Литература

Игорь Степанович Мироненко в последнее время отчётливо и с некоторой обреченностью понимал, что сходит с ума. Чувство было неприятным и странным. И ещё каким то пустым. Это было как если бы он имел машину, допустим радующий глаз, сияющий белизной, неважно какой модели джип, носился бы на нём по делам и от него зависела бы вся его жизнь, и вдруг, однажды, он пришёл бы с утра в свой покрашенный серебрянкой гараж и понял, что машины больше нет. Её не украли, не уничтожили. Её просто не стало. И быть может её никогда не было. Был просто пустой захламленный гараж. Когда в нём, под железной, отливающей серебром крышей находилась эта белая тачка – гараж казался отличным местом. В нём был смысл. Он имел право на существование… Но теперь это был просто говённый никчемный прямоугольник, сделанный из железных листов, сваренных на стыке. И он больше не блистал под полуденным солнцем. Весь его блеск сошёл, истерся, открывая взгляду металл, холодный металл, покрытый неровным, пузырящимся, местами уже откалывающимся слоем серой, неприглядной краски. А внутренний вид гаража, теперь внушал просто ужасающую, глубокую, безысходную тоску. Всякое старое дерьмо годами собирающееся здесь и прокисающее в железной вони, было выставлено словно напоказ. Раньше, всю эту хрень скрывал от его туманного взора блестящий корпус здоровенного джипа, сейчас, когда его не стало, Игорю хотелось заорать от жалкой убогости и ненужности собранных здесь вещей. Стены гаража изнутри были покрыты мокрыми хлопьями ржавчины, которые с тихим угрожающим шёпотом осыпались на грязный, вымощенный окурками пол.

Его белым джипом, то есть силой, толкающей его к жизни, была Ирина. Ради неё он жил или, вернее, просто жил не думая ни о чём плохом и считая, что живёт ради неё. Они по крупицам создавали свой быт и семейное счастье, и готовились к рождению первенца. Ради этого он жил, работал, и гараж не пустовал.

Теперь, когда тело Ирины, размазанное старым ЗИЛком по асфальту, лежало под двухметровым слоем земли и плитой с надписью: «Здесь покоится Ирина Андреевна Мироненко и её не успевшее познать радости рождения чадо», гараж Игоря опустел и давил на него своим ржавым безмолвием. Игорь отдавал себе отчёт, что жизнь вроде и не кончилась и, что нужно продолжать жить, но как то не хотелось. Хотелось сидеть, смотря то в потолок, то на стену, плакать и пить горькую. Одному. Он уже привык к этой душевной муке, к постоянному похмелью, и его мозг, представляющийся ему как пустой холодный гараж, смирился с неизбежным. Неизбежной являлась чудовищная бесконечная депрессия. Море тоски, волны боли и дальше, само собой – самоубийство. Выбора не было. Так ему казалось.

Поэтому он сидел, изредка наполняя пятидесятиграммовую рюмку «Столичной» водкой, и перебирал грязный хлам в своём гараже – то есть, другими словами, - копался в своей памяти. Воспоминания виделись почему то в форме вещей, которые он мысленно брал в руки, тогда вещи оживали, раскрывались и дарили ему ядовитый букет своей сути. Он начинал с конца, с недалёкого прошлого, и опускался всё глубже по длинной винтовой лестнице, проходящей через всю его жизнь. Хотя почему опускался? Может поднимался, может стоял на месте…но приближался он к своей молодости.

Чёрный, потрескавшийся телефон из эбонита. Он звонит и звонит. Пулевые отверстия на наборном диске никуда не ведут. Цифр нет. Есть только десять черных букв Ж.. Десять долбанных Жопастых негритят. Телефон жужжит и жужжит… 30 ЛЕТ: Пронзительное электронное улюлюканье китайского телефона вырывает его из очередного липкого сна, в который он погрузился основательно поддав пива. Хриплый голос стреляет из динамика трубки в его мозг. Он уведомляет его о смерти жены и приглашает явиться на опознание, и добавляет, что опознавать особо нечего. Он говорит что то ещё, что то хрипит, этот мерзкий голос. Голос из сна. Ему снится кошмар. Игорь вспоминает, как он, хихикая колет себя булавкой. Хочет проснуться и колет, колет. Больно. Какой реальный, блин, сон, - думает он и хихикает. И снова колет…

