Литература

ИГРЫ РАДОСТИ ЧУЖОГО И КУДРЯВОГО

(И.Р.Ч.И.К.)

ОБЪЯВЛЕНИЕ:

Ищу жевушку с морозом в глазах, ищу жевушку с походкой тюленя, ищу жевушку, чтобы можно было сделать за уши «тю-тю-тю», ищу жевушку, чтобы села ко мне на спину, ищу жевушку смешную, ищу жевушку а-ля ренессанс, ищу жевушку из хентай, ищу жевушку мягкую и с веснушками, ищу жевушку, чтоб как утка была, ищу жевушку с простирающейся головой, ищу жевушку, на неё же и больную, ищу жевушку из игры, ищу жевушку радостную, ищу и не могу найти…

ПЕРВЫЙ ГОЛОВНОЙ КОНТАКТ:

Говоря о первом контакте, мы вообще не имеем в виду никакого контакта. Не было никаких пришельцев, плевать мы хотели на кассовые фильмы, был только один (умный, дурной, красивый, странный, весёлый, слепой, счастливый) пришелец на планете Му. Контакта не было, и кто вообще вам сказал это слово? Не было никаких розовых поцелуев и слюней в средине воздуха ночи. Не было луны на фиолетовом фоне. Не было слёз корявым почерком.

Забудьте про всё это. Ирчик наша, и она в голове. Там у неё есть клетчатый кафельный пол, веник и совок, жёлтые перчатки для мытья посуды. Это мы оба знаем. Почему нас двое? Да потому что нас постоянно двое – я (это номер один) и моя голова (это номер два). А в голове сидит она, вся зелёная, со своими швабрами, улыбается. А у неё голова тоже есть на плечах. И догадайтесь, кто в ней сидит.

И вот, дабы не прослыть «многими» последствием эффекта камеры, снимающей телевизор, мы решили ограничиться списком двух повторяющихся имён. Все имена придуманы давно, все совпадения закономерны, все галлюцинации случайны, все факты чудовищно искажены, все права запрещены.

Её маленькие кошмарные причиндалы - что ещё нужно ей, чтобы чувствовать себя довольной? Что нужно ей, чтобы чувствовать себя женщиной? Почему она там расселась, вообще? Ирчик Эфедринова, Ирчик Эйфориева, Ирчик Плюсовая-Положительная, откуда ты взялась, зачем ты нам дана, не хочешь ли ты слезть с нашей головы? Нет, когда ей осточертеет тереть этот кафель, когда тошнит от ленты линолеума, и посуда вся такая грязная уже с четвёртого этажа висит – вот тогда Ирчик наденет свои цветастые носки, попудрит веснушки и начинает свои игры. Они Разные. Они Больные. Они Либидные. Они Философские. Они Травматологические. Они Жадные. Они Шокирующие. Это Игры Радости. И они наши. Но пока что она занята уборкой номера два, и мои сморщенные губы тянутся, не могут найти её в этой квартирной пылюке, не зная свежести воздуха.

Я скорчился от нежности к тебе. Ты так красиво пол (меня) подмела (подсебя), ласковая. Ты так фигурно пыль (с меня) протёрла, гаубица. Ты так со средством посуду, посредством рассудка, согреться засуну, засну. Позволь мне прилечь возле тебя на уголок кровати, резиновая, чтобы никогда больше не просыпаться.

СОН ДО:

И я заснул рядом с ней, второй, или третьей, какая разница. И было мне сновидение.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

На пороге стояла и смотрела мне прямо на, пришла из враждебного мира с людями, собаками, и всё такое. Я чиряки на себе выдавливал и был в кальсонах весь такой, в носках трёхдневных. Чем пахло от меня в тот день?

Чем пахло?

Протопала мимо, улыбаясь нарочито таинственно. Я проследил за, тащась по линолеуму грязными шлёпанцами. Толкнула дверь в комнату, и потекли причудливые пейзажи, радующие сердце. На картонном ящике посреди жизненного пространства стояло двадцать с чем-то банок красочного содержания, то тут, то там были раскиданы грунтованные творческие картонки. Стол был завален мятыми эскизами некрасивых баб, аудиокассетами с немузыкой, заставлен грязной посудой, из которой едят. Я сгрёб одним движением со стула смятые в один плотный ком штаны и рубашки и предложил сесть. Волосы на моей голове пребывали в дурном расположении духа. Галстук я потерял. Села. Опять заулыбалась. Закурила медленно. Подумала - «Знаю. Знаю, чем. Знаю, чем от него. Знаю, чем от него пахнет. Я знаю, чем от него всегда пахнет. А пахнет от него мужчиной. Прокуренным активным пивным наглым немытым смачным небритым потрясающим вонючим сильным детсадовским безруким возбуждающим придурошным охренительным мужчиной» Так и подумала, а вслух сказала:

- Я хочу стать твоей женой.

