На улице сквозь шум дождя и ветра послышался громкий треск. Потом вой сигнализации. Женщина сорвала с головы черный платок, вырвалась из рук дьякона, ринулась вперед и с силой ударилась виском о край алтаря. Никита чертыхнулся, вспомнил о своем сане, перекрестился и кинулся за ней. Я помог ему оттащить тетку от алтаря, она царапала наши руки, метила длинными крашеными ногтями в глаза, сучила ногами в воздухе. — На улицу ее, заеба… прости, Господи! Все время матерюсь из-за этой стервы. — Никита вытер пот с оцарапанного лба. Она корчилась на выложенном цветной плиткой полу и пускала слюни. В горле у нее что-то хрипело и булькало, наконец хрипение прекратилось. Женщина открыла глаза, села, мило улыбнулась. — Извините за беспокойство. — Что вы, Маша, какое тут беспокойство? — Отца Алексея сегодня не было? — Не было. Мы с ним придем завтра, хорошо? Вы нормально себя чувствуете? — Голова побаливает. — Маша потерла висок. — Приходите. Это вас кошка так? — Кошка, кошка. Поезжайте домой, примите валокордин или еще что-нибудь. Женщине было от силы лет тридцать пять, и выглядела она довольно хорошо, ухоженно – черные прямые волосы, загар, маникюр, модное длинное платье с разрезами по бокам. Приятная внешность. Мы помогли Маше подняться и вывели ее на улицу. Никита по мобильнику вызвал такси. Пахло озоном и цветочной пыльцой после грозы. Дождь уже кончился, и ветер сдувал капли с листьев. По-прежнему надсадно выла сигнализация. Поперек двора лежал сломанный у основания старый тополь, укрывая кроной чью-то несчастную иномарку. Тетечка как ни в чем не бывало влезла в машину и укатила домой. — Вот тебе и твоя прицерковная среда, — устало сказал Никита. — Изучай на здоровье. Завтра Лешка вернется из Москвы – будет экзорцистом трудиться, как в пугалке американской. Хочешь посмотреть? — А можно? — Конечно. Жалко, тебя месяц назад не было – у одной бабы полтергейст на балконе завелся, мы ходили квартиру освящать. — И что? — И ничего. Освятили и ушли. И потом ничего такого не случалось. — А до этого? — До этого горело у нее что-то постоянно. Может, пироманией страдает. У нас много ушибленных на голову. Вот, видишь свечницу? Сутулая женщина лет пятидесяти в сером платке прошла мимо нас. Ник дождался, пока она выйдет за ворота. — Так вот, ей мерещится невеста в белом за балконом. Так и говорит: «невеста в белом». — Сейчас свадебные платья всякие бывают, даже черные. — Не в этом дело. Долбанутая она. Хоть в малиновом, но не на девятом этаже. И почему именно невеста? — И что плохого? — А то, что все прутся сюда. И мы на эти привидения должны охотиться. Ведь не объяснишь человеку с больной психикой, что ему только кажется. Обижаются. Приезжаем, освящаем. Подожди здесь, я схожу переоденусь. Он вышел через десять минут. Длинноволосый хиппи с небольшой светлой бородкой, в попиленных джинсах и клетчатой рубашке. Я заметил, что у него, как и пять лет назад, на левой руке феньки по локоть. — С детством не расстаться? — Иди ты… Слушай, Васька, ты еще куришь? — Ник нервно повел плечом. — Бывает. За компанию. А что? — Поехали ко мне.
