Литература

«Crashing down my friend, only love can win»

Smashing Pumpkins.

Белые похороны.

Утро осени. Желтые листья застилали, вечно упрямо-серый асфальт. Я проснулся, посмотрел в окно. За ним скрывалась холодная красота осени.

Я еще долго смотрел в окно, пытаясь отыскать, последние звезды, задавая вопросы без ответа, я курил.

Что ж, пора, было, есть. Я по привычке сделал: омлет, бутерброд с сыром и чай. Доев все выше перечисленное, я снова закурил, вредная привычка, но все же привычка. Пошел в душ.

Почистил зубы, побрился, умылся, и в очередной раз сделал грустный вид, увидев размытое и стертое лицо, на том конце зеркала.

Оделся. Выбрал пал на серую майку “CANADA”, джинсы неопределенного оттенка (некогда голубые) и порванные кеды непонятного вьетнамского портного.

Я вышел из дома. Попытался не заметить мир, но, к сожалению не вышло. Этот самый мир улыбался мне так, как улыбаются ребята, спрашивающие сигареты, когда 12 часов ночи и ты случайно зашел к ним во двор. Мало приятного, особенно, если нет сигарет, зато есть располагающая к насилию белесая улыбка.

Бежать от мира было некуда. Пришлось рассмотреть его угрюмое лицо, после бурной ночи. Посмотрел. Ничего нового: все та же суета, все тот же муравейник и неприятный запах изо рта. И каждая мизерная клеточка этого лица торопилась и спешила, задыхаясь, расталкивая других, чтобы попасть в заветный автобус. Я был лишний в этом великом утреннем марафоне, ведь я работаю сторожем на кладбище, и торопиться мне некуда, все равно никто ждать не будет. Конечно, нечего веселого, каждый день видеть мертвых людей, но не каждый ли день мы таких видим, заглядывая в зеркало или шагая по улицам и тротуарам?

Я подошел к остановке, неловко выглянул, чтобы увидеть, не едет ли там мой маршрут и, убедившись, что нет, закурил. Минут через пять автобус № 66 появился на горизонте, пару обидных слов в свой адрес и пару ударов сумкой (наверное, люди специально кладут туда кирпичи) по почкам и я сижу на сиденье, в забитом спешащими людьми автобусе. Ехать мне долго, так что уступать свое место я никому не намеривался.

Я сел и осмотрел сиденье перед собой. Как всегда кто-то написал слово из трех букв, простую формулу Паша + Даша = любовь и конечно фраза о том, что наша каблуха круче всяких институтов.

После изучения надписей, у меня по плану развлечений в автобусе значилось: «Узнай судьбу, путем упорного взгляда на левую ладонь».

Я изучил линии жизни, очень внимательно осмотрел пальцы, затем посмотрел на внешнюю сторону руки и окончательно сосредоточился на внутренней. Долго наблюдая за своей ладонью, расстреляв ее глазами, и рассмотрев даже, малочисленные бактерии, я пришел к выводу, что не умею гадать, но есть подозрения, будто бы сегодня мне не представиться возможность найти пару миллионов долларов. Я не особенно расстроился по этому поводу, ибо такие подозрения возникали каждый раз, когда я пытался гадать, рассматривая свою ладонь в автобусе.

- Сука! Очнись! Конечная! – заорал водитель.

- Знаю! Блядъ! Выхожу! – ответил я.

- Тогда, иди! Вечно вы…(дальше меня обвинили не в традиционной ориентации) спите, бля! - продолжил водитель.

Вернувшись из мира ясновидящих, и немного, по-дружески, объяснившись с водителем, я вышел на своей остановке. Мир все так же улыбался мне, спрашивая, не взял ли я сегодня лишнюю сигаретку. Ответ ему был однозначен – нет.

Перейдя дорогу быстрым шагом, я пощупал карман. Сигареты кончились, придется зайти в магазин.

- “Lucky Strike”, пожалуйста.

- Что смена?

- Да.

- Курить вредно – можешь сдохнуть.

- …

Открыв пачку, я закурил. Пора было двигать на работу.

Пара шагов, мимо однообразные заборы, все спешащие куда-то люди, и я вхожу в свой офис. Офис сторожа на кладбище. На прочном советском диване валяется Митрич.

- Митрич! Вставай! Смена закончилась.

- …

- Митрич!

