Литература

Какое оно? Что это? Миф? Легенда? Есть ли оно? Или просто когда то и кем-то придуманный пиздеж?!! Что нужно, для него? Кто знает. Может корка хлеба и глоток воды это счастье, может изысканные блюда, может быть толпы поклонниц или поклонников, окружающих со всех сторон и готовых исполнить любую прихоть, вплоть до вылизывания ануса своего кумира. Может это власть, может деньги, а возможно всего лишь полный бак бензина, ну хотя бы половина бака, гладкая дорога и шелест шин, рвущих асфальт и самих себя от безумной скорости.

Прямое полотно шоссе, теряющееся вдали, уходящее вниз и взбирающееся на холмы. Уже не дневное, но и еще не совсем вечернее солнце, чуть склоненное к горизонту и слепящее глаза. Слегка приоткрытое окно, сквозь которое в салон, шипя и свистя влетает встречный ветер и проскочив по всем внутренностям автомобиля, вырывается обратно, на волю, через ему одному, известные щели в железном кузове. И наоборот, из утробы стального коня, в лоно звенящего воздуха, сбрасывать пепел и окурки, выпитые бутылки и всякую дрянь носимую в карманах или завалявшуюся в машине и неожиданно обнаруживаемую в процессе езды. Может быть, это оно, мчаться на встречу закату, замечая, лишь краем глаза, зелень на обочине и материться на смердящие грузовики, тянущиеся справа и обгоняемые почти без усилий.

Почти, наверное, это оно! В принципе никуда не торопиться, но заставлять свою правую ногу давить на педаль, заставляя двигатель рычать и гудеть, пожирая километры, переваривая их и выплевывая из металлической задницы в виде светлого вонючего дыма.

- Да! Это точно! Бешеной собаке, сто верст не крюк! – вообще это сам себе, под нос и сквозь зубы.

Пожухлая, среднерусская равнина, бывших колхозных полей, с остатками техники, которая гниет и ржавеет годами, прямо на бывших пашнях, нелепо и уродливо изрезанная зелеными перелесками, по обе стороны от полотна асфальта, вызывает легкое уныние. Но это не скука, нет. Это просто уныние, которое, не смотря ни на что, веселит, которое понятно и осознано только выросшим здесь, среди этих полей, среди лесочков, украшенных, в любое время года, пустыми бутылками, пластиковыми пакетами и использованными гондонами. Именно гондонами, а не презервативами, как любят выражаться некоторые чересчур грамотные человечки, но тем не менее регулярно выбрасывающие эти резиновые предметы из окошек автомобилей, вечерами припаркованных на полянках и обочинах дорог. И это наверняка украшение. Это знают все, все кто бывает здесь, кто бредет еле переставляя ноги или торопится, нервно передвигая нижние конечности, это грибники и бездельники, ненормальные охотники и рыболовы, пробирающиеся черти куда и не известно зачем. Это аборигены. Ведь только абориген здешних полей, может гулять по опушке березняка или хвойника, без определенной цели, по проросшим, сквозь траву сигаретным окуркам и осколкам стекла, при этом, умильно надувая губки, весело считать количество этих самых гондонов, покрывающих траву и выползающих на свет божий, после схода снегов. Только он может, не напрягая воображение, увидеть все происходившее в этих местах действие. Как опытный следопыт, только по следам и запахам, оценить объем выпитого, вес и вкус съеденного, а так же установить численность и качество отраханного.

Мимо! Все мимо! Скорость и ветер, асфальт и дорога, широкая под колесами, но протыкающая надвигающийся горизонт острием иглы. Вперед! Туда где ждут.

Она звонила. Надутым голосом сообщила, что уже почти обиделась, что ей скучно и грустно и т.д и т.п…. В принципе ехать и не хотелось, было сыто и лениво. Какой смысл жечь бензин, летя как чумовой, за пол сотни километров. Он не знал. Она сказала, что сегодня праздник. Что он должен быть с ней, и он долго бормотал в трубку, какой то бред, затягивая время, пытаясь, хотя бы приблизительно вспомнить, какой же это праздник и именно сегодня. В конце концов, она видимо оценила его гундеж, по-своему, напрямую сообщила, что на дворе март и сегодня именно восьмое число.