* * *
Я проснулся в десять с дикой головной болью и сухостью во рту. Лежал, как выяснилось, на ковре у Ника в комнате, спина болела, оттого что спал на твердом. Всю ночь я перекладывал палки. Деревянные палки, конопляные палки, резиновые милицейские дубинки. Я уложил во сне тысячу штабелей этих проклятых палок. Ник страдал в туалете, и я заткнул звенящие ветром уши, чтобы не слышать его рвотных позывов. Он вылез несчастный, в одних трусах, со спутанной гривой; притащился на кухню и рухнул на табуретку. Я сожрал то немногое, что было в его холодильнике, а он, злобно косясь на мой рот, глотал «Боржоми». — Чего пялишься, не надо было дешевую пить. — Сам знаю. — Выпрямился, похрустел суставами, пригладил волосы. — К вопросу об этой бабе. Она полгода к нам таскается. Ходит на исповедь каждую неделю. Слушает литургию, крестится, все нормально. Потом, когда доходим до места «Оглашенные, изыдите», кидается на пол и рычит. — Рычит? — Матом рычит. Перед прихожанами стыдно. Ну, ты видел, как она выламывается. Вчера она просто так упала, специально для тебя, как я понял. — А нельзя ее просто не пускать? — Ты что? Это ж скандал будет: прихожанку не пустили в церковь. — Ты что-то на службу не торопишься. — Сегодня не я, другой мужик. Лешку ждем. Отец Алексей оказался байкером лет тридцати пяти, с длинными черными волосами и небольшой бородой. Плотный, высокий — настоящий медведь. И голос низкий, с хрипотцой. Облачение он привез в рюкзаке. — Лешка, будешь? — Ник полез в холодильник. — Не, навернусь еще. — Это Вася, фольклорист. Медведь протянул широкую лапу в серебряных перстнях: — Вы с нами?
* * *
Лешка поехал отдельно, на байке, а мы на метро. С утра было жарко и душно, нечем дышать. Маша жила одна, как я понял из рассказов Ника. От нее полгода назад ушел муж-бизнесмен, который ее бил. В общем, дешево отделалась. Платил ей весьма приличные алименты, оставил квартиру. Ушел не просто так, до этого она несколько лет пыталась подать на развод, но все без толку. Как-то в сентябре она выбежала ночью на улицу в чем была; когда муж повел ее обратно, принялась его душить и выкрикивать матерные ругательства. Его еле откачали соседи, гулявшие с собаками, вчетвером разжимали пальцы жены. Маша лежала без сознания. На ее теле появились синяки, как будто кто-то с длинными ногтями щипал ее, и она не знала, откуда это. Не помнила, что делала на улице, как душила мужа. Рассказывала, как что-то вошло в нее, трогало лапами грудь и бедра, швыряло на пол, крутило и било. Подняло в воздух и понесло куда-то над облаками, внизу ничего не было видно, как из самолета в плохую погоду. Священник ждал нас внизу. Вокруг стало темнее, воздух сделался еще более влажным. Где-то далеко сверкнула еле заметная молния, через пару минут послышался гром. — Ник, ты сможешь это повторить на диктофон? Ну, про то, как она летала и все прочее? — На хуя? Сама расскажет. И это вообще не твоя специальность. Это психиатру должно быть интересно. — Никита, не матерись. – Рыкнул священник Лешка, нажимая на кнопку вызова лифта. Нам открыл длинноволосый пацан лет двадцати: — Чего надо? Вы кто такие? — А ты кто? — Лешка приподнял его за плечи и поставил на лестничную площадку. — Знакомый. Руки убери, да? Чего приперлись, товарищи нефоры? — Я священник. — Скромно заметил Лешка. — Не похож. — Неизвестный парень сверкнул глазами, просочился обратно в квартиру и стал тянуть дверь на себя, выпихивая ногой из проема Лешкин ботинок. — Хиппи драные… Валите отсюда… Лешка поддал дверь кулаком, и парень шарахнулся затылком об стену передней. — Суки, я милицию вызову! — Вызывай… — Процедил сквозь зубы Ник. — Маша где? — В пизде! В спальне лежит. — Парень потянулся за телефоном. — Пошли отсюда живо! Священник и дьякон живо натянули облачение, помятое от лежания в рюкзаке. — И чё это за цирк? — Парень потянулся к радиотелефону, лежавшему на тумбочке. — Не ори, волосатый. Беса из твоей Мани будем