ВЕЧЕРНИЙ ДОМИК С СЁСТРАМИ:

Очнулся уже пьяный, байда под вторым номером приобрела форму квадрата, глаза вываливались. И бананы, бананы в ушах, как будто я приехал в Африку, а не на планету Му. И сёстры, мои милые, мои преданные сёстры, они кричали суперсоником мне, они практически били по мне молотом своим нежным в тишине пляжного домика, они звонили в ментальный мой мобильный телефон, повторяя: «Просыпайся, глухомань, сегодня самый светлый день в твоей жизни, а ночь хоть выколи глаза (это банальненько), просыпайся, тупой и длинный, ты разве не знаешь?» А я их не слышал, бананы ведь. Что я должен был знать?

Сёстры знали обо мне всё. У них от рождения была синяя кожа, и сейчас они грустили, сильно грустили. Дело в том, что некогда у сестёр был Храм, Храм с четырьмя башнями, не помню, как он там назывался, суть в том, что когда у них был Храм, у них не было меня. Сёстры с серьёзными лицами охраняли что-то в Храме, что-то очень серьёзное, настолько же серьёзное, как и их лица были в то время. А где был я? Не помню, опять-таки не помню. Суть в том, что Храм был разрушен варварами, а когда Храм был разрушен – сестёр постигло уныние. Они летали медленно и вопросительно смотрели исподлобья, смотрели и искали, сами не зная что, грустили, и всё тут. Но в какой-то определённый момент сёстры встрепенулись неожиданно, встрепенулись первый раз за тысячи лет.

- Смотри, какой Чужой! – прошептала Ка.

- Смотри, какой Кудрявый! – прошептала Сэ.

- Смотри, какой… - не успела прошептать Пи, но я уже смеялся им навстречу, по-доброму смеялся, встретил их с распростёртыми объятьями, чаем напоил прекрасных, расспросил о деянии агрессивных, рассказал сказку скорбящим.

Так я повстречал их, и теперь наши серебряные судьбоносные нити переплетались сложными вариациями на стратегических картах мира. Теперь сёстры охраняли меня и относились к таковому занятию не менее серьёзно, чем некогда. И весь этот чёс с пляжным домиком был тоже их сумасшедшей

идеей, я знал это не хуже, светите, светите синим своим окрасом, родные, закипятите мне вермишельки в тазике, включите фумигатор в розеточку, нарежьте помидор, ха-ха-ха. Одевайтесь, сегодня ведь тот самый день, сами говорили, что? Бананы в ушах?

- Пошли, – прошептала Ка, накинула рюкзак и потушила свет.

ТЕКА:

Огни здесь были пляшущими, как, собственно и люди вокруг меня столпились, не пройти. Вот она, та которая, надо бы еще по пиву, не слишком бы ты так. Вот идёт, нет, у неё такое красивое лицо, я никогда. Что же ты опять, или ещё пару бутылочек? А вон та, другая, которая вот так изящно, она ведь. Но нет, она ж ведь за тем столиком, а там, о. Какая. И люди такие пляшущие, как вокруг меня и присесть бы, настроение. Вон та ещё одна пошла, которая третья, вся. Такого ещё и не бывало. А что у нас с такими, как она? И вся здесь и я, вон бар как, надо бы еще немного пива и вперёд, к ней на. Она такая, что предыдущие две аж меня нехорошо так. Да. Пива, медлячок и вон та. Да. Привет!

Уголки губ, конечно, медленно опускались на пол, но, блин, этого ни фига не было видно, потому что она она она она она безостановочно ржала. Ччччч приём, приём, милая, мы с тобой в бадеге, в баре красного тестостерона, в помещении прокуренного образца, приём. Она она она она она прекрасно слышала, ттттт, да и видела неплохо зелёными своими восхищёнными моргалками. Общались с ней через стол, крайне эмоционально общались, я я я я я хватал её за розовый воротник, трусил, говорил: «Понимаешь?!» Ззззз

«Понимаю, понимаю, понимаю» - твердила она она она она она. И как нефритовые гладенькие руки её выделывали в жарком воздухе дивные пируэты, описывая природу вещей. И ровные, как клавиши, зубы её как обнажали себя в бесстыдстве, дабы не давать исчезать веселью. И зубы, и губы такие, как надо. Ббббб нет у меня более зелёной, нет у меня менее космической, бессмыслицу говорю, понимаешь? Понимаю, понимаю, понимаю.

Скажи, глупышка, какая ты? Если ты красная или белая, то насколько красная, или насколько белая? Беглая? Скажи, если у тебя в карманах есть бусинки, то какие, сколько и в каком порядке? Меня интересует твоя форма. Если ты имеешь форму кувшина, то у тебя бёдра молодости, колени вежливости, речи уверенности. И если когда ты курносая и грустная, то однозначно у тебя молочная кожа. Скажи, ты смогла бы разговаривать со мной на всех наречиях? Скажи, ты смогла бы съесть всех этих людей?

Добрый вечер, стилизованная, имя мне Чужов, и стал я таковым ещё задолго до рекламного использования этой глупой концепции. Добрый вечер, я искал тебя всю свою жизнь, смешная, ты ведь сама прекрасно понимаешь, кто я такой, и что мне нужно. Добрый вечер, я постоянно повторяюсь, и чёрт с тобой, и со мной, я повторю тебе сотню тысяч раз то, что ты сейчас больше всего хочешь услышать.

