Во всём обычном может скрываться нечто необычное. Но только не в суждениях поварихи Галины, которая с пафосом ветхозаветного пророка изрекает в беседе фразу, поражающую своей свежестью и убедительностью: – А мужчин не осталось! И она брезгливо возвращает пирожное-картошку на блюдце. Посудомойщица Аля и грузчик-хлеборез Васёк, после закрытия столовой также задержавшиеся в горячем цеху, не огорошены оригинальностью мысли, зато Аля косвенно отмечает её справедливость: – Хоть один бы помог, когда привезли новые разносы. А то сама из грузовика сёдня таскала, – женщина кривит губы. – Измельчал мужик. Васёк сосредоточенно макает клеклый тост в стакан с "Алокозаем" и делает вид, будто его, тёртого калача, не волнует ни вздор фригидной предпенсионерки, ни поддакивания унылой ложкомойки помоложе. А чтобы это стало ещё заметнее, он переводит разговор в другое русло: – Да щас разносы таскать легко, их льют из пластмассы. А когда я служил в армии, они были алюминиевые, – Васёк хитро щурится. – Мы салаг так посвящали. За Родину-мать, за войска дорожные и батьку-комбрига – пятьдесят ударов разносом по голой жопе! И он радостно смеётся, орошая стол влажными крошками. Аля ещё больше мрачнеет, Галина же, найдя своему тезису ещё одно подтверждение, замечает с ехидцей: – Вот-вот, хороши ж мужики. Только и умели детей обижать. Похоже, и раньше-то мужчин было с шиш, а теперь так вообще кончились. С жужжанием из вытяжки вылетает жирная муха и, покружив над конфорками, она устремляется к воздушному пространству вечерничающих. Васёк не из тех, кто испугается какой-то бабы. Он принимает бой. – Да ты чё несёшь! – хлеборез откладывает погрызенный тост на столешницу. – А кто защищал Русь от монголо-татар – твои подруги, что ли? А Наполеона кто гнал? Фашистов бил подо Ржевом? Не было мужиков, говоришь? Да если б не они, ты не наваривала бы тут борщи! На "щи" слюнявая шрапнель вылетает сквозь зубы, но до Галины не достаёт. Повариха складывает руки на груди, становясь похожей на Наполеона, и щурится по-монголо-татарски. – Вот-вот. Убивать людей – любимое занятье мужичья, – она кривится. – А вы бы попробовали родить! Узнали бы, почём фунт лиха. Вынашивать, мучиться – всё, чтобы подарить ляльке жизнь... Это тебе не кататься на танке, не бить друг друга по башкам. Фу! И Галина морщится. Кулаки Васька безвольно падают: он не знает, что ответить на тираду кастрюлеголовой колгочихи – да и надо ли? Дома по телеку скоро начнётся кино про Сталина... Но нет, Иосиф Виссарионович повариху непременно осадил бы, и Василий тоже не слиняет. Раз уж она завела речь о бабьем чреве, он ответит в её же духе – лихо, по-гусарски, он это умеет! – Так ведь матка – это всего лишь мешок, – Васёк усмехается. – Без мужского семени в нём ничё и не заведётся. Жизнь-то – в мужских яйцах. В них всё самое важное: белок, жир, гены, соли. Сперма – вот ценность! И он воздевает указательный палец, торжествующе глядя на Галину. Та фыркает и отворачивается. Хлеборез отмечает победу глотком "Алокозая" и хлопает по карману, проверяя, остались ли сигареты. Он поставил мужененавистницу на место и теперь собирается уходить. Но вдруг видит нечто странное. Лицо посудомойщцы Али налилось красным и словно раздулось. Женщина жмурится. Её потряхивает. В тревоге Васёк привстаёт, и тут рот Али взрывается в хохоте. Посудомойщица хлопает себя по бокам, притоптывает, у неё текут слёзы. – Цен... Ценность, – выдавливает она сквозь хохот. – Какая ценность! Галина ошарашена не меньше хлебореза, она тоже прежде не видела, как постоянно унылая Аля смеётся. Да оно, похоже, и к лучшему. Посудомойщица, наконец прохохотавшись, утирает щёки. – Если бы сперма была такой ценной, – с одышкой говорит она, – мужики не разбрызгивали бы её повсюду. На простыни. Шторы. За духовку. В розетки. В кроссовки. И со смешком добавляет: – Тоже мне ценность! Повариха с хлеборезом переглядываются. Муха бьётся о галогенную лампу. С настороженностью Васёк спрашивает: – А зачем... в кроссовки-то? Но тут из коридора доносится громыханье двери, ведущей на задний двор. Хлеборез вздрагивает. – Кого это ещё принесло? – удивляется он. – Столовка же закрыта, вон, уже темень… Галина пожимает плечами. – Да это мой зашёл, – Аля начинает торопливо собираться. – Вместе поедем домой. Шаги звучат по коридору всё ближе. Муха заползает в слив раковины. Дверной проём разбухает чернотой. Васёк слегка бледнеет, глотает слюну. На пороге появляется Алин муж. – Добрый вечер, – говорит высокий худой мужчина с внимательными глазами. Кивнув ему, хлеборез вжимает голову в плечи. Галина с интересом оглядывает мужчину с макушки до туфель. Улыбается. Делает губы колечком, и, взяв пирожное-картошку, вкладывает его в них. Кусает. – До завтра, – Аля перекидывает сумку через плечо, и они с мужем исчезают в коридоре. – Чао, – говорит им вслед повариха, поправляя причёску. Васёк смотрит на свои руки. Они не дрожат. "Вот так, – думает хлеборез. – Никогда сходу и не скажешь, что за человек стоит перед тобой. Во всём самом обычном может скрываться что-нибудь необычное… А в "Алокозай", пожалуй, недурно бы плеснуть коньяку!" |
проголосовавшие
Упырь Лихой |
комментарии к тексту: