под её натиском. В голове почти всё время пульсировал рефрен: «крюк…крюк…крюк…крюк…», и, как Мясник ни пытался, затушить его не было никакой возможности. Иногда ещё выныривало слово «филин», от которого веяло непролазными чащобами и ухающей на разные голоса темнотой.

Дни тянулись чередой – одинаковые, блеклые и медленные, как вагоны грузового поезда во время манёвров. Боль отступала, но уродливая маска намертво въелась в лицо, кадык утонул в складках кожи. Мозг тоже вёл свои странные игры, дурача Олега, таская его по лабиринтам мыслей, которые изматывали, угнетали, но никуда не вели. Так однажды Мясник целый день провёл, размышляя о том, что лучше, значимее, идеальнее – груша или трансформаторная подстанция. В другой раз он отковырял все плинтусы и потолочные карнизы в квартире: его распирало от уверенности, что под ними, замаскированное пылью и припрятанное в каркас из паутины, таится нечто важное, что должно быть обнаружено и явлено человечеству.

Ослабевшая боль позволила Олегу начать высовывать нос на улицу. То, что на него будут смотреть как на безобразное насекомое, перестало беспокоить. Он даже освоил замешанную на мстительном веселье забаву – якобы случайно задевать прохожих, останавливать их с расспросами, вклиниваться в давку метро.

Не покидало ощущение нереальности происходящего. В привычных декорациях разыгрывалось незаявленное в афише представление – бессмысленное, бессвязное, страшное. В какое бы время он не вылез из дома, улицы всегда были затянуты пеленой сумерек. Палитра реальности размылась и облезла: серыми были даже рекламные вывески и светодиодные нимбы над входами в бары. В одном переулке он каждый раз видел толпу странных крикливых типов, которые буйно приплясывали вокруг вертикально закреплённого на постаменте огромного двухметрового молота. Олег кутался в ворот куртки и почти физически чувствовал, как кто-то сквозняком шуршит вслед за ним, то отдаляясь, то подступая почти вплотную, обдавая затылок ледяным дыханием. Оглянуться не хватало духу.

К симптомам своей болезни Олег более-менее привык, приучившись сосуществовать с ними. Зато выработать иммунитет от мыслей о «крюке» никак не удавалось. В голову лезли живописные картины предстоящих стадий умирания, по ночам часто снился Джей. Посередине его лица зияла огромная дыра, из которой торчали наружу кости черепа. То и дело, словно спохватываясь, Джей пытался закрыть её руками и кричал, что «крюк» оторвал ему нос.

В конце концов, всё это стало невыносимым. Тогда Олег решился и набрал номер Домнина.

- А, салют, - голос в трубке не выдавал особой радости. – Как здоровье?

Домнин тесно общался с покойным Джеем. Теснее было уже некуда – иногда они спали в одной постели. Олег решил обойтись без предисловий:

- Нормально. Ты это… Расскажи мне, кто такой Филин?

Олег терпеливо выждал взятую собеседником долгую паузу, слушая его сопение в трубке.

- Филин? – наконец отозвался Домнин. – А тебе зачем? Хотя, чё там… В общем, я и сам мало что знаю. Загадочная фигура. Такой… злокачественный ёжик в тумане. Знаешь, думаю, лучше с ним не связываться.

Усилием воли разбив прокатившуюся вдоль позвоночника холодную волну, Олег спросил:

- Ты можешь найти мне его координаты?

Домнин перезвонил назавтра ближе к вечеру и вместо приветствия заявил:

- Если что, ты узнал это не от меня. Ясно? Записывай…

Дозвониться по оставленному Домниным телефону не удалось – механический голос заявил, что номера не существует. Оставался адрес – Обрывная, 7, квартира 144. Олег никогда не слышал о такой улице, но, тем не менее, нашёл её на карте – извилистый аппендикс микрорайона на другом конце города. Мясник не очень хорошо представлял себе цель визита, но откладывать его на завтра не стал. Подумав, на всякий случай прихватил из тумбочки надфиль и сунул его в карман куртки.