Давай я расскажу тебе про тенденции в современном искусстве, необычная, дырявые твои уши. Послушай про наши концептуальные проекты, небывалая, снег тебе на голову. Сидишь, так поцелуй меня в ухо, шучу, шучу. Знаешь, на свете так мучительно много всего интересного – футуристическая литература и оральный секс на крыше поезда, эзотерические практики и одновременный оргазм под Раммштайн. Да, да, ты тоже о таком слышала и любишь бородатых. Да, ты сексуальная, я аж покраснел и напрягся, а я просто художник, рисую картинки. Пройдёмся?

Так на широкой дороге я повстречал Ирчика, по-человечески женственную, моргающую и впитывающую, достойную Одного Дня Вместе. Я повстречал её, и огни этого сладкого безумия закручивались в пьяные картины, не могу поверить в это, понимаешь? Понимаю, понимаю, понимаю. Ну что мне с тобой делать, случайная?

Я коснулся и провёл по её руке ладонью, осязал сейчас рецепторами стопроцентную резину и вспомнил про угрозы безалкогольного пива. Только хотел что-то сморозить в лето, но она перебила:

- Теперь помолчи. Я сама скажу, - и в благодарность за всю ахинею и бред сивой кобылы, которые я так галантно и интеллигентно навесил на пару этих прелестных обалделых ушей, Ирчик поведала мне Первую Свою Игру.

ПЕРВАЯ ИГРА РАДОСТИ:

Сядь на солнечной поляне, перед своим американским домиком, перед фермой, сядь ровно. Закрой глаза. Вспомни про коров, вспомни про всех своих коров, мальчик. Визуализируй их во всём объёме, заметь каждое пятнышко. Сделал? А теперь забудь, забудь коров, забудь свою ферму, забудь про сигареты и фиолетовые облака на фоне неспокойного неба. Не открывай глаз. Так. А теперь возьми ведро с водой, поставь его справа. А слева, только глаз не открывай, слева поставь, аккуратненько поставь калорифер. Сделал? Так. Возьми в левую руку гаечный ключ, да потяжелее. Ты должен сейчас хорошенько размахнуться и бить насколько возможно сильнее ключом по калориферу, не открывая глаз. Прекратишь, когда я скажу. Ведро пока не трогай. Готов? Начинаем играть.

[Удар] – великие художники Возрождения – Леонардо да Винчи, Микельанжело Буаноротти, Рафаэль и Донателло – всего лишь банда мерзких зелёных черепах!

[Удар] – взаимоотношения массовой культуры со специальной можно сопоставить с взаимоотношениями всей плоти с крайней.

[Удар] – первая всепологающая роль в рекламе сегодняшнего дня отводится мастурбирующей женщине.

[Удар] – всемирный конгресс учёных посвятил несколько дней обсуждению проблемы смены пола некоторыми устрицами в зависимости от температуры.

[Удар] – двоичный код сменяется восьмеричным, если наблюдать объективную реальность через каменные глаза четырёх американских президентов.

[Удар] – ваша романтика сходна с честным зарабатыванием денег, она есть фикция по сравнению с тем, что можно сделать.

[Удар] – самая сакральная интимность мира – это когда водители маршруток приветствуют друг друга жестом руки, встречаясь на шоссе.

Теперь открой глаза, сладкий. Открой глаза, коровий мальчик, посмотри на своё ведро. Открыл? Посмотрел? Видишь там, в воде, моё отражение? Увидел? На этом первая наша игра окончена. Спасибо за участие.

Глаза мои расширялись, как орбиты под воздействием атома. Пальцы конвульсивно сжимались от процентного содержания радости, вошедшей инъекцией непосредственно в биологический мозг, сошедшей с уст великой моей чародейки, сумасшедшей везде, бывшей, настоящей, будущей. Инпут-инкуб-инсейн – такова была цепь, и эти её серебрянные нити, хуё-моё, они пронзили меня, и я чуть было не упал, чуть было не вознёсся, заживо, замертво, был живее всех живых, хуё-моё, а нас таки что-то связывало. Мне понравилось играть в её свёртоголовые игры.

- Ничего не вижу, только какие-то расплывчатые огни, - пожаловалась Ира.

- Спасибо тебе, - держась за руки, мы спустились по каменным ступенькам к пляжу.

ОН ЗЕ БИЧ:

Пляж заворачивался глазами в горизонт, покуда было видно. Она слепила снежок и кинула его мимо. Сонные крабы кормили чаек из гигантских ложек чем-то морским несуразным. Никто не смотрел никому прямо в глаза. Все были мыслями в этом пляже и если и смеялись, то скромно, с пафосом. Я не знал точно своего диагноза, но меня почему-то тянуло именно сюда, взглянуть на неё вскользь, притворяясь слабым. Стаи мелких рыбёшек пугались нашей молчаливой договорённости и жаловались рыбакам на сопротивление воздуха. Я читал её досье. Она была рыженькой, смазливой, с цветом глаз всего этого, насколько позволял обзор. Что я мог ещё сказать?