- А? Встаю, встаю…

Митрич неловко поднялся, потянулся и по обыкновению спросил сигаретку. Я его угостил, затем закурил сам, и пока подносил сигарету к огню зажигалки, Митрич вышел, когда я оглянулся, Митрич уже стоял на остановке. Быстрый…

Мой офис был не самым приятным местом для работы: грязный диван, плита, залитая дешевым кофе, да и лампочка, горящая посередине, вот и весь интерьер.

Мне стало тошно. Я вышел на улицу. Закурил. Курил я почему-то нервно, сигарета так и норовила выскользнуть из дрожащих пальцев, но не выскользнула, пока вся положенная доза никотина не была набрана в легкие.

Пошел осматривать кладбище, вдруг снесли что-нибудь или написали неприличные надписи на могилах, всякое ведь бывает… вроде как сегодня, обошлось без эксцессов, это радует.

Иногда ловишь себя на мысли, которую совсем не хотелось ловить, но она как-то сама собой заползает к тебе в голову. Так вот, я ловлю себя на мысли, что уже года два хочу бросить курить, правда, откладываю все на потом, ведь я-то никуда не спешу. Я снова решил согреться с помощью «Lucky Strike». Впрочем, и сигареты не помогли. Расстроился.

Для понедельника многовато грусти, хотя кто сказал, что сегодня понедельник? Я? Я с точностью не могу сказать, сколько мне лет, а тут назвать день недели – нереально. Пошел подметать территорию. Территория покрылась разноцветными листьями серых деревьев.

Я сгреб все листья в разрозненные кучки с целью их дальнейшего поджога. Уже начали подходить первые посетители: мрачные лица, немые взгляды, и они никуда не торопились – это мне в них нравилось особенно.

Помню свой первый день на работе: новый грязный офис, вечно спящий Митрич, не то пьяный, не то мертвый. Молчание, одиночество, печаль и снова одиночество. Тогда я впервые в жизни увидел этих людей, не спешащих людей. Они мне показались, чем - то низким и страшным, тем, чем пугают подростков их родители, если те отказываются учиться и начали втихую покуривать. Им говорят, что они будут контроллерами в троллейбусе или рабочими на конвейере, меня же мама пугала фразами о том, что с таким отношением место мне только сторожем на кладбище. После того, как устроился на кладбище, я не очень люблю пророков и сарказм.

Я целый день ждал чего-то мрачного, необыкновенного, ведь до этого на кладбище никогда не бывал, новое место, свежие впечатления. Не дождался. Братки хоронили братка, которого убили другие братки, мстя за своего братка, которого они недавно всей братвой похоронили. Жена хоронит мужа, по пьяни задохнувшегося своей же рвотой, отец хоронит сына, мать дочь, бабка провожает деда, мальчик засыпает землей умершего от инфаркта хомячка, девочка рыдает над могилой куклы Барби. А грустный сторож чужих трагедий хоронит в могиле прошлого некогда «вечную любовь», ту, что длиться до гроба. Так и вышло, я похоронил, запихнул ее в гроб, но вот, что обидно, это самое светлое чувство гниет в земле, а я хожу пока еще здесь по земле, оставляя следы, которые скоро заметет ветер ноября.

На заметку: с каждой выкуренной сигаретой я все больше вспоминаю старое, все больше хочу кому-нибудь сломать челюсть, и все больше хочу спросить у кого-нибудь сигарету.

Меня кто-то толкнул в левое плечо, я подумал, было, что смерть, но как-то сразу отверг эту гипотезу.

- Покурим? – сказал мне голос.

Обернувшись, я увидел лицо Митрича, что он тут делает?

- Давай. А тебя, каким ветром занесло.

- Да, надо бы к бабке зайти.

- А она разве поблизости живет?

- Поблизости…

Митрич еще курил, радуясь каждой струйке яда, направленной ему в легкие, казалось, он что-то хотел мне сказать, но не знал как.

- Пойдешь к могиле?

- К чьей?

- К бабке моей.

Неловко мне было, поэтому я посчитал рассудительней промолчать.

- Пойдем надо бы прибраться.

- O.K.