Улица привычно тонула в сизом сумраке, фонари источали болезненный желтушный свет. Несмотря на то, что такси собрало все пробки, за время поездки так и не стемнело – как будто кто-то, таящийся в клубАх смога и выхлопов, поставил световой день на паузу. Водила тормознул на замусоренном пятаке у ларька с шаурмой и заявил:

- Всё, внутрь района не поеду. Там дороги нихера нету, зато чертей всяких полно. Как-то мне там в стекло шмальнули, другой раз с ножом кИдались. Нормально - дойдёте, наискосок через дворы, минут пять.

Выбравшись из тёплого салона в промозглость сумерек, Олег осмотрелся. Не хотелось думать, что Домнин его обманул, но основания для таких подозрений прорисовывались всё чётче. Местность никак не походила на среду обитания «загадочной фигуры», имеющей доступ к фармакологическому Граалю наряду с арабскими шейхами.

Вокруг в пределах видимого простирались серость и бесприютность люмпен-пролетарского гетто. Со всех сторон Олега обступали облезлые коробки пятиэтажек, вокруг них высились курганчики мусора, который здесь, видимо, вышвыривали прямо из окон. Стройка за забором пребывала в состоянии клинической смерти. Где-то невдалеке отрывисто перекликались локомотивы.

Олег поёжился и, озираясь, побрел искать накарябанный на бумажке адрес. Кирпичное девятиэтажное уродство, куда лежал его путь, удалось найти почти сразу. Этот вывих архитектурного вкуса угнетал даже сильнее, чем остальные элементы пейзажа и, кажется, представлял собой нечто вроде малосемейки. У подъезда топтался подчёркнуто местный, почти сливавшийся с облупленной стеной мужичок. Когда Олег поравнялся с ним, мужичок вдруг проворно схватил его за руку и зашипел:

- Пшшшш! Пшшшш… Слышишшшь? Скрипит, слышишь? Это стены плачут. Стены как стены. Плачут, как плачут… Скрипы стенают. Плачи…

Рывком высвободившись, Олег отскочил в сторону. Хоть тип и был явно не в себе, его слова почему-то убеждали и вызывали смятение. Из подъезда выползала скрюченная Г-образная старуха, и Олег юркнул в открывшуюся дверь.

Лифт не работал, зато, на удивление, в подъезде горел свет, и это несколько успокаивало. Мясник постоял на площадке первого этажа, чтобы собраться с духом и, возможно, решить, с чего начать разговор. Он с полминуты читал надписи на стенах, задрал голову, разглядывая сталактиты из обгоревших спичек. Так ничего и не придумав, начал подниматься. Несло мочой, стены местами покрывал слой копоти, как будто здесь жгли костры. Ситуацию усложняло то, что на лестницу выходили не двери квартир, а продуваемые сквозняками общие коридоры. Поэтому Олег только смутно догадывался, на каком этаже могла оказаться квартира сто сорок четыре.

То, что кто-то спускается по лестнице ему навстречу, он уловил внезапно прорезавшимся чутьём даже раньше, чем услышал это. Просто буром ворочавшаяся в нём тревога без видимых причин стала эволюционировать в ужас, по коже, вздыбливая волоски, побежал холод. Олег остановился на площадке между пятым и шестым этажами, стал прислушиваться. И действительно: через несколько секунд над головой раздался и начал нарастать тяжёлый топот по ступеням. Разметая пыль и окурки, сверху вниз по лестнице унёсся порыв ветра. Мясник попробовал списать эту странность на разгулявшееся воображение, но тут же услышал, как на первом этаже захлопали, будто треплемые ураганом, незапертые створки почтовых ящиков.