О пляже написано много пыльных томов с буквами внутри. Он пересекает сознание мечтателя тонкой полоской однозначного горизонта, чтобы разрезать наши мозги на две половинки, но не вертикально, как у всех нормальных людей, а горизонтально. После этого сложного действия образуется номер три и номер четыре. Как ужасный доктор Франкенштейн, пляж вдыхает в четыре робких части дух жизни, и они, сломя виртуальную голову, начинают по-детски драться за восходящее Солнце. Пляж вечен, потому что так сказал дядя Витя. Пляж вечен, потому что все четыре части, да и героиня моих чёртовых дифирамбов с ними за одно, будут бесконечно бороться за его существование. Но у неё на это своя причина, своя лицензия.

- Ирка, ты куришь?

- Да, есть немного.

- Ты такая красивая.

- Спасибо. (Стесняется, краснеет)

- Ты видишь, звёзды падают?

- Нет, ничего не вижу. Расскажи мне о них.

Я наблюдал, как сёстры уплывали в теплоту ночи, целомудренно улыбаясь нам в след. Их тёмно-синие силуэты лились в направлении надписи «бар», в противоположном пляжу направлении. Добрые, вечные сёстры, они всё понимали и прощали. Помню, после всего этого улыбалась и шептала Ка, что, мол, нужно было, нужно было вас бесконечно фотографировать. Не нужно было. Это отбирает душу.

Я присмотрелся. Передо мной сидела (лежала, стояла) Ирчик, маленького роста, толстенькая и кошмарненькая девушка, которая не могла порядком сформулировать свою мысль, изо всех сил старалась выглядеть хоть на годик старше, покуривала поштучную сигаретку, создавала вокруг себя дешёвую романтику. Что в ней могло привлечь внимание такого человека как я, Чужого и Кудрявого, Человеческого и Концептуального, Чумового и Кислотного, Чудовища и Красавицы в одном кожаном флаконе? Эта дама, вокруг которой столько ветра и шума, огневых апартаментов, бурных аплодисментов и изощрённых комплиментов, откуда она? И я задумался на полном серьёзе, и было дошедши до меня: все вихри бесконечных творческих флюидов и бесконечных математических значений, проходя её насквозь и просто плавно огибая бока, соединяясь и отсвечивая фиолетом, вкручивались мягким буром в мою продолговато-витиеватую голову, будь она абсолютно кругла. Внезапно, приоткрыв маленькую перекосившуюся дверку, как в этой дурке про какую-то алису, глядя в свою уставшую башку, я обнаружил там незаконную жительницу. Я подозревал о её существовании, но теперь я уверенно и с сарказмом смотрел на неё в упор. Она имела схожие черты с дамой, сидящей (лежащей, стоящей) напротив меня. Смотрю внутрь тебя снаружи, глупая. А она и не обратила ни малейшего приторного внимания на мою вуайеризирующую персону. Она развешивала на интерпритационных стенках мозга бесчисленное количество объявлений, получала от этого неимоверное удовольствие, намазывала каждое жирным слоем супер-клея, катала валиком: ищу жевушку такую, ищу жевушку другую, ищу эдакую, с ногами, с волосами, с пятками…

Эх, я как заплакал, аж рассмеялся, закрыв потайную дверцу, увидав всё в тру колор, глядя на свою миловидную спутницу, нацелив свои глаза на её глаза, Ира. Теперь я знал, что стоит правдивой обнажить рот – и моя абсолютная внутренняя жительница тут же наклеит на него улыбку, удачное слово, приятную ужимку. Стоит рукой взмахнуть ей, взаправдашней – опять рыжая мозговая зеленоглазая принимается за дело, и на стан моей физической спутницы накладывается мягкая манерность, гибкая тонко-лиственная грация, по-странному возбуждающая харизма. То же происходит и со стилизацией уходящих глаз. То же происходит и с прикосновениями типа «иди ко мне».

- Что ты на меня так смотришь? – спросила Ира. Я мысленно вздохнул. Это был очень серьёзный и никому не нужный дайв в себя, одуплиться бы. Всё вернулось на свои места – из глубины синего песка и чёрного моря на меня опять смотрела моя распрекрасная звёздная Ирчик, ожидая очередного моего замысловатого ответа. Не маленького роста, а мой комплекс неполноценности. Не толстенькая, а полненькая, каких люблю. Формулирующая ещё и как, до страстной икоты. Возрастом в самый раз, чтобы я вертелся в лучшем свете. Сигареты благовонные, потому что наши, общие. Романтика, я от неё (и от неё) в полном экстазе, оттого, что это же надо было нам двоим, совершенным, встретиться именно в это время, именно в этом месте.

- Я ем тебя глазами, - улыбнулся я вслух, - ну что, Ирчик, поиграем ещё?

- Давай поиграем.

ВТОРАЯ ИГРА РАДОСТИ:

- У меня был знакомый, который ходил на ходулях нелепо, смотрел на этот мир сверху, с высоты своего «птичьего» полёта, и усмехался. Его звали Икар Дедалович Штраус. Смешной парень.