«Писец! Попал!» - подумал он про себя, но в трубку успел пролепетать, что практически уже в пути. Кажется, он еще плел, что, конечно, помнит о празднике, конечно ждал, готовился, думал о ней. Нес околесицу о расстоянии и пробках на дороге, но, в конце концов, гаркнул: «Лечу!», захлопнул крышку телефона, мгновенно отключив связь.

Перевернувшись на диване с одного бока на другой и прослушав арию старых пружин, разноголосо и визгливо поющих под его тяжестью о том, как он им надоел, он до конца открыл глаза, стараясь как можно скорее освободиться от липкой дремоты, держащей веки, не хуже клея «Момент», только теперь до конца осознав, что ехать все же придется.

Ноги уже на полу, а упрямая задница все так и не хочет покидать уютное, продавленное диванное ложе. Еще несколько минут занимает «раскачка», но взгляд уже шарит по полу, по синтетике пыльного паласа, в робкой надежде отыскать носки. Кстати, вот и один из них…

На улице уже тепло. Двигатель, не заставляя по-зимнему ждать, заводится с первого поворота ключа в замке и начинает свою однообразную песнь холостого хода. Он тоже ждет. Ждет, когда упрямая нога хозяина вонзится в его отросток в виде педали, когда она заставит его не просто клекотать, а реветь, орать, визжать, показывая всем и всему, кто и какой он есть, на самом деле. Когда эта нога заставит его содрогаться, от неимоверного количества оборотов и толкать вперед всю груду железа, навешанную на него со всех сторон. Он покорен и горд. Он знает, что равных ему нет и не будет. Знает, что жесткая подошва тяжелого башмака, толкающая его вперед, будет давить, и он опять станет счастлив, как счастлив любой слепо и покорно исполняющий чужую волю. Он ждет…

Сигарета истлела почти до фильтра и больно обжигала пальцы. Не бросая ее и слегка морщась, теребя пальцами, он задумчиво смотрел на обоженный фильтр, с украшавшей его горсткой пепла, на самом кончике, хотя мысли рванули в сторону от никотина и ему сопутствующих приложений.

«Сколько же, их было?».

Все, они все одинаковы. Ведь ничего нового. Все та же глупость и такая же хитрость. Те же самые желания и почти одинаковые потребности. Проклятое время! Оно делало не интересным, однообразным, а порой даже противным и мерзким, то, к чему он когда-то стремился, чего желал, видел во сне. Тогда, раньше, слишком давно, может в другой жизни, а может даже и не у него, почти каждую ночь сплошная порнография, которая начиналась, лишь голова касалась подушки. А теперь?

«Пепел! Только пепел!».

Те же челки, отличные только по цвету и длине. Та же, якобы, неприступность, на словах и бешеная похоть во взгляде и мыслях. Те же разбросанные волосы, по всей подушке и томные вздохи, слишком часто наигранные.

«Смысл?!!!»

Он даже не помнил не только имен, даже их лица сливались в одно. Странное белокурое создание, хитро смотрящее на него исподлобья, улыбаясь накрашенными губами, выпячивало обвислую грудь, почему-то, крутя в тонких пальцах, использованный гондон с белесыми остатками внутри.

«Похоже это их истинное лицо!».

«А мое? Мое какое?».

Длительное, очень длительное разглядывание пепла. Ответа нет. В серых крупицах, робко покрывающих последний огонек, тлеющий где-то там, внутри, лишь пыль. Мягкий, теплый и ласковый, до тошноты ветер, сдувает пылинки, которые уносятся в никуда. Да они и не нужны то больше. Пусть летят. Летят умирать. В пепле нет жизни. Жизнь только в огне, так робко выглядывающем из под серости пепельных крупинок.

Хватит стоять.

До мелочей знакомый салон, втягивает его в свое лоно, мгновенно охватив сильными ладонями кресла, и радостно скрипнул захлопываемой дверцей. Он любил свою машину и похоже она отвечала ему тем же.

Странно, но он заметил уже давно, что только здесь, за этим рулем он чувствовал себя спокойно. Даже на бешеной скорости, когда придорожные столбы и деревья сливались в одну серо-зеленую стену, он был умиротворен и радостен. Иногда даже улыбался, иногда кричал, и даже матерясь, чувствовал совершенно другой вкус этого самого мата, полностью отличный от того, который выхаркиваешь стоя на земле ногами.