Олег вытаращил заливаемые пОтом глаза, судорожно сжал рукоятку надфиля в кармане и начал пятиться. Что-то массивное с противоестественной быстротой спускалось по лестнице, отмахивая пролёт за пролётом. В нос вдруг ударил смрад, напоминавший запах горелого тряпья, который с каждой миллисекундой становился всё острее, удушливее. Посыпался похожий на золу порошок, как будто сверху набегу вытряхивали пепельницу. Парализованный шоком, Олег задрал голову и увидел как по перилам, двумя этажами выше, скользит костлявая и будто обугленная, в чёрном налёте, кисть руки.

Волна паники, наконец, выдернула Олега из ступора и, перепрыгивая по несколько ступенек сразу, он понёсся вниз. Мясник одолел пару пролётов, когда на четвёртом этаже, к которому он приближался, несколько раз конвульсивно моргнула лампочка. Вслед за этим лестница, по крайней мере, обозримая её часть, потонула в темноте, которую лишь слегка разбавляли сизо-серым грязные окна подъезда.

Тут же сверху пролегли две дорожки света – как будто то, что неслось у него за спиной, зажгло фары. Бежалось теперь намного медленнее, и Олег почувствовал над плечом свистящее дыхание, запах гари сгустился в плотное облако. Мясник издал вопль бессильного, детского отчаяния. В тот же миг, неудачно наступив, он подвернул стопу и колобком покатился по лестнице. Удар головой о бетон расплескал в глазах алые брызги. Олег увидел наползающие на него световые полосы и скачущую по ступенькам фигуру – огромную и разлапистую, по очертаниям похожую на какой-то невероятный раздутый вширь канделябр с ногами-подпорками. Рассудок выстрелил предельно яркой вспышкой ужаса и перегорел.

Телефонная будка словно бы висела в вакууме – за стеклом насколько хватало глаз простиралась прозрачная и слегка подрагивавшая, как холодец, пустота. Было тесно, и не хватало воздуха. Теребя клочок бумаги с криво выведенным номером телефона, Олег прильнул ухом к трубке.

- Алло, - ответили ему после череды заунывных длинных гудков.

У Олега пересохло во рту, на несколько секунд он разучился говорить.

- Я слушаю, - произнёс тот, кто ответил на вызов. Стало окончательно ясно – не показалось. Это был тот же ровный голос автоинформатора, который сообщил Мяснику о смерти Джея.

- Да. З-з-здравствуйте, - выдавил Олег, пытаясь успокоиться. Мысли разбегались как потревоженные тараканы.

- У вас три минуты, - сообщил голос. – Есть вопросы – задавайте.

- Да, конечно, - заторопился Мясник. – Скажите, «крюк» - что это? Это из-за него всё, да?

Без всяких пауз говорившая с Олегом сущность ответила:

- «Крюк» здесь не при чём. «Крюка» вообще нет. Причина всего – в вас. Только в вас.

Хотя ничего ещё толком не было ясно, Олег почувствовал себя так, как будто из его утробы достали чугунную гирю. При этом беспокойство, что его сейчас же раздавят какой-то новой страшной правдой, ещё не развеялось. Олег огляделся: снаружи будки по-прежнему расстилалось никем не нарушенное хрустальное ничто.

- Ваше сознание, которое вы столько лет собственноручно разлагали и растлевали, само запустило эту программу, - продолжал голос. – Можете считать это местью разума, можете – защитной реакцией. Ваш мозг отравился тем ядом, который вырабатывал сам. Симптомы разрушения физического тела, крах взаимоотношений, обезображивание реальности и всё остальное, что вы переживаете – это материальные проявления того художественного мира, который вы создавали годами. Уродливому содержанию – уродливая форма. Всё логично.

Олег с трудом сглотнул набежавшую клейкую слюну и смог только невпопад переспросить:

- Дэ?

- Да, - спокойно ответил голос.

Олег понимал: от того, что он услышит дальше, зависит всё. Противная мелкая дрожь гуляла по телу. Он даже зажмурился, когда всё-таки заставил себя задать следующий вопрос:

- Скажите… Я могу?.. То есть, ещё можно что-то сделать?