- Ну и что, увидел он своё глупое солнце?

- Нет, в один прекрасный угрюмый денёк он споткнулся о птицеферму, да и погода нелётная.

- Неужели разбился?!

- Разбиться не разбился, крякнулся о пустынную почву аэродрома, пингвины понабежали, перья повыдёргивали.

- А у меня была потрясающая подруга, она месяцами без хлебной крошки сидела перед зеркалом, считала свои волосы, с собою целовалася, звала Карлоса, Бандераса с неоновым фаллосом.

- Ну и как она?

- Не дозвалася, веснушки повыпадали в осень, волосы позакручивались в чёрт-знает-что, пьяная порой орала сама на себя в разбитое зеркало, лазила, пригибаясь, тараном по комнате, исчезла.

- Как её звали?

- Принцесса.

- Я читал об этом в газете. А ещё несколько моих знакомых в ночь заболели одной похожей болезнью – стали отнюдь электронными, ложки и вилки переключали контроллерами, перекидывались драйверами, переглядывались серверами, трахались интерактивно. Вот как.

- И что же?

- Набрав их имена в узком русскоязычном окошке, можно было кисленько помахать им ручкой в голубую бесконечность монитора, но не долго, потому что приходил строгий дядя Гейтс, и всех разгонял по папкам спатоньки.

- Ага. А моя одна знакомая, тётка экстравагантная, всемирно, денно и нощно заявляла о своей многогранной персоне, восхищалась по поводу гвоздя и вовремя сказанного слова, по поводу неправильно упавшего куска картона и удачливого фельетона. В красных штанах ходила, в сапогах от крокодила, чудила.

- И?

- Выцедила себе капельку на ладони всеобщего мужского внимания, неплохой гардероб в полосочку, сейчас лепит фигурки зверей из пластилина и продаёт по договорной цене.

- В чём тема?

- Вот и я спрашиваю: в чём тема?

- А у меня один дружок читал запоем этих странных писателей, знаешь, Ивана Чумового-Просветлённого, Фёдора Изощрённо-Тонкого, Павла Радикального, Александра Близкого-к-Сумасшествию, Женю Эзотерического.

- А я тоже знаю этого парня. Моя одноклассница вышла за него замуж. Она ещё постоянно рассказывала ему про блестящие кастрюли на фоне кафельной плитки, про разнообразные рецепты жареной картошки и вермишели с сыром, про увлекательные телевизионные передачи. Рассказывала ему так много интересного, а он сидел, уткнувшись в свои странные книги, глупый.

- Как ты думаешь, это пошло ему на пользу?

- А ей?

- Наверное, им хорошо вместе.

- Вторая игра радости подошла к концу. Спасибо за участие. – улыбнулась Ира.

Я откинулся на подстилку, тяжело дыша. Розовые энергетические переливы бегали по моему торсу, концентрируясь в руках. Хотелось сладостно выгибаться. Номер два, номер два, ему было тепло и весело, и он вращался вокруг своей оси. Я осоловело посмотрел на свою завёрнутую в одеяло спутницу.

- Отлично сыграли, - Я создал руками защитное поле вокруг подстилки.

- Ага, - Ирчик нарисовала на его стенке сердечко.

- Лучше всякого секса, - выдохнул я синими искрами.

- Что ты сказал? – Ирчик покосилась на меня.

- Лучше всякого секса, - Я перебирал пальцами прозрачные красные шарики.

- А что это? – В этот момент она была абсолютно инопланетной.

- Здесь холодно. Пошли в домик. – Я поднялся.

РОЗОВЫЕ СЛЮНИ В ДОМИКЕ:

Сидела на моей спине, и мозги улетали в космос. Рыженькая, хотя и не губы такие, как у тех, но так смеётся. Не такие, да мои. Книжки раскраски будем с тобой читать? Погладь меня, ласковая, в чём смысл жизни? Зачем мне такие одеяла, если твоя харизма затмила мне? Ха-ха, издеваешься, смотреть телевизор. Таких ещё никогда не было, а в маечке, хорошая. И мне и не понятно, потому что те все разные, но одинаковые. А мы с тобой ха-ха-ха. Сидела так, ласковая, беленькая, скажи мне. И нежности ловили, и матом крыли. И мы такие, что аж я тебя хорошо понимаю, да и ты меня. Ха-ха-ха, да и мы с тобой всякие. Угости меня, ласковая. Что?

Ну что, сейчас я возьму лист бумаги, и ты будешь жить на нём, пока уверенная массивная рука со стирательной резинкой не придёт по твою душу. Да здравствует твоя розовая футболка, о, самая из необычайных женщин мира! Об что будем языком крутить с тобой? Об чём будем языком тереть?

Что опять ты мямлишь через свои губы не накрашенные? Обожаешь бородатых? Обожаешь художников? Да, да, это такие, как я, благостная, дай я тебя пообнимаю! – и мы обнимались с ней до тени на мятых простынях, до потерянной неги, до круговых рук в развороте, обнимались не так, как целовались. А целовались мы с ней очень робко, как бы отчуждённо, как могли бы целоваться Покахонтас и Антиной, Гера и Анубис, целовались мы не так, как обнимались.