Старая вонючая лампа Алладина. Арабские письмена, тысяча и одна ночь… Падишах, Шахерезада… Сказки, эти ёбаные сказки. Глянешь из безумного настоящего в прошлое. Найдёшь там что то хорошее, что когда то случилось вроде бы даже с тобой. И видишь сказки. Эти ёбаные сказки. На ночь. Что бы лучше спалось. Больше нет ничего, ни смысла, ни радости, ни ощущения, что это действительно было с тобой. Просто очередная сраная сказка выблеванная в эфир очередной сраной Шахерезадой. 30-25 ЛЕТ: Период времени, окрашенный в розовые тона тепла и радости, растянувшийся на пять лет. Кадры мелькают перед его расстроенным разумом, будто какой то рекламный ролик: Ирина, Ирина, Ирина, поцелуи, разговоры, секс, нежность, ласка, любовь, Ирина, мечта… и кровавый финал – Покупайте автомобили марки ЗИЛ, потому что это самые громкие, хрипящие, пердящие, мощные автомобили в мире. И посмотрите, что ЗИЛ может сделать с человеком! Посмотрите на эти кровавые отпечатки огромных протекторов на асфальте! А на эту кучу разорванного мяса! На эту беременную кучу разорванного мяса! ЗИЛ – это ваша машина!

Фото. Улыбающиеся лица. Институт. Как молоды мы были. Как сильно мы любили… Или что то в этом роде. Было и такое. Вроде бы. 24 ГОДА: Подающий надежды студент политехнического института, предано занимающийся юриспруденцией, встречает на одной из вечеринок, в чьей то провонявшей перегаром кухне застенчиво улыбающуюся девушку. Ирину. Они болтают о смысле жизни, декламируют Хайяма, обсуждают Ницше. Потом разговаривают о музыке. Потом о домашних животных. Потом о преподавателях. Потом о чём то ещё. Потом понимают что любят друг друга.

Верёвка с петлёй. Лассо? Аркан? Ковбои, загоняющие мустангов? Отважный Клинт Иствуд дёргает за верёвку и сбрасывает с лошади хрипящего краснокожего вождя Залупу Орла? Нет. Мамин подарок. Близкие люди нам иногда делают подарки. Необычные подарки. Которые всё время с нами. Прямо в голове. Всегда. 20 ЛЕТ: Игорь с криком выбегает на лестничную площадку. Его глаза почти вываливаются из глазниц, слюна брызжет из расхлябленного рта, он орёт. Что то про маму. Его мама в это время мирно висит в полуметре над полом. Её синий язык далеко высунут изо рта, подёрнутые плёнкой глаза выпучены как и у Игоря, увидевшего её. Верёвочная петля плотно стянула её шею, перетерев в нескольких местах кожу до крови. На груди у неё записка с просьбой о прощении, и от неё вовсю несёт дерьмом – кишечник освободился от мерзкого груза пока она билась в конвульсиях.

Прямоугольник плотной бумаги с печатью. С надписями, с его кривой росписью. С его маленьким фото. Права. Можно теперь водить машину. Например ЗИЛ. Или джип. Но суть не в этом. Суть в совершеннолетии. Мужик, бля. Взрослая жизнь. Прощай детство. Можно пить пиво и водку, курить сигареты, уходить из дома с ночёвкой. Таков семейный договор. Отпиннуть, сжавшееся до размеров футбольного мяча, детство, с его табуированными темами, запретными делами и прочим надуманным дерьмом. 18 ЛЕТ: С отцом он обмывает получение прав и быстро спьянев после нескольких бутылок пива, пытается объяснить отцу, что тот «старый никчемный дебил». Отец, разгоняющийся самопальной водкой, ломает ему нос и выбивает передние зубы.

17.

16.

15.

14.

13.

12… Жалкие, бессмысленные, канувшие в небытие, годы жизни. Первая сигарета, первая пьянка, первый поцелуй, первый сексуальный опыт… Каким огромным это казалось тогда и каким глупым видится сейчас. Как какой то идиотский сон. Полная чушь.

- Говорят интересный эффект получается, - проквакал в глубине его сознания смутно знакомый голос. Это то что за фигня? Что то очень далёкое, эфемерное. Очень прошлое. Когда он попытался напрячься и вспомнить это прошлое, его что то удержало. Словно кирпич на знаке. Словно нельзя. Тупик. Пути нет. Обрыв. Пропасть. Бездна.

Он почувствовал отдалённое беспокойство. Вдруг вспотели ладони. Что за дерьмо? Это страх? Но чего? Что может быть пугающего в каком то забытом дурацком воспоминании детства? Ничего. Ни хрена. Никакого страха. Страх здесь, в реальности, а в прошлом лишь сказки. Страшные, весёлые, добрые и злые. Эти ёбаные сказки. На ночь. Ничего больше.