Трасса порадовала, в этот день, отсутствием «чайников» и сухостью асфальта и не долго думая, он утопил педаль в полик.

«А все-таки странный они народ!» - тоскливо подумалось ему. «Вот на хрена я ей сегодня нужен? Водку пить? Без меня, что ли нельзя! Там все равно будет куча народа! Вся эта родня и еще кто ни будь, припрется! Так для чего? Один хрен у нее месячные!».

Наверное, он жил уже долго. Но странность их, тех кто живет рядом с ним и является представителем другого пола иногда не давала ему покоя. Изредка, он размышлял над этим, силясь понять, что же им все-таки надо, от жизни, да и от него в частности. В зависимости от настроения придумывал или не придумывал ответ, но полностью осознавал, что от этого не становиться ближе к истине ни на йоту.

Ему казалось, что он летит. Странное ощущение взлета ввысь и начала движения уже по воздуху.

«Бля-я-я! Что это!!!?».

Ощущение шероховатости рулевого колеса, в ладонях изменилось. Появилось чувство, что руки сжимают странные, стальные кольца, необычайно холодные, но удивительно притягательные для ладоней.

«Дорога внизу! Почему она внизу?».

С высоты птичьего полета, трасса кажется уже тонкой нитью, пересекающей косогоры. Она петляет вокруг перелесков и ползет вдаль, одной, нескончаемой змеёй. Она бесконечна. Правда видно, что иногда она пересекается другими змейками, совсем тонкими дорожками, с такой то высоты. Но её конца все равно не видно. А раз нельзя увидеть, значит его и нет.

Воздух посвежел и странно сгустился, хотя и просвечивался, насквозь, бритвенными, солнечными лучами.

Все-таки приятно было лететь, над этой землей, глядя вниз из седла, сжимая эти огромные, дышащие, как кузнечные меха ребра, своими коленями.

«Тру-у-у-у! Какие на хуй ребра?!!! Какое седло???! Где я???!!!».

Громовые удары копыт, по небесной тверди на долю секунды оглушили его. Казалось, что вместе со слухом пропали и остальные чувства, по крайней мере, зрение точно перестало работать. Но это миг, один лишь миг.

Резко тряхнув головой, он вдруг вздохнул полной грудью. Воздух был необычайно свеж и чист. Он ворвался в легкие, слегка обжег их, но муть перед глазами ушла, а раскатистые звуки конского топота стали просто громкими и будоражащими, но ни как не оглушающими.

С чувствами вернулось и сознание. Только сейчас он догадался, что и оно предательски покидало его на какое то время.

«Все страннее и страннее!».

Нельзя сказать, что у него не было страха или испуга. Вернее это мало сказано. Тоскливая жуть, затянула его в свои липкие объятья, от чего предательские мурашки побежали по всей коже, а кисти рук мелко и подло затряслись.

Только сейчас он осознал полную картину происходящего, хотя можно ли ее назвать полной это вопрос, но тем не менее…

Вокруг стало значительно темнее, хотя солнечный свет и пробивался сквозь прорехи грозовой тучи, но его редкие столбы, лишь нагоняли еще большую тоску. Нет, я не оговорился о туче. Именно туча, темная, грозовая, сочащаяся влагой, сквозь миллионы не видимых капилляров и трясущаяся как жирная задница от шлепка, окружала его со всех сторон. Он был внутри. Он несся по ней. Летел, оседлав какого-то зверя.

Пересилив себя, он все же огляделся, уже осмысленно.

Не известно, как и почему, но до боли, до черточек и царапин знакомый салон машины исчез. Он восседал в седле. Именно в седле, которое мало того, было наброшено на вороного жеребца, огромных размеров. Черная грива коня, чудовищной длины, трепетала по ветру, и вместе с вытянутой вперед шеей и оскаленными, не по конски, а скорее по волчьи зубами, придавала тому, видимость бешеной ярости.

Это было не возможно! Не слыханно!

«Бля! В конце концов! Сказок не бывает!!!».

Тем не менее, предательское зрение, прямо таки утверждало, что нет больше дороги, нет машины, нет леса и поля, вокруг.

