Литература

Окурок, пущенный во тьму,

Головокружительное сальто сделал.

Я тихо вслед за ним пойду,

И этот путь очертят мелом.

Двойные неприятности.

Сергей стоял на балконе своей квартиры, окурок сигареты, пущенный им во всё поглощающую тьму, совершив сальто, приземлился на асфальт и выбил сноп искр, каждая из которых пронзила бесформенное тело ночи. Он закурил следующую и на мгновение, пока пламя зажигалки ещё светило, увидел свое расплывчатое отражение в мутных стеклах окна. Снова тьма, и только тлеющий уголек на кончике сигареты, оживающий и переливающийся тысячью огнями ночного города при каждой затяжке, удерживал его в реальности, не давая провалиться в пустоту десятиэтажной пропасти. Он слышал разноголосый шум моторов машин и шелест покрышек об ещё не успевший остыть раскалившийся за день асфальт, стук и дребезжание колёс металлических демонов железки, от которых содрогался весь дом и звенели стекла окон и посуда, лай взбесившихся от голода и похоти бездомных псов и скуление кровоточащих сук, крики негодующих на судьбу женщин, торгующих своим телом. Город жил. И может быть жизнью более реальной и правдивой нежели, чем в свои дневные часы. Он слышал движение ветра и шуршание палой листвы, скромное постукивание редких и одиноких капель по карнизам из громадной в половину неба, на первый взгляд неповоротливой и грузной, тучи, собирающейся разродиться дождём. Он слышал и чувствовал всем своим существом дыхание ночи, которая, так же как и город, жила, но только по своим, ведомой ей одной, законам. Ночь была в городе, город был в ночи; она властвовала им, а он с радостью ей подчинялся.

Сергей докурил и вернулся в комнату. Чтобы ночь не проникла в его дом, он плотно задернул все шторы и включил какое только было освещение. Он не любил ночь. Впрочем ещё больше ненавидел день. Ненавидел за его неискренность и фальшь, за его несправедливость и злобу. Блеск витрин дорогих магазинов и ничтожество нищих и попрошаек; сытость, лоснящихся от пота и жира, чиновников с толстыми крокодиловой кожи дипломатами и дряхлость мучительно трясущихся старушек, распродающих свой нехитрый ненужный скарб; свежесть вульгарных ароматов модного парфюма, тянущийся бесконечным шлейфом, за летящей, порхающей стрекозой, силиконовой красавицей и нарочитая важность и осознание собственной неповторимости и значимости тысяч, миллионов, важно шагающих или деланно спешащих, таки пылающих ни чем не прикрытым эгоизмом, людей …- всё это рождало в Сергее ненависть. Ненависть к городу, к государству, к миру, … к богу, к себе.

В детстве Сережа мечтал по скорее вырасти и стать полезным. В школе писал сочинения, где представлялся летчиком, испытывающим современные самолеты, космонавтом, открывающим неизведанные тайны вселенной, адвокатом, защищающим невиновных, археологом, историком, милиционером, врачом, пожарником, и многими- многими другими профессиями овладевал он на разлинованной бумаге и дарил людям пользу, добро и счастье. Но детство уходило быстро и на всегда, сменилось отрочеством, юностью, а потом он стал взрослым. Пропала вера в деда Мороза, ушли мечты, позабылась первая любовь, растворились первая затяжка папиросой, украденной у отца, и первая стопка водки, выпитая с друзьями в подворотне. Ушло всё “первое ”, и наступило обыденное, привычное, взрослое, всё то, чего так хотят дети и к чему стремятся, каждую неделю очеркивая карандашом на стене прибавление в росте. Кроме детства не было у него более счастливых времен, разве что рождение дочери. С женщинами ему хоть и везло, но той единственной так и не встретил, работа была разная и доходная и не очень, но той от которой получаешь наслаждение и которая заставляет задержаться с возвращением домой, а с утра манит к себе, тоже не случилась, друзья верные и отзывчивые попадались редко, да и тех не осталось, кто умер, кого потерялся след. Родителей своих он давно похоронил, и в памяти остались только неясные образы и ещё что- то настойчиво щемящее сердце и ощущение чего- то не доделанного и не досказанного, особенно проявлялось это после третьей.