Я здесь так долго работаю, что кладбище считаю своим домом, но тот путь, которым повел меня Митрич, был явно не знаком мне. Кругом старые могилы, ветхие ограждения, кое-где и таковых не было, кресты, покосившиеся на бок, как головы восьмиклассников, робко заглядывающих в женскую раздевалку после физкультуры. Запах тления и ощущение неопределенной мистики вкупе с вполне определенным ощущением детского страха. Так словно мне пять лет, и я узнал, что под моей кроватью спрятался монстр, поедающий детей, и я боюсь ступить на ковер и стараюсь нечего не ронять, а если и упало что-то, то подымать не стану, ведь монстр под моей кроватью. Митрич все шел, но чувствовалась робость в его походке. Я думаю, давно он к бабке не заходил.

- Быстрей!

- Быстрей тебе говорю! Кинь грабли на плечо, что ты их в руке тащишь!

Я сделал так, как велел мне Митрич. Чувствовал я себя не ловко и некомфортно, будто обнаружив, что у меня начала расти грудь. Я закурил, в пачке сигарет осталось три завернутые дозы никотина, поэтому я решил растянуть удовольствие. Курил не спеша, медленно пуская кольца дыма, потом снова затягивался, и кольца вновь растворялись, уходя в совершенные миры, пытаясь забрать меня. Я бы с радостью растворился бы в воздухе, да как-то не вышло стать газообразным. Обидно.

Пейзаж не менялся. Хотя может, это я не хотел, чтобы он менялся. В любом случае, картина старого кладбища, меня толкала в синее настроение. В очередной раз я поймал себя на том, на чем не хотел себя ловить. Кладбище напомнило мне старый семейный журнал: вечно пыльный, вечно желтый и вечно лежащий на чердаке. Когда ты открываешь этот альбом, листаешь страницы, рассматриваешь фотографии, ты вдруг понимаешь, что вроде смотришь на людей, а видишь только размазанные и стертые лица, они могут улыбаться, могут грустить, могут вообще ничего не выражать. И с каждым лицом связана какая-нибудь история, вполне смешная или вполне печальная, но эта история от тебя далеко, тебя она не касается, потому что человека больше нет, его нет в твоей жизни. Но когда-нибудь я и сам окажусь в таком альбоме, и мне станут, близки люди на предыдущих страницах. Так же и на кладбище, вроде бы есть могилка, вроде есть фотография, есть история, кроме близких людей никому ненужная. И эта могила, как тот старый семейный альбом, лежит где-то на чердаке, пылиться, забытая на время, но потом на ее месте появятся цветы или химзавод, все зависит только от того, кто на этой фотографии, и какова ее история.

- Митрич! Далеко еще?

В ответ я услышал, только молчание, но почему-то мне показалось, что Митрич сказал: «Скоро!».

Просто идти мне надоело, поэтому я решил, нет, не покурить и даже не погадать по левой руке.

Каждый человек, когда идет или едет, обязательно играет в свои игры: кто-то считает телеграфные столбы, кто-то считает, сколько грустных туч на небе, кто-то, быть может, вычисляет потенциальных революционеров. Я же всегда любил рассматривать лица людей, замечать их недостатки или достоинства, со временем я стал очень хорошо разбираться во внешности людей, особенно мне нравиться заглядывать в глаза. Можно сразу определить каков человек, ведь глаза – это лицо души. И так же как на внешнем лице, так и на внутреннем, одним взглядом ты очерчиваешь достоинства и недостатки, видишь по выражению, какое настроение, какое состояние. Например: есть люди с печальными глазами, такими огромными, что когда в них едва заглядываешь, ты либо тонешь в них, либо успеваешь ухватиться за берег путем отвода взгляда в сторону.

Когда я заметил, что лица во многом похожи, мне надоело в них заглядывать, ибо однообразие надоедает. Тогда я решил создать в своей голове лабораторию виртуального омоложения или старения. То есть я, внимательно изучал лицо, а затем, пользуясь простым инструментом (воображением) омолаживал его или наоборот – старил. Со временем я работал лучше любого косметолога, правда у меня никак не получалось состарить себя, хотя может я просто боялся, заглянуть в зеркало и увидеть там старика: разочарованного и немощного. Я проводил часы перед зеркалом, изучая свое лицо вдоль и поперек, но так и не нашел свою старость. Но уж она меня-то точно найдет. Зайдет и не спросит, хочу ли я побыть еще молодым.

После таких рассуждений, мне нужно было найти собеседника, а так как Митрич молчал уже довольно долго, я закурил. Осталось две сигареты.

- Пришли.