Он несся, оседлав коня, внутри серой, грозовой тучи. При этом, ни разу, до этого не сидев в седле, он точно знал, множество разных вещей о верховой езде и назначении частей упряжи. Кроме того, верхом он держался свободно, расслаблено, ни сколько не напрягаясь от бешеного карьера.

Ни какой дороги впереди не было, да она была и не нужна. Стальные копыта коня, буквально крошили и рвали мягкую тучу, но проваливаясь в нее, лишь на пядь, почему-то не вязли в ней. Ему даже показалось, что от ударов подков по тверди, в разные стороны летят мелкие брызги, так как будто конь скакал по мелководью.

Пожалуй, страх прошел. Не осталось ни тоски, ни боязни, ни каких других мало приятных ощущений.

Он вдруг, почувствовал, что из груди, наружу, прет восторг. Дикая радость бешеной скачки, понятная и ощутимая, лишь тем, кто хоть раз, летел по пыльной дороге, на взмыленном жеребце. Лишь тому, кто чуял под собой зверя, настоящего зверя, а не механическое чудовище с рулем и педалями. Экстаз бойца, атакующего врага и летящего на него, сидя на спине бескрылого пегаса.

Только верхом, на полном скаку, разбрызгивая в разные стороны клоки пены, летящие с взмыленных боков, щурясь и пригибаясь от встречного ветра, можно понять, что сильнее, на всем белом свете нет никого. Что на свете вообще никого нет. Существуют лишь твердь, по которой и несешься, дивясь мельканию с боков и визжа от переизбытка чувств.

Хотя, это нельзя назвать и чувствами. Нечто звериное, разрывающее все кишки изнутри, от вырывающейся энергии, неудержимо прет наружу. Это взрыв, длящийся вечность. Это экстаз, который может прерваться лишь с последним ударом копыта, это.… Да мало ли еще что?

Нет в мире более важных вещей, чем встречный ветер, вырывающий из седла, но не смотря на свои потуги бессильный перед этим и пена, летящая в разные стороны, вслед коня.

- А-а-а-а-а-а…! – до бесконечности, до изнеможения, до оргазма, до срыва связок.

Уже не ужас. Это вопль восторга поднявшегося над собой. Вопль ощущения понятия, что всю жизнь, все уже прожитые, прожранные, пропитые, в конце концов, просранные дни, недели и годы он не жил. Не то что, не жил, он даже не существовал. Он просто вращался и клубился в сером месиве себе подобных, находя лишь странные, как теперь казалось, с высоты седла, удовольствия и занятия.

Честно говоря, то, что осталось там, внизу, у него и раньше вызывало не ясное ощущение тревоги и дискомфорта. Тот низ, где он жил был странный и довольно глупый. Он не мог понять, раньше, что же это было так не правильно. Может быть теперь, хотя он совершенно об этом не думал, стало доходить. Мысль приходила медленно, толчками беременной улитки, хотя затрудняюсь сказать точно, бывают ли такие. Но, тем не менее, она доползла, дотолкалась и в конце концов ввалилась во врата осознания, пыхтя и отдуваясь.

- Рабы! Они же все рабы! – оттого, что это было произнесено шепотом и сквозь зубы, оно грохнуло так, что казалось, что сама туча завибрировала и заголосила миллионами отголосков.

Странные идиоты, на двух ногах и с парой рук, мнящие себя хозяевами мира. Они же хуже глупых овец. Хотя такие ли глупые эти овцы, по сравнению с двуногими баранами, это еще вопрос? Ведь если разобраться, то овцам, просто не куда деваться. Их пасут, стригут, режут, разводят, но ведь это неизбежно. По своей наивности, они даже не понимают происходящего. Все просто – есть еда, надо есть, есть опасность, надо бежать, раз скоблят ножницами или ведут на бойню, так от этого не уйти. Стригущие, пасущие и режущие сильнее. Просто сильнее. Это закон. Он всегда был, всегда есть и всегда будет. Закон силы и неотвратимости этой силы. Это простота. Это понятно.

Но как же все меняется, стоит только обратить внимание, на двуногих. Их самомнение и гонор беспредельны. Они искоса смотрят на всех