Я вгляделся в её лицо. Это был наш первый и последний космический день вместе, поэтому нужно было запомнить её лучше. «О чём ты думаешь?» - я очнулся от её вопроса. Глупый вопрос, почему они все задают его? Хотя, кто такие «они все»? Сейчас был один только тоннель, состоящий из бесконечных повторений её фигуры в разных ракурсах. Наверное, она хотела бы как можно глубже проникнуть в меня, это уже нечто по Фрейду, подруга! Хотела бы съесть мой мозг, стать мужчиной хоть на несколько часов, пока не подгонит на своих четырёх милиция с наручниками и собаками (это уже зоо-садо-маза), и её не арестуют за каннибализм на сексуальной почве. Глупости, маленькая. Как же тебе это объяснить?

А может не стоит никому ничего объяснять?

И тут эта внутренняя консъержная тётка у меня внутри просто взбунтовалась. Она, стерва, никак не хотела, чтобы её мореглазая близняшка занимала воздушный трон напротив моих неизменных королевских атрибутов. Она, гадина, долбила меня шваброй изнутри по коричневым стенкам НЕОндертальского черепа и показывала желтыми латексовыми пальцами: у этой родинка на самом неудобном месте, у этой лишний залежавшийся жирок, у этой тра-та-та-та-та-та-та-та-та!..

Мои глаза сейчас выдавали полный похуй и щетина сказала ей всё, что думает по этому поводу. Моему скепсису не было предела и матерился я только железными сваями. Но сейчас не об этом.

- Если у тебя есть карта, нужная мне, то я кидаюсь футболкой, только осторожно, - рекла Ира, настоящая Ира. У меня было пятьдесят шесть, нет, двести пятьдесят шесть козырей, чтобы крыть любые ходы. Мои червы были новорожденными, мои пики были заточены лаской, мои бубны играли нечто наподобие свадебного, чтоб его. Я зашипел.

- Сыграем? – загорелись глаза у моей занимательной песочной русалки.

- Ато!

ТРЕТЬЯ ИГРА РАДОСТИ:

ЧУЖОВ: Я тот, чьё имя написано гавном на стенах.

ИРА: Я та, чьи письма будут испещрены иероглифами.

ЧУЖОВ: Приветствую тебя, раскосая инопланетная женщина, выстрелом из кольта.

ИРА: Приветствую тебя, Чужой и Кудрявый, бокалом вина.

ЧУЖОВ: Желаю тебе прекрасной игры, резиновая.

ИРА: Желаю тебе длинной радости, увалень.

ЧУЖОВ: Предлагаю тебе чёрный танец воздержания с белой точкой.

ИРА: Предлагаю тебе белый танец бешенства с чёрной точкой.

ЧУЖОВ: Выйди на оранжевый фон, Ира, выйди и открой глаза.

ИРА: Я здесь.

ЧУЖОВ: Что с тобой, Ира? Ира, что с тобой?

ИРА: Я обнажена.

ЧУЖОВ: Тогда ты будешь отвечать на мои вопросы.

ИРА: Как на бойне?

ЧУЖОВ: Как в сказке. Согласна?

ИРА: Да.

ЧУЖОВ: Ира, а что, если руки вверх?

ИРА: Это всего лишь рефлекс.

ЧУЖОВ: Ира, какова широта и долгота твоей розовой футболки?

ИРА: Моя футболка безгранична.

ЧУЖОВ: Ира, кто ты?

ИРА: Формально я - три спектральных луча, проходящих идеально ровными нитями сквозь твою больную голову, и делящих её догадайся на что.

ЧУЖОВ: Ира, что будет, если вывернуть всё на изнанку?

ИРА: Будет нокиа.

ЧУЖОВ: Ира, как нам всем жить дальше?

ИРА: Плодите иероглифы, дети, плодите иероглифы.

ЧУЖОВ: Ведь мы пришли в мир из пизды!

ИРА: Ею и накроемся!

ЧУЖОВ: Ведь мы все счастливы в этом квадрате!

ИРА: Е = Мс квадрат, и да хранит нас. Игра окончена.

Я отвалился в темнотищу полуночной кровати и дрыгал нервными ножками. Я орал рычагами на спазмы своего лица. Я прогонял по крепкой сетке электричество, и не канала изоляция. И всё это я делал к тому и оттого, что бесповоротно и страстно мне было, что было мне абсолютно удовлетворительно и отлично. Не успев толком языком выразиться по поводу сладострастности и смысла проведённой радостной игры, я камнем розовым пал подле чела осчастливившей меня прекрасной космической тётки.