- Наконец – то, а где…

И только я хотел спросить, а где собственно бабка, как Митрич выхватил у меня грабли, что-то там разгреб. Ветер сильно ударил по лицу, листья окружили меня татаро-монгольской ордой. Я начал нервно махать руками, говоря простым внятным русским языком, что такое положение дел меня не устраивало, как вдруг меня ослепило. Я не видел ничего, в глазах появился туман. Я испугался и подумал, неужели Митрич ударил граблями мне по голове, а затем облил каким-нибудь порошком, с отличными отбеливающими свойствами, глаза, но также неожиданно, как меня ослепило, так же неожиданно и попустило.

Когда человек паникует, он сначала начинает звать помощь. Я тоже попробовал, однако Митрич решительно не хотел отвечать, хотя звал я его усердно, требовательно и жалко, но он по-прежнему сохранял молчание. Второй этап паники это, когда человек понимает, что надеяться остается, только на себя. Я попробовал открыть глаза, но они также решительно, как Митрич хранил молчание, не желали хотя бы сдвинуться с места, они просто забились в угол от страха, видимо у моих глаз наступил только первый этап паники, еще жива была надежда на чью-то помощь. А зря.

Позволю себе краткое отступление, если не желаете читать пропустите. Наверное, таковых будет много, но я советую почитать.

Есть ли бог? Я думаю да, по крайне мере так должно быть. Почему? Скажу, как умею. Кому человек обращается, когда на него наведены винтовки палачей, может, справедливо наведены, может, нет. Кого отец просит помочь, когда его дочь лежит без единого волоса на юном теле восьмиклассницы. Он гладит ее лысый череп и понимает, что вот-вот и еще одной жертвой рака станет больше. Кому обращается мать, узнавая, что сын ее воин отечества, отправлен в Чечню, воевать непонятно за Что и за Кого и вроде как по вечерним новостям сказали, что их батальон попал под обстрел ночью. Кому обращается влюбленный первый раз юноша, веря, что этот раз станет вечностью.

И вдруг надежды и мечты рушатся. Любимая уходит. Он поднимает голову к небу… и к кому он обращается? К кому? К богу. И неважно, что, готовящий получить свинец в затылок, молиться о прощении или о том, чтобы проснуться. Неважно, что отец не понимает, почему именно его дочь,

ведь она так красива, жизни не видела, все впереди. Он спрашивает за что. Неважно, что мать, убитая горем, спрашивает о том же, о чем и отец дочери пораженной раком, прибавляя, что Катька из соседнего дома, Димку-то ждет, ведь свадьбу хотели сыграть, да теперь не получиться. Неважно, что юноша, спрашивает, зачем и почему она так поступила. Все это неважно, ведь они обращаются к богу, а значит, Он есть. Ведь мы не обращаемся за помощью к инопланетянам племени «Best Earth – death Earth» , ну по крайне мере большинство, потому что их нет, есть Бог где-то над нами и неважно кто Он: просто бог, Иисус, Будда, неважно какой религии он придерживается: христианство, ислам, буддизм, иудаизм. Неважно, ведь главное, что Бог есть. Другой разговор насколько справедливо расстреливать человека, виновен он или нет. Разумно ли оставлять отца без любимой дочери, да вдобавок, так мучительно. Честно ли лишать мать сына, а Катьку из соседнего дома – мужа. Великодушно ли оставлять влюбленного юношу с несчастной любовью. Я НЕ ЗНАЮ. Я считаю, что человек слишком мал в размерах вселенной, чтобы понять суть, ему просто дано время увидеть мир, разглядеть его лицо, пускай и после вчерашней пьянки, но все равно на этом лице виден Август, с его бесконечным желанием продлить лето, виден Октябрь, кружащий пестрыми листьями, видна чудодейственная Весна, взрывающая сердце инъекцией адреналина, после задумчивой Зимы, в которой есть прекрасное ощущение теплоты под пуховым одеялом, когда за окном обворожительно запевает свою тягучую песню метель. Да много чего есть на этом молодом лице, есть горе, счастье, печали и радости, любовь, в конце концов. Нам дано время, на промежутке рождения и смерти, и нужно просто разглядеть мир за окном, отбросив комплексы и предрассудки, и можно увидеть что-то необъятное, очень теплое, просто нужно разглядеть. Посмотри за окно!

- Хватит!..! Вернись!

