Литература

Всякий раз, стоит мне только протолкнуть подбородком впереди себя дюжину, укутанных воротниками шей, мне ещё приходиться стоять и ждать пока господа на подножке автобуса докурят свои сигареты. Дверей всего три, а значит и мужчин тоже трое. Все они курят глубокими и долгими как роды младенца затяжками. Все это время мне и прочим людям приходиться ждать и лишь про себя подгонять шофера. Мы молчим, а сам автобус покачивается. Кто-то прошлым вечером съел чеснок кто-то нетрезв, кто-то мечтает о свободном месте, глядя на стариков, страшно озирающихся по сторонам , кто-то спит на ходу, а кто-то уже хочет выйти на свежий воздух. Рядом со мной стоит велосипед и я недоумеваю по поводу того как он здесь оказался. Но мы наконец двигаемся и двери закрываются в тот самый момент, как последний пепел с сигарет курящих мужчин падает в лужу на асфальте возле остановки.

И тогда я думаю: отчего я не могу выйти пораньше, ведь есть ещё самый первый утренний автобус и он всегда идет пустым; свежим, быстрым, со свободными местами, идущий почти всё время без остановки, и для этого мне нужно подняться всего лишь на 20 минут раньше.

Конечно, с определённой точки зрения это бессмысленно, поскольку придется вставать почти на полчаса раньше: обрывать сон, спешить с завтраком, прощаться с домашними животными – кошкой собакой и змеей, – но все это позволит мне преодолеть расстояние от дома до работы с удовольствием и не толкаться попусту, не ворчать на шофера, когда приходиться стоять, чуть ли не на одной ноге, в состоянии хрупкого равновесия между тем, кто вчера вечером съел головку чеснока и тем, кто очень устал и мечтает о свободном месте, глядя на стариков, сидящих у окна. Ещё стоит кто-то, кто спит на ходу, кто-то кто уже хочет выйти и глотнуть свежего воздуха. Рядом стоит непонятно откуда взявшийся детский велосипед. Я хочу спросить, чей он и протягиваю к нему руку, чтобы осмотреть и послушать звонок, но в тот же момент из толпы отделяется худощавый человек в затертом кожаном плаще, явно меньшего размера чем необходимо, и зло сообщает что велосипед принадлежит ему, чему я совсем не удивляюсь, напротив, я отвожу взгляд и смотрю на женщин у выхода. Они стоят спиной ко мне похожие друг на друга как сестры милосердия и наконец говорят то в о чем все думают уже давно. «что же водитель, почему он не закрывает двери и не трогается с места.» «Поехали, поехали» - поддерживают все прочие люди, едущие со мной. И мужчины докуривая сигареты глубокими и долгими, как роды младенца затяжками, последний раз стряхивают пепел перед тем как двери закрываются.

Почему же я никогда не успеваю на первый автобус, ведь я прилагаю достаточные усилия уже давно. Меня не смущает ни раннее пробуждение, ни сокращение утренних процедур, как то завтрак и холодный душ ни даже прощание с домашними животными. Но всякий раз как я выхожу из дома, от которого до остановки всего лишь 5 минут пешком , опаздывая я постоянно успеваю заметить только хвост уходящего автобуса. Я стою еще некоторое время в огорчение почти ни о чем не думая а только сокрушаясь не то об опоздании не то о своем раннем выходе, который теперь потерял всякий смысл. С такими чувствами я бреду к остановке и сажусь на еще холодную и мокрую от росы скамейку, чтобы дождаться следующего рейса. А едва он появиться за поворотом, как люди тут же набегают, словно волны или черные кошки, занимают всю посадочную площадку перед ним, и почти вносят меня внутрь салона так что мне приходиться выставлять свой подбородок, пытаясь хотя бы таким образом высвободить немного свободного пространства. Рядом со мной человек, который прошлым вечером съел головку чеснока, потом кто-то нетрезвый, кто-то уставший и мечтающий сесть, кто-то, зовущийся «Спящий на ходу», некто «Просящий» и «Мечтающий выйти». Людей очень много и имен всех я не знаю. Рядом детский велосипед и я не прокатился на нем ни разу за всю жизнь, некий господин с усами и лысиной караулит его уже вечность. Еще кастрюли и тарелки, диван, стол, стул, стопки исписанной бумаги, старый телевизор со сломанной регулировкой громкости, сервант, остатки гарнитура и кипящий чайник на всей этой мебели словно у себя дома сидят люди а тем кому места не хватило садились на колени тех кто уже сидел. Я смотрел на стариков, сидящих у окна, и думал, откуда все эти люди:

Дети женщины мужчины старики и старухи, все эти прочие люди которые по видимому так же когда то лелеяли надежду встать по раньше сократить ради этого и сон и свой завтрак но успеть на единственный пустой автобус за весь день но так же как и я опаздывали задержанные непонятно чем каким-то необъяснимым образом. А теперь как они меня, так и я их, зову «прочими» людьми, от того, что самое главное слово во всей этой утренней давилке - слово «прочь», обращенное от каждого к каждому.

В конце концов, мне надо встать с постели и закрыть входную двери, потому как люди, битком заполнившие мою комнату, начали уже роптать и требовать трогаться с места. Я думаю, что это всего лишь оборот речи, ведь мы не можем никуда двигаться, но все равно поднимаюсь и беспрекословно проталкиваюсь к двери, а потом, издавая звуки имитирующие рокот мотора, предупреждаю мужчин у выхода о том, что закрываю двери. Они, делая резкие затяжки, длинные как роды двух младенцев, наконец, бросают сигареты на лестницу, и тогда мне кажется, что именно они и ни кто другой крадут у меня время так, что, даже, когда я очень того хочу, не могу выйти на работу вовремя и успеть на самый первый, самый желанный, утренний автобус, где до самой работы смог бы доехать в полном бодрости и надежды одиночестве.