Портфель. Коричневой кожи, с потрескавшейся наклейкой. На наклейке грузовик с глазами-фарами, под ним надпись. Надпись стёрлась, осыпалась, осталась только начальная З. Размер надписи предполагает три буквы. – Что скажешь, Фандорин? Удастся ли нам расшифровать эту древнюю ебучую клинопись? – Уверен, Каменская, думаю это ЗИЛ. – Удивительно, Эраст, намечается странная параллель с настоящим… - Похоже на то, детка. Дурацкий портфель под завязку набитый всяким школьным дерьмом. Его портфель. Класс третий, наверное. Маленькие девочки и мальчики, с толстенными портфелями, гордо несут на груди свою маленькую пентаграмму с маленьким личиком главного мага внутри. Два маленьких волшебника, Игорь и Максим, совершают очередной побег с уроков и идут по своим маленьким колдовским делам. 10 ЛЕТ: - Говорят интересный эффект получается, - сказал Максим Пронькин сделав большие глаза.

- Да? И какой же? – поинтересовался взлохмаченный третьеклассник Игорь Мироненко, которого в школе прозвали Мироном.

- Ну я не знаю, - сказал Максим, пожимая плечами, - вроде как улетаешь куда то. Старшаки из пятого В вообще подсели на это. Целыми днями в спортзале торчат, друг дружку усыпляют. А Ванёк Грозовой недавно рассказывал, что ему топор стал постоянно видеться. И чем чаще усыпляется, тем, мол топор ниже. Говорит ещё раз если усыпят его – ему голову отрубит.

- Ни хера себе… - задумчиво сказал Игорь, - а ты умеешь это…усыплять?

- Да, меня Коржик научил. Он меня короче усыпил, показал как надо. Я только не помню ничего. Помню трамвай какой то зелёный и всё.

- Меня сможешь? – спросил Игорь.

- Смогу, - ответил Максим, - ты короче на лавку ложись, на спину и дыши глубоко десять раз. На десятый воздух в себе держи. А когда я тебе на грудь начну давить, ты медленно воздух выпускай. Вот и всё.

- Хорошо, - сказал Игорь и улёгся на покрашенную в жёлтый цвет лавку, что стояла в веранде детского садика «Светлячок». Потом стал дышать. Глубоко, размеренно. Девять вдохов и выдохов. На десятый задержал дыхание.

- Всё? – спросил Максим и начал давить…

Игорь очнулся от старого дурацкого воспоминания и задумался - а какого собственно хрена он вообще об этом задумался? Что в этом такого пугающего? Его это напрягло. Потому что тревога не проходила. И ладони всё так же потели. И нарастал звон в ушах. И становилось страшно. И знаки. Много знаков. Запрет. Табу. Почему? Какое отношение имеет это идиотское стародавнее событие к его теперешней жизни? Почему оно пугает его? И вдруг…

…вдруг…он понял…понял, что есть нечто пострашнее смерти Ирины или его смерти…страшнее смерти вообще…этим пониманием являлась странная фигура…что то вроде пересекающихся в одной точке восьмёрок…миллионы восьмёрок…их средняя часть словно спуталась в один большой узел…этот узел являлся тем самым событием…тем самым интересным эффектом…тем самым вечным двигателем…нет конца и нет начала…есть только отправной пункт, который ни то, ни другое…смерть сон…жизнь сон…всё сон…он сам чей то больной сон…путанный бесконечный сон…сон…сонсонсонсонсонсонсонсонсонсонсонсонсонсонсонсонсон

- Сон, сон…

- Чего? – спросил Максим, - Ну как? Понравилось?

- Ага, - ответил Игорь. Хоть и не знал – понравилось ему или нет. Он просто не помнил. Что то про ЗИЛ. Ирина. Какая то Ирина… Неважно.

- Давай ещё разок. А то я что то не прочувствовал.

- Давай, - согласился Максим, - ты в этот раз можешь побольше вдохов сделать, может посильнее заснёшь.

- Ладно, - вздохнул Игорь и принялся сосредоточено дышать закрыв глаза. Раз, два, три, Ирина какая то, четыре, пять, шесть, ЗИЛ – при чём тут ЗИЛ?, семь, восемь, девять, десять, надо всё получше разглядеть, одиннадцать, двенадцать, тринадцать. И глубоко вобрав в себя воздух задержал дыхание. Максим начал с силой, но медленно давить. Игорь со свистом выпускал воздух из лёгких и чувствовал как сгущается над ним тьма. Перед тем как провалиться в неё, он хотел закричать, потому что понял что то. Что то плохое. Что нельзя этого делать. И, что он понимает это уже в тысячный раз. И ещё неизвестно сколько раз поймёт это снова. Он хотел крикнуть Максиму что бы он остановился, но сил не было. Жужжащая темнота поглотила его и понесла куда то в сон. То ли в его сон. То ли в чей то ещё.