Сергей не любил ночь и уважал её. Не любил за своё одиночество, а уважал за то, что она скрывала, обволакивала и отделяла его ненависть от него самого, пусть на время, пусть на очень короткий срок, но именно за это он благодарен ей. Пройдя на кухню, он налил себе пол стакана водки, подержал его в руках, рассматривая прозрачную жидкость в свете настольной лампы, а потом с какой- то отрешенностью и жадностью, будто бы парашютист, делающий вдох и шаг на встречу неизбежности воздушной стихии, влил его в себя. Он сел на табурет, покрутился на нем вокруг оси и остановился напротив стола, где находились недопитая на половину бутылка горькой, стакан, чёрствая четвертинка бородинского, нож- во общем все как всегда, только теперь добавился пистолет. Сергей, взяв его в правую руку. Рукоятка с рифлёной поверхностью плотно лежала в ладони, создавая комфортное ощущение тепла и какой- то неописуемой нежности, которое может испытать только мужчина дорвавшийся наконец до любимой игрушки. Он выставил руку вперед, взвел курок, предварительно прицелившись в своё отражение в зеркале, висящем в коридоре, как раз напротив выхода с кухни. Когда он нажал на спусковой крючок и курок стремительно соскользнул, возвращаясь на положенное место и издав приглушенный щелчок, лицо Сергея исказилось болезненной гримасой. Пистолет был не заряжен. “Какой же я старый и … ни кому не нужный. Я всё правильно решил.” – подумалось Сергею, и он, положив пистолет на столешницу медленно встал и подошел к зеркалу. Он пристально вглядывался в уже давно не молодое лицо, изрезанное глубокими морщинами. Над переносицей легла особенно длинная и глубокая борозда: “просто- таки Марианская впадина, кажется она появилась после смерти…? Матери. Или отца. Черт, не помню.” – бормотал Сергей. Сине- черные круги под ввалившимися глазами, полуседая щетина.

Неделю назад он снял все деньги со счёта в банке, частью из них расплатился с долгами, на остальные купил продовольствия, самое необходимое (водку, хлеб, сосиски, сигареты, паштет), и пистолет вместе с коробкой патрон.

В жизни каждого человека наступает момент, когда ему необходимо подвести черту, поделить прожитые годы на сумму всего того, что он за это время совершил. Дабы определить в первую очередь необходимость дальнейшего существования, вычислить положительный или отрицательный результат и найти остаток дней до конечного исхода. Не сложная операция. Нечто подобное все мы делаем на исходе дня, когда половина нас уже погружена в сон, а другая половина судорожно цепляется за реальность, анализируя прожитый день. Не зря ли он прошел, всё ли сделал я из намеченного, прав ли был, не оступился ли, не ошибся и …? Такими вопросами мы задаёмся. Именно на границе сна, когда вчера ещё нет, настоящее уже прошло и будущее- завтра не настало, терзаем своё сознание обыденным, плавно переходящее в вечность.

Сергей анализировал свою жизнь на протяжении последних трёх лет, когда понял, что не только детство и юность его прошли, но и как то не заметно пролетела сознательная часть его жизни, та часть, когда он считал и все окружающие люди считали его взрослым. А значит наступила старость. Та старость, которую он ненавидел и боялся. Та, которой он не хотел и не пожелал бы даже самым кровным врагам, то есть самому себе. Та старость, что беззубой волчицей впивается в дряхлое тело и питает его соком небытия, разрушая сознание, но и не давая погибнуть, как уродливая сестра той волчицы, что вскормила братьев.

И осознав всё это, прочувствовав и поняв безысходность своего существования, у Сергея родился план.

Сначала он намеревался рассчитаться со всем тем, что ненавидел. С тем, что вызывало у него с начало негодование, отчаяние и тоску, потом рвоту, а теперь убийственную ненависть. Ему представлялись реки крови, которые он прольёт, уничтожая беззаконие, несправедливость, равнодушие, цинизм. Он видел летящие пули, пули пронизывающие толстые тела пингвинов- депутатов- словоблудов, он видел страх проституток и их сутенеров, он чувствовал давление пресса справедливого гнева, который чеканил новую сторону медали, сторону дня. В течении последней недели он ощущал себя если не миссией, то хотя бы пророком…, но постепенно вся его кровожадность и решительность сходила на нет, отступая под гнётом разумности, милосердия и сострадания.

- К чему проливать кровь, даже тех, кто тысячи раз заслуживает этого. К чему совершать всё то, что ты так не ненавидишь. Для чего пользовать те методы, которых ты не приемлешь и с которыми борешься. – так рассуждал Сергей, опрокидывая очередной стакан водки. И тогда, сам собой возник вывод, которому не одна тысяча лет- Хочешь изменить мир, начни с себя.

Сергей налил ванну, принес табурет, бережно положил на него уже заряженный целой обоймой пистолет. Одевшись в теплый и приятный для кожи махровый халат, он обошел всю квартиру. Провел кончиками пальцев по корешкам книг своей библиотеки, зачем- то побил по хрустальной посуде, слушая её радостный звон, взял сигарету и вышел на балкон. Было около пяти часов утра.

Погрузившись в ванну и закрыв глаза, он представил лицо своей девочки, дочки, которой исполнялось в этом году тридцать лет, он пытался увидеть её, но так и не смог, общались они последний раз, когда ей было пять годочков.

Решительным движением он протянул руку, и она привычно, за неделю он натренировался, легла на рукоять пистолета. Большим пальцем снял с предохранителя. Поднеся его к голове и четко приставив к переносице, он нажал на спусковой крючок.

…Щелчок, щелчок, щелчок, щелчок…

30 Августа 2001г.

9 Февраля 2002 г.