Впервые за время разговора собеседник надолго замолчал. Тишина в трубке прессом давила на барабанные перепонки.

- Можно, - наконец оборвал пытку голос. – Для этого надо перепрограммировать мышление, выйти из деструктивной системы координат, перестать разрушать себя и те элементы окружающего мира, до которых вы можете дотянуться. Прекратить юродствовать на потребу толпе. По возможности затереть как можно больше следов своей прежней деятельности. И пробовать реабилитироваться в глазах мира и самого себя. Пока всё.

Цена спасения оказалась такой смехотворной, что Олег начал всхлипывать от нахлынувшего облегчения. В безэмоциональном, чеканящем слова голосе переливалась гармония сфер.

- Простите, а можно узнать, с кем я ра…, - Олег оборвал себя на полуслове, подумав, что лишнего лучше спрашивать. – Нет-нет, не надо. Ничего не надо. Большое спасибо! До свидания.

Трубка попрощалась гудками, и Олег пристроил её на рычаг. Какое-то время он ошалело стоял, уткнувшись лбом в стекло. Потом телефонную будку внезапно стало мотать из стороны в сторону. Откуда-то долетали ритмичные вскрики:

- Э! Э! Э! Э!..

Олег поднял глаза и обмер – снаружи, впечатавшись перекошенным лицом в стекло, будку непостижимым образом раскачивала старуха с «химкой» цвета свёклы. Мясник видел её всего несколько секунд, после чего сощурился от внезапно включившегося света. Затылок ощущал что-то твёрдое и холодное. Старуха теперь нависала над Олегом и остервенело трясла его за плечо. Встретившись с Мясником взглядом, она оскалила позолоченные коронки:

- Ну сла-а-ава те, Господи, мущщина, очухались! Встать сможете? Голову ушибли сильно, не? Скорую вызвать?

Олег понял, что лежит на полу. Он скосил глаза в сторону и, в поле его зрения въехал кусок серой облезлой стены. Из-за старухиной причёски вырастал ведущий вверх пролёт лестницы.

- Где?.. Где я? – спросил Олег, ощущая болезненный звон в голове.

- Да у нас свет опять в подъезде вырубился, - сообщила бабка, с брезгливым интересом всматриваясь в лицо Олега. - А вы по лестнице как раз шли. Ну, видно, запнулись. Как не убились только? Вон кровь даже, по-моему… Вообще, это свинство уже со светом этим, буду писать в Жилинспекцию…

Память заработала и в режиме ускоренного слайд-шоу запустила картинки погони и настигающего ужаса.

- А где это… чудище? – промямлил Олег.

Старуха воровато огляделась и, наклонившись к Олегу, заговорщицким полушёпотом спросила:

- Люська из сотой? Так она пошла к Кумарину. До ночи не вернётся.

Олег осторожно приподнялся и сел. Кажется, падение обошлось без серьёзных последствий - зачатки боли заглохли на корню.

Собеседница поморщилась, в её глазах блеснули ледышки подозрения:

- А вы, кстати, сами чё здесь делали? Из какой квартиры идёте?

Мысленно сверившись с бумажкой, на которой был записан адрес, Мясник доложил:

- Из сто сорок четвёртой.

На секунду Олегу показалось, что женщина собирается боднуть его своей ядовитой «химкой». Вместо этого она заголосила на весь подъезд:

- Ну чё ты врёшь-то, молодой человек, а? Врёшь и не краснеешь. Это Я в сто сорок четвёртой живу. Наркоман, что ли?

Объясняться было глупо. Олег встал и начал быстро спускаться по лестнице. Звуковым сопровождением ему служили крики:

- Когда вы сторчитесь-то уже все? Других мест нету, что ли? Сколько мы будем ещё шприцы за вами выметать? Заходят как…

Олег с силой толкнул дверь, вырвался из подъезда, и его изъеденное волдырями лицо повела блаженная улыбка – вечные сумерки на улице наконец сгустились в темноту.