СОН ПОСЛЕ:

И я снова уснул с не(бом)ю рядышком, носом к носу, нога к ноге, но только на этот раз она была абсолютно реальна, соткана из плоти и крови, мой вполне познаваемый курносый Ирчик с понятиями о прекрасном и мешок мелкой хуйни в придачу. Бесстыдница за стенами номера два крушила тарелки о мраморные клетчатые полы, ломала ногами швабры при виде такого крылатого зрелища. Выкатил на колёсиках маленький смешной элиен и пытался застрелить её из микроскопического маузера, она же брыкалась и проделывала спецэффекты, как в дебильных экранках, убежала от него за незримые границы подсознания. Мне было всё равно на всё это, я укатился на светлой колеснице сновидения и храпел в объятьях данной прекрасной девы. И было мне второе сновидение:

Цвета как будто сказились, хотя подложка оставалась чёрной. Потолок и так тесной камеры нависал над проломленными головами двоих, нависал суицидальной сваей. КРАСНАЯ переливающаяся женщина лежала уж на той покосившейся кровати, не было у неё ни имени, ни возраста, ни совести. И руки, её бумер-руки нескончаемые тянулись к моим пылающим в ультрафиолете ягодицам. Я в этом ядерном сумасшествии представлялся, как гротескный безголовый культурист среднего дизайна. И наши с ней тела менялись в этом диком подборе колора, плыли быстро и безвозвратно. И чем больше эти её чудовищные руки тянулись красно к моей бесценной заднице, тем больше меня увлекал моно-интим моих ошалелых тестостероновых мускул, я перекидывал огненными бицепсами и трицепсами с правой руки на левую, и обратно, сквозь чёткие потные квадратики пресса. Меня так возбуждала этот неоднозначный нарциссизм, что мое нажратое стероидами тело начало недовольно удаляться от слюнявой, инфракрасной женщины. Она же, приняв такие действия за оскорбление, принялась всё интенсивнее пытаться сгрести мои красивые ноги с сакральными ягодицами в свои атомные объятия. Вся эта придурковатая сцена происходила в абсолютной тишине и молчании. Культурист, то есть я, возмущённый похабным желанием этой незнакомой женщины заключить мои мышцы в свои законные пугающие узы, на ходу продолжая играть выпуклостями идеальной фигуры, широкими шагами безголово направлялся к двери. Взрывающаяся неистовыми цветами красавица, цепляясь за блеск неоновой кровати, всё-таки порывалась взять штурмом моё накачанное тело и скребла ногтями по полу, беззвучно открывая рыбий рот. Я в этом диком образе карикатурно протопал несколько гигантских шагов до пресловутой скрипящей двери и вывернул с корнем весь замок. Дверь смешно застонала. Кидаясь флуоресцентными глупыми вибрациями, за мной по полу ползла эта ужасная бестия в чистейшей женской истерике. В руках у неё были наручники. Словив это краем глаза и успев козырнуть надувшимся бицепсом на прощание, я вывалился в выколотую пустоту за домиком.

Несколько секунд не было ничего. Потом в дверь невежливо постучали восемью тысячами молотов…

СЛЕПОЙ РАССВЕТ:

…Разбудили нас, гадостные, безбожным стуком в чёртовы железные двери. Сёстры припёрлись синие, как если бы они и есть синие, полумёртвые от беспощадного холода, доброе утро, милая. Как прилетели, и почти уже ворвались, голодные и злые, так и подходит к концу наш Единственный Космический День, включай жёлтый свет, миловидная, давай щуриться на дорожку. Расколупали конченый замок, отвинтили склеенные веки от матраца, она она она она она успела сверкнуть, как перед разъярённым быком, передо мною розовой гиперфутболкой. Со скрипом отворили кунц-дверь, ругаясь в прогнившие полы этой преисподней. Шипела Ка, шипела Сэ, шипела Пи, отражаясь в их свирепых зеркалах, мы, суровые и стеклянные, чинно выперлись на безвоздушье Му.

Рыдала Ирчик, рыдала безутешно и всеобъемлюще, но делала это душой, оставляя резиновую оболочку пугающе бесстрастной, как будто выкопанной из всего данного. Двумя обездоленными рыбками смотрели её глазки в воду земли, искали там слабые подводные краны, чтобы зацепиться, хоть на секунду зацепиться. Наш Вечный День внезапно оборвался, и нужно было оправдываться. Нужно было улетать. Мы оба, трансцендентальные, знали, что завтра, кидаясь всеми помидорами и биноклями, мы сядем в различные модификации аппаратов для передвижения в сыром пространстве. Мы знали, что никогда больше высчитанные до миллиметра нами кривые траектории не пересекутся в одной маленькой, но самой приятной точке. Такова была загвоздка трёхмерного пространства. Мы это знали, и наши железные замки рушились. Мы это знали, и кололи друг друга в виски бромом.

Пялилась слюняво луна уходящая, волны последней планеты выхаркивали сами себя на серо-жёлтый берег, слепой рассвет выталкивал подошвами на базар первых продавцов соли и грязных арбузов. Всем им было начхать, и они чхали до потери ориентации. Сёстры уже храпели, содрогая своим храпом всю деревню, дела им никакого не было, сонным.

Истерика этого утра и строгость спортивных костюмов не оставляла и мысли сделать что-нибудь не так, как было сделано. Я вынул из какой-то задницы скомканный листок бумаги, и на этом листке был в чёткости изложен единственный, а впрочем, бессмысленный способ второго головного контакта. Он был изложен Ирчиком сквозь синеву штанов и мягкость волос прямым криком, этим криком можно было кормить комаров. Поднимаясь, её красивая голова впечатывалась в этот жалкий клочок, но на нём было слишком мало места. И от этого её природная сексуальность сворачивалась в клубок в лабиринте холодных домиков.