изгонять. Она у нас во где уже сидит, эта дура. — Ник провел рукой по горлу. — Беса? Хера собачьего вы изгоните! — Заорал парень. — У нее крыша едет! — А я что, спорю? — Отозвался Ник, вешая Лешке на шею тяжелый крест. — Я вижу, что у нее не все дома. Мы тут проведем обряд – глядишь, успокоится. Она уже три недели просит… Лешка, кропить не из чего. Пацан, мисочку принеси, что ли. — В жопу себе засунь свою мисочку! — Не сритесь, дети мои, — священник мягко вынул из рук парня трубку и запер дверь. — Тебя как зовут? — Михаил. — Отец Алексей. Этот вот – Никита, а он – Василий. А ты сам здесь что делаешь? Парень замялся: — Вы не поймете. У вас, наверное, интересы другие. — Вполне возможно. Очень даже возможно, что другие интересы. — Отец Алексей постучался в спальню. — Валите на хуй отсюда, уебки! — Крикнул за дверью какой-то мужик. — Ник, там не Маша, наверное? Пошли отсюда. Я потянул дьякона к выходу. — Это она и есть. — Хохотнул длинношерстный Миша. — Она еще и не так умеет. — Валите туда, откуда пришли! — Женщина билась на полу перед широкой кроватью, закатив глаза так, что были видны одни белки. Это был ее голос, но явно мужской, низкий. — Уебывайте, сраные козлы, пидоры, на хуй! Чтоб вы сдохли, на хуй! Пошли вон! Отец Алексей хмыкнул и попятился к двери. Миша кинулся к магнитофону, стоявшему на кровати, включил его и направил микрофон на женщину. Она материлась, хрипела, рычала, стонала низким мужским голосом. Парень терпеливо держал микрофон в сорока сантиметрах от ее губ. Постепенно сквозь бас стали прорываться более высокие ноты. Обычное «а-а-а-а-а», сопрано. Потом снова рычание. Наконец она замолчала; на ее губах появились пузыри слюны, глаза закрылись, и видно было, как под веками мечутся глазные яблоки. Мышцы расслабились, тело обмякло, веки перестали дергаться, она задышала ровнее. — Спит. — Миша выключил магнитофон. — Слышали? Грайндкор прямо. Что она с голосом выделывает! — Тебе-то это зачем? — Спросил священник недобрым голосом. — Для диплома пригодится. И просто с друзьями послушать. — Шел бы ты отсюда, как тебя там,.. Миша. Мешаешь. — Я ее, вроде как, наблюдаю. — Вася, выведите мальчика к чертовой матери. — Отец Алексей поднял Машу с полу и уложил на кровать. Миша завелся: — Думаете, вы лучше знаете, что с ней делать? На здоровье. Я на кухне покурю пока. Зовите, если что. Сами еще за мной прибежите. — Сомневаюсь. — Священник сделал ему ручкой вслед. — Пошли, — позвал меня Миша, — пусть сами расхлебывают.
Он по-хозяйски распоряжался на кухне, знал, где что лежит. Выяснилось, что у него на плите тушилось мясо с картошкой. — Кормишь ее? — Ну! Ничего больше спросить не хочешь? — Ты ее…? — Пару раз. Больше не хочется. Как будто кошку трахаешь. Не знаешь, что она выкинет через минуту. — Платит? — Естественно. — Он похлопал себя по карманам. — Зажигалка есть? Из комнаты донеслись слова молитвы. Я двинулся было к двери. — Сиди. Я тебе лучше кофе налью. Думаешь, они первые такие умные? Были тут и до вас. Один дедочек древний, башка уже трясется, типа тоже экзорцист. Повыл над ней, повыл, видит – лежит, как заинька. Обрадовался, ушел, а у нее на следующее утро опять припадок. Другой начал читать – она ему в рожу вцепилась. — Я посмотреть хочу. — Сиди смирно. Бери сахар. — Он затянулся. Через три минуты из комнаты послышался звук падения тела. Стон. Знакомый мат и рычание. Потом визг: «Ебите меня оба». Миша задавил окурок и присвистнул. — Это что-то новенькое. Женщина снова заорала басом: «Ебите меня оба, сраные пидоры!» Хлопнула дверь, и на кухню влетел Лешка. Подставил руку пол кран: — Укусила, сволочь такая! Силища у нее – как у мужика. Меня повалила… — Помочь? — Похохатывая, спросил Миша. — Что, обломался, тарзан? — Заткнись! — И Лешка решительно направился обратно. — Между прочим, ей молодые мужики с длинными хайрами нравятся. Я заметил. Видишь, как она с ними? Из комнаты донеслись новые вопли, на этот раз – под треск