- Давай, Миша, я для начала в двух словах изложу концепцию, а потом вместе подумаем над наполнением, - Цукерман закинул ногу на ногу и опустил кубик сахара в чашку с кофе.

Михаил Золотов блеснул перстнем, поправляя очки.

- А в принципе, Алик, я и так более-менее догадываюсь, - растягивая гласные, заявил он. – Вахид начинает избирательную кампанию. Под это дело, как всегда, он вкидывает деньгу на всю культурно-массовую шнягу. Я так понимаю, он закажет какой-нибудь опен-эйр на тридцать тыщ рыл. Альтернативный музон, молодая аудитория, растяжки с агитацией, хэштеги «рокзамамедова», все дела. Ага?

Цукерман самодовольно ухмыльнулся:

- Моя школа! В точку, Миш. Под всю эту музыку, естественно, будет жирный бюджет. Сам знаешь: Вахид на пиар денег не считает, он свои бабосы отобьёт.

Михаил стряхнул фантомную пылинку с рукава провокационного, будто сшитого из радуги балахона:

- Чо насчёт техзадания? Кого зовём, чего поём?

- Генеральная линия без изменений. Когда хотят продать товар, его рекламируют. Каким добром торгует Вахид, ты знаешь и сам. Поэтому, конечно, никаких пердунов-моралистов. Требуется задорный и бескомпромиссный музончик для свободолюбивой, мыслящей молодёжи, плюющей на шаблоны и стереотипы. Какой-нибудь социальный протест позлее и потуманнее, свободная любовь, кайф-драйв, смехуёчки на разные темы… И всякое там трали-вали типа: «В Ра-а-астове шикарные плюхи, но лучше ширяться в Москве-е», ну или как там… Короче, Мишань, направление я тебе задал, а рынок ты уж всяко лучше меня знаешь.

Золотов польщённо хмыкнул.

- А, да, чуть не забыл, - Цукерман засунул руку под ремень и, пыхтя, почесался. - Пожелание от главного. Он просит, чтобы обязательно был этот ваш умный лабух. Ну, который ещё выступал на «Чуйском угаре» там, на разогреве у Джимми Факинга... А! Мясник же, конечно.

Лицо Михаила скривилось, как будто он отхлебнул не элитный колумбийский кофе, а помои недельной выдержки:

- Алик, ты постарайся как-то деликатно и доходчиво объяснить Вахиду, что это не получится. И, главное, Алик! Что мы здесь не при чём и ничо сделать не можем! Понимаешь, тут чо за история… Ну, ты же в курсе, что он в том году переболел какой-то лютой заразой? Ага? Так вот, после этого у него чот рубероид подтекать и начал. Короче, не играет он больше. Ну, в смысле, то, что раньше играл, не играет. Живёт у чёрта на рогах, в лесу каком-то. Иногда здесь объявляется, угу. Ребята рассказывали, как однажды он на складе «Союза» выкупил весь тираж своих дисков и кинул под бульдозер, прикинь?!

Цукерман присвистнул, достал руку из штанов и облизал пальцы.

- Группа без него обосралась, - продолжал Золотов. - Не, сам он, вроде, музыкой занимается. Только это другое уже. Собрал в перди своей какой-то ансамбль говнарей-отморозков. Играют, наверно, на деревянных ложках и на щепках от пней, как медведи. И, конечно, никакого тебе социального протеста. Туфта какая-то проповедническая, такое никому не продать. Не удивлюсь, если он по воскресеньям ещё и в церковном хоре поёт. Жопа, в общем. Сбитый лётчик, который не только ничем нам не поможет, но как бы и вредить не начал ещё.

Глубокие и умные, как у обезьяны-носача, глаза Цукермана заволокла пелена задумчивости.