- Я получу от тебя весть? – отвернулась и не словами сказала Ира.

- Возможно. – промолчал я в столб.

На прощание целовались как-то искажённо, не по-человечески. Вся сине-зелёная природа жрала нас в те моменты своими обветривающими взглядами. Развернувшись к покосившимся строениям, Ира зашагала прочь. Развернувшись к покосившимся строениям, я зашагал прочь. Не было этого ничего.

ПОЧТИ ЭПИЛОГ:

Наставлял дули на глаза и держался за голову, пока продирались на крейсере с сёстрами сквозь безвоздушное пространство. Кидался в них кубиком-рубиком, отодвигал резинки белья и плакал туда. Сэ взяла на себя управление и разговаривала успокаивающе-поучительно. Ка гладила по распухшей голове, нашёптывая валерьяночные мантры синим языком. Пи кормила остывшим супом, как в детском саду. Но в общем все три сестры вели себя независимо. Я время от времени всхлипывал. Но этот цирк продолжался не больше трёх секунд. Я отошёл (пописять) и вспомнил всё произошедшее. Передо мной ясно мелькали яркие картинки трёх игр радости.

Я ворвался в свою квартиру и подлетел к магнитофону. Открыл деку и выкинул оттуда запись с надписью «му» на обложке. Вздохнул с облегчением. Порылся в ящиках и чинно вставил обратно в деку другую, совсем не похожую и чужую музыку. Усмехнулся, назвав эту музыку про себя кудрявой.

Спасибо тебе. Спасибо тебе, Ира, за игры, которые не частично, а полностью захватили моё натренированное каменное сознание. Спасибо тебе, Ира, за ту радость, что ты привнесла в моё восьмикамерное сердце. Спасибо за тот день, что длится вечность, за тот роман в миллион знаков, который читают только один раз. Я заморочусь на каждый день. Я всегда буду искать твоё лицо в курятнике. Я куплю тебе гигантский конвертик. Я мысленно дарю тебе все цветы.

И после нескольких часов бесцельного брожения по квартире я сел за стол, вынул из походного кармана покоцаный клаптик бумаги, а также благородный жёлтый папирус, и начал покрывать его бесчисленными рядами сложных иероглифов.

ЕГИПЕТСКОЕ ПИСЬМО:

Милая моя девочка!

Ты сидишь на кровати в позе лотоса тем самым утром. Почему в позе лотоса? Не уверен, что понимаю. Ты знаешь о просветлении столько же, сколько и я. Ты улыбаешься сквозь сон и пьёшь литрами кофе. Тебе ещё не осточертело кофе, девочка моя? Что ты говоришь? Собственно, мне всё равно, о чём ты говоришь. Ты говори, главное. Можешь даже не прекращать выдавать свои сентенции, когда я выйду за очередной чашкой кофе. Тебе ещё не надоело философствовать, девочка моя? Прекрати дёргать свои шикарные волосы, пожалуйста. Когда у меня будет прозрение, я куплю тебе много шампуня и кофе. Ты в майке и в трусиках. На майке у тебя большой, смачный иероглиф. Что он означает? А что хочешь! Всё, что захочешь, девочка моя.

Милая моя девочка!

Если ты египетская и безголовая, кинь в меня тяжёлой книжкой!

Если ты больно умная, то линия глаз стремится к бесконечности!

Если в твои нежные руки встроены небольшие термостаты, то дай я тебя поцелую!

Если зубы – это единственное, чем ты можешь похвастаться ночью, то твой смех затмил мне голову!

Если ты лысая, то истерике моей нет предела, и дайте мне плоскогубцы!

Если ты забыла надеть нижнее бельё, то длина ног не меняется!

Если ты голодная, то накорми меня сухой китайской вермишелью!

Если включили свет, то давай светлеть вместе!

Милая моя девочка!

Сейчас ты поймёшь, что я тебе только приснился, а на самом деле меня нет. Это всё от нервного перенапряжения. Сейчас ты выпьешь ещё кофе, помоешь голову, наденешь свои любимые полосатые колготы, возьмёшь со стула ракетницу, перекинешь её через плечо. Ещё раз сладостно подумаешь обо мне. Задержишься в квартире, выбирая маску на сегодняшний день. Выйдешь в открытую сансару. Выйдешь с надеждой хоть сегодня встретить того, кто желает отправиться за пределы кругов сих. Выйдешь, и за первым же поворотом мы с тобой стукнемся лбами. Так вот, к чему я всё это. У меня к тебе одна просьба.

Милая моя девочка!

В тот момент, когда мы с тобой стукнемся лбами, в тот самый момент не нажми случайно на спусковой триггер! Не размажь меня по одиноким стенам грустной ракетой. Не устрой мне случайный гейм овер, нам ещё с тобой многое нужно сделать. Не убий. Я люблю тебя, милая моя девочка!