Эти слова вырвались у меня, пройдя путь от сердца до мозга, со скоростью смертельной пули. Обращены они были к той части меня, что так фривольно рассуждала на тему бога, справедливости и предлагала посмотреть за окно, пока другая моя половина пыталась понять суть происходящего, крепко зажмурив глаза.

- Вернись, я тебя прошу!

- А я и никуда не уходила.

- Тог…

- Постой! Вспомни мои слова. Ты, что-то кому-то хочешь сказать.

Последние слова были сказаны с такой уверенностью, что я сильно смутился, так как будто мне предложили в первом классе поздравить девочек с восьмым марта.

Какие слова? Кому сказать? Зачем? Когда? Миллионы мыслей мелькали в моей голове, не оставляя следов своего появления. Впервые в жизни мне захотелось поймать хоть одну мысль, остановить ее, отряхнуть и внимательно рассмотреть, но они предательски не хотели помогать.

Я почувствовал резкое желание поднять голову, и поговорить с кем-то, который меня сможет понять и обязательно выслушает.

- Ты там, если ты есть, конечно. Какого черта со мной происходит, почему я боюсь открыть глаза, неужели я ослеп! Как ты мог это допустить! Как! За что? Я просто хочу…я не знаю, не знаю, чего хочу, за что? Почему, когда у всех весело и празднично, на моей улице не горит ни один фонарь! Почему все радуются жизни, а я только вижу, как люди хоронят эту жизнь. Почему я? Почему я провожаю жизнь, почему я должен следить и убирать могилы, которые всего лишь, место грустных воспоминаний, места которые со временем зарастут травой или коноплей. Почему? Почему я здесь? За что мне это бремя? Что ты от меня хочешь? Одни вопросы, все без ответа…ну что ты молчишь? Где ты, когда ты так нужен?

На глаза навернулись слезы, горькие и соленые с легким привкусом печали. Я не мог остановиться, эти слова шли изнутри, прорываясь сквозь преграды сознания.

- Ты молчишь? Хорошо тогда я буду говорить. Ты послал мне смерть, за что? Неужели, только за то, что я не люблю спешащих людей, курю и прыгаю по могилам, которые никому не нужны. Только за это? Но я…я не готов умереть, я еще много не сделал, я многого не сказал. Я не сказал маме что люблю ее, я не сказал папе, что тоже его люблю и что спасибо им, за то, что я вообще появился на свет. Хотя за чем появился, не знаю, но все равно спасибо! Я не сказал того же самого: бабушке, дедушке, брату, сестре, Митричу и вечно спешащему прохожему. Дай мне, хотя бы просто сказать им это и я уйду спокойно, без сожалений и вопросов. Дай мне проститься. Не молчи! Ответь? Я не успел сказать той, что люблю ее с самого начала, с момента моего рождения, даже когда еще не догадывался о существование различий между мальчиками и девочками, я уже любил ее. Ты же не оставишь ее без этих слов? Помоги, ведь ты, правда, можешь? Я хочу еще пожить, самую малость, буквально пару недель, ты ведь поможешь мне? Не молчи…

Слезы продолжали звонко падать на землю, разбиваясь на сотни капель и растворяясь в земле. Я все говорил.

- Забавно все вышло…родился, кричал, просил молока. Игрался в машинки, дергал за волосы девчонок, бегал, как сумасшедший по двору, гонял мяч. Вечно радовался, мечтал стать космонавтом, и даже не задумывался, как все сложиться неудачно, что помирать придется, так скоро, да еще на могиле этой чертовой бабки! А ты знал! Знал, как все сложиться и даже не постарался защитить меня!

Где тут справедливость? А? Ты знал и не помог, ты знал, что она уйдет, ты знал, как мне будет плохо, и не помог. Ты знал уже тогда, когда мы только встретились с ней, когда первый раз целовались, когда признались в любви, ты знал, как все выйдет. Наверное, ехидно, смеялся над моими общениями и мечтами, моим желанием прожить всю жизнь рядом с ней, как ты мог так поступить? За что? Наверное, ты и сейчас смеешься, надо мной, свесив свои ноги или что-то там у тебя вместо них, с облаков? Смейся…только подари мне еще один шанс, еще один шанс побыть с ней! Прошу!

Слезы, совсем недавно шедшие ручьем, остановились. Я протер глаза, ногой нащупал лужу, наверное, это была вода из моих глаз. Я почувствовал, как камень свалился с шеи. Мне захотелось взлететь. Я уже вышел на взлетную полосу и готов был рассекать небо, да вдруг обнаружил, что руки крыльями не стали. Я решил закурить. Осталась одна сигарета.