рвущейся ткани. — Блядь! — Крикнул кто-то, скорее всего – Ник. Лешка рявкнул: — Не матерись! — И отчаянно запел какой-то псалом. — Сейчас она их иметь будет, — спокойно произнес Миша, наливая себе вторую чашку. — Как это? — Элементарно. — Отцепись, дрянь! — Взвыл за стенкой священник. — Ничего у Маши квартирка, да? — Мечтательно сказал Миша, глядя в окно на грозовые тучи. — Кажется, дождь начинается… Она от грома становится буйной… Короче, у твоих друзей тараканы в башке. А муж ее плеткой бил, если тебе интересно. Вот так вот… Еще она знаешь что рассказывала? Как ее демоны трахают чем-то твердым и холодным. И бес, который в нее вселяется, входит через влагалище. В виде исключения – через анал. Но и в рот, бывает. Интересно, правда? А иногда демоны рвут ее на части, грызут, царапают. Говорят ее ртом. Она с ними борется. Но знаешь, что самое интересное? Она некрещеная. И ей на эту религию забить в нормальном состоянии. И вообще она еврейка, если уж на то пошло, а бред христианский. Причем с католическим уклоном. Веселуха, правда? Знаешь, что я тебе скажу? Это попса американская. У нее вся гостиная заставлена книжками по оккультизму. Эрику Йонг такую читал? — Да, вроде. — Еще всякие «молоты ведьм», Алистер Кроули. Кассет целая полка с фильмами про эту херню. Пойдем, покажу. — Я верю. — Нет, на это стоит посмотреть. У нее этих книг больше, чем в Маяковке. Покупала с двадцати двух лет. Я ей еще Брюсова принес и Федора Сологуба. Пусть про Недотыкомку читает… Тебе налить еще? — Нет, спасибо. За окном промелькнула яркая вспышка, гром прозвучал одновременно, разрывая барабанные перепонки. Женщина истошно завопила за стенкой. — Пошла она на хуй! Падла! — Прорезался голос Ника. — Отъебись, сука! Лешка, уебок, держи ее! — Миша, может, им помочь? — На фиг? Они же на понтах. Пусть покривляются. Я встал с табуретки и подошел к двери ее спальни. За дверью был слышен Никитин мат. Потом снова падение тела и чей-то хрип. — Помогите! — Заорал Никита. Я пнул дверь. Отец Алексей лежал на полу, распластав черные лохмотья рясы. Маша перекрутила цепь от креста на его шее и тянула концы в разные стороны. Ник сжимал ее запястья. На ней не было никакой одежды: видимо, сбросила в момент припадка. Ничего особенного – худая до того, что выпирают ребра, маленькая грудь. Швабра. Ник тоже был голым по пояс. Я схватил ее за руки. Мы отогнули ее скрюченные пальцы, освободили шею священника. Маша извернулась и укусила меня за плечо, больно. Я не сдержался и врезал ей по харе ладонью. Она запрокинулась назад и рухнула на пол. И успокоилась. То же ровное дыхание, тот же ангельский сон. Скоро она встанет, мило улыбнется, спросит: «Это вас кошка так?» Дальше я что-то не подрубил. Ник расстегнул джинсы, снял трусы. Я тупо смотрел, как он перекладывает тело Маши на кровать и вставляет ей. Священник очнулся, закашлялся, мельком взглянул на все это безобразие и ушел. Куда – мне неизвестно. — Пусть эта блядь еще повыебывается! — Ник приподнялся на левом локте и ударил ее кулаком в солнечное сплетение. — Ненавижу, тварь! — Ее тело вскинулось от толчка, как резиновая кукла. — Эта стерва притворяется. Я тоже так орать могу. Ну, поори! Чего заглохла? Поори, падла! Я не выдержал: — Хватит! В ее груди что-то булькнуло. Он ударил ее еще и еще. Я отвернулся и закурил. — Прекрати… — Пошли, Вася. — Ник натянул джинсы и порванную футболку. Пнул черную тряпку, которая полчаса назад была одеждой священнослужителя. Крикнул в сторону кухни: — Твоя очередь! Мы вышли из дома. Дождь почти перестал. Лешка, весь мокрый, сидел на скамейке у парадной, подставив лицо под редкие капли. Его руки дрожали. Он виновато взглянул на Ника и сказал: — Не могу вести сейчас… — Лёш, я в нее кончил. Ничего?
|
проголосовавшие
Роман Радченко | Иоанна фон Ингельхайм |
всего выбрано: 27
вы видите 12 ...27 (2 страниц)
в прошлое
комментарии к тексту:
всего выбрано: 27
вы видите 12 ...27 (2 страниц)
в прошлое