- Мда-аа, - протянул он. – Хреново это. Попробую объяснить Вахиду. Хотя, хрен ему чо объяснишь. Может и нам по шапке прилететь.

Михаил поскрёб умасленную хипстерскую бородёнку:

- Да, бро, хорошего мало. Но мы-то с тобой знаем: незаменимых нет. Надо сработать так, чтобы и Вахид это понял. Кандидатуры есть. Я попробую подогнать фрик-шоу музицирующих карликов, чеченского рэпера-сепаратиста Абдулгаффарваххаба, бэнд воинствующих лесбиянок. Ещё «Пельменный оркестр» – играть не умеют, орут громко, матерятся, как сапожники, могут елдаками на сцене тряхнуть. Короче, выкрутимся, Алик.

- Мишаня, сынок, я в тебя верю. Действуй! - Цукерман умиротворённо зажмурился, поднялся с кресла и, подойдя к Золотову, куснул мочку его правого уха.

О решётку окна звучно разбилась прилетевшая снаружи бутылка. Старший участковый уполномоченный майор Стебляков скривился и встал из-за стола. Гомон снаружи не утихал, собравшиеся на улице сопляки и не думали расходиться. Даже несмотря на то, что в прошлый свой выход на крыльцо пункта полиции майор уже обещал, если они не уймутся, хорошенько надрать им уши. С улицы были слышны обезжиренные стеклом и стеной голоса. Недавно какого-то сопляческого пахана взяли на закладке «спайса», бушевавшая за окном делегация грозилась выжечь весь мир, если его немедленно не выпустят из СИЗО.

Через несколько секунд грянула очередная фаза обстрела: в окно полетели огрызки яблок, смятые алюминиевые банки, комья грязи. Камней щенки предусмотрительно не кидали: мятеж мятежом, но нарваться на штраф за разбитое стекло, видно, боялись.

Стебляков уже доложил о досадном инциденте в штаб. Он мог бы выскочить на улицу, обратить осаждавших в бегство, догнать одного из них и образцово-показательно отходить ремнём по заднице. Но после борща, котлет и трёх стаканов компота совершать столько изнурительных телодвижений было лень. Окрики же на лоботрясов не действовали. С минуты на минуту должен был подойти сержант ППС Фомичёв, которого майор и собирался бросить на подавление беспорядков.

Майор попробовал сосредоточиться на заполнении «отказняков», но крики с улицы раздражали как комариное пищание. Стебляков выматерился, отшвырнул ручку и решительно зашагал к дверям.

У входа бесновалось около двух десятков чертей в надвинутых на глаза капюшонах. Некоторые сжимали обрезки труб и металлические штыри – судя по тому, как нервно черти переминались с ноги на ногу, в их руках всё это было не оружием, а средством самоуспокоения.

Увидев вышедшего на крыльцо майора, собравшиеся засуетились как скачущие перед слоном обезьяны, и с заметным и трудно подавляемым желанием броситься врассыпную начали скандировать:

- Убей мента – спаси планету! Убей мента – спаси планету!

Пытаясь создать иллюзию движения навстречу майору, они продолжали топтаться на месте. Стебляков сделал устрашающее лицо, и одна из обезьян выронила лом, со звоном упавший на тротуар. Майор уже занёс ногу над ступенькой, намереваясь, в конце концов, навтыкать зарвавшимся салабонам, но рядом кто-то выкрикнул:

- Прекращайте этот цирк! Идите по домам, придурки!

Все одновременно повернули головы…

...Удаляясь обратно к дожидавшимся его постановлениям, майор Стебляков недоумевающе хмыкнул и пожал плечами. Он так и не понял, почему толпа агрессивных долбаков безропотно подчинилась этому тощему типу в бейсболке и замельтешила вокруг него как стайка дворняг под ногами у сердобольной тётки с пакетом сахарных костей. Впрочем, Стебляков не стал забивать себе этим голову — богатый служебный опыт свидетельствовал, что в действиях торчков часто не бывает никакой логики.