Как всегда в голове застряла мысль, из тех, что ловятся сами. Странно, но в этот раз, мысль была дельная. Оказалась, что я уже минут пять сижу с открытыми глазами. Важное замечание.

Я решил осмотреться, попутно докуривая сигарету. Место было незнакомо, себя я обнаружил, сидящим на каком-то столике и хныкающим о несбывшихся мечтах.

Сигарета была докурена и выброшена в неизвестном направлении. Вставать мне не хотелось, сидеть тоже. Такая апатия могла длиться еще довольно долго, если бы я не повернул голову.

Вдалеке показалась белая точка, которая стремительно двигалась в моем направлении. По мере приближения точки, я сумел рассмотреть ее. Точка оказалась Митричем. Я было дело, обрадовался, но затем дикий испуг охватил меня, потому как одет Митрич был очень странно: ослепительно белый, то ли халат, то ли платье, причем этот халат-платье, закрывал полностью ступни и имел капюшон, который болтался, как хвост у собаки. В правой руке Митрич нес свечку, тускло обозначавшую свое присутствие, а в левой лопату. Мне стало страшно, очень страшно.

Я повернул голову в другую сторону. Лучше бы я этого не делал. Глаза говорили, что видят две могилы: одну старую, видимо бабки, а вторая могила была еще не заселенной, словно приготовленной для кого-то. Мозг подсказал две вещи: 1) Что жильцом этой могилы стану я. 2) Надо валить. Он предложил хватать руки в ноги или наоборот и бежать, куда глаза глядят. Я попытался выполнить указания мозга, но мое тело прилипло и не желало двигаться, не поддаваясь никаким уговорам. Осталось ждать Митрича с лопатой и пересмотреть всю прожитую жизнь. Она оказалась пустой и напрасной, с одним плюсом, им оказалась та встреча с той самой, остальное можно было отбросить, как шелуху. И все же обидно, что все так вышло. Если бы вернуть пару лет, я бы, наверное, не был бы здесь, а радовался, где-нибудь на Ямайке, держа ее теплую, и нежную ладонь. А теперь…

- Вставай!

- Митрич!?

- Как тебе ослепнуть?

- Какого…? Ты же не будешь меня убивать!?

- Я? А зачем? Скорее ты меня…

- Что…

- Держи лопату и даже не пробуй бежать. Все равно не выйдет.

Я выполнил указание Митрича с небывалым рвением. Пока в моем разуме посилилось полно недоумение, он что-то там разгребал, копался. Я испугался, что опять ослепну, но к счастью, в одну реку, дважды я не вошел.

- Смотри. Бабка моя, красавица.

- Да ты прав.

- Скоро мы опять будем вместе.

На последнюю фразу я не обратил никакого внимания. Я просто разглядывал ту самую бабку. Бабке от силы можно было дать лет двадцать, судя по фотографии на могиле. Она действительно была красавицей: круглое личико, аккуратненькие губы, прямой нос, шелковые волосы и глубокие глаза влюбленной девушки. Ее образ ошеломил меня, он пролетел в голове быстро, оставив теплые следы в памяти. Внутри появилась гармония, зазвучала весна и эту идиллию, как всегда нарушил Митрич.

- Держи лопату.

- Зачем?

- Хоронить будем.

- Кого?

У второй могилы стоял открытый гроб, белый, как метель в феврале. Митрич поставил свечку на землю и неловко залез в гроб. Дальнейшее не поддается никаким объяснениям. Гроб приподнялся над землей, и не спеша начал спускаться в могилу, весь процесс озарился белым светов, а на фотографии «бабки» изменилось выражение лица, выражение приобрело робкую улыбку, а в глазах появилось зарево огонька. Я непроизвольно закрыл рукой глаза. Страх играл со мной, как с ребенком, попутно отнимая конфету. Я закурил. Она была последней. Сигареты кончились.

Гроб, все так же не спеша, опускался на дно могилы. Я слышал гортанное пение Митрича, и треск перебирающихся четок. Никотин нисколько не успокаивал, сердце готово было разбиться от частых ударов об ребра.

Я поднял глаза к небу. Оно все так же надменно смеялось надо мной. У меня было ощущение оплеванного человека. Сигарета кончилась, оставшись незамеченной, так же, как и моя жизнь. Она так же была выброшена в неизвестное направление с неизвестной целью.

Я услышал удар гроба об землю. Минут пять я не решался заглянуть в могилу, может, так бы и не заглянул, если бы не Митрич.

- Че встал? Землей засыпай. Зря, что ли я тебе сюда приволок?

- Иду.

Внутри все сжалось в один комок страха. Ноги отказывались делать размеренные шаги, они заплетались, путались, подкашивались, все что угодно, только не шли. Кое-как я добрался до могилы. Руки, как и ноги, тряслись и не слушались моих команд. Я немного пришел в себя и на автомате, начал заниматься привычной работой, а именно закапывать мертвецов. Но! Митрич-то был жив, я все еще слышал отвратительное гортанное пение, слышал треск четок. Мне не хватало решимости, чтобы посмотреть вниз.

- Митрич! Шутку понял – оценил. Давай возвращайся!

В ответ он произнес нечленораздельную речь, которая не помогла мне избавиться от гнетущего ощущения страха. Я психанул и посмотрел вниз. Митрич занимался напевами и перебиранием четок. Впервые в жизни я так внимательно рассмотрел его лицо овальной формы, припухшие губы, причем нижняя наезжала на верхнюю, прямой нос с пылесосными ноздрями, аккуратненькие уши, закрытые седыми волосами, глубокие печальные глаза, которые раньше мне казались пустыми стеклянными шариками, густые брови…это же я! Это мое лицо! Шоковое состояние наступило внутри. Я увидел себя самого в старости. Я увидел, то чего боялся: разочарованного и немощного старика.

Лопата сама собой вывалилась из ослабевших рук, как в свое время ее теплая и нежная ладонь. Пощупал карман. Нашел пустую пачку сигарет. Я упал на землю. В голове наступил полный бардак, одна мысль сменяла другую, и каждая следующая была страшнее предыдущей. Лучше бы я здох, до того момента, как появился на свет, чем такой подарок.

- Fuck! Fuck дважды!

Небесный сарказм по душе мне не пришелся. Тишина звонко била по ушам. Вся мерзость мира собралась внутри моего тела. Впервые я почувствовал себя центром вселенной, вокруг которого вращались материи, правда, материи эти были сделаны из отходов прошлого, от которых я так старательно убегал, не придавая особого значения. Я расплатился за все, так что даже сдачи не дали.

- Я похоронил самого себя. Но тогда почему я еще дышу? Не молчи…

Осознав всю бесполезность моих диалогов с Ним, я решил посмотреть, как там Митрич. Могила уже заросла травой, на ней лежал свежий букет гвоздик. Понять откуда и чего взялось, я даже не пробовал. Надгробный камень сверкал монолитными лучами. Глаза заключили союз и приступили к совместной работе, первым, что они увидели, было мое лицо на надгробие.

Союз сразу же был, расторгнут и глаза вновь разбежались по разным углам. Мое старое лицо расползалось в юношеской улыбке, глаза горели синим пламенем вечности…

Утро осени разбудило меня косыми лучами холодного солнца. Сдернув одеяло, я поднялся и посмотрел в окно. Там было красиво. Мир приветствовал меня застенчивой улыбкой прохожего, который хотел спросить сигарет. Я с удовольствием угостил его, и даже дал зажигалку, чтобы он прикурил. Я принял душ без единой мысли, какая-то странная мелодия играла внутри, затмив все эти грустные нотки.

На завтрак была организованна вкуснейшая из всех яичниц, которые я когда-либо пробовал и чашка крепкого кофе. Крылья как-то сами собой вырастали за спиной. Я был не против.

Захотелось выйти на балкон и подышать сентябрем. На подоконнике валялась пережеванная Годзиллой пачка «Lucky Strike». Я пощупал ее. Слюней большой ящерицы я не обнаружил, как впрочем, и самих сигарет. Странно, но я не расстроился. И все же еще раз потряс пачку, вдруг завалялась где-нибудь сигаретка? Вместо сигареты, выпала какая-то бумажка. Я развернул ее и прочитал: «Не хорони себя. Все jah!Запомни: первое, если любишь – люби, а второе, если не будешь бороться за мечту, она никогда не сбудется. Спасибо тебе, бывай! Митрич.».

Я поднял глаза к небу и улыбнулся. Пора было спешить посмотреть, что там за окном. Я тороплюсь…

15 октября 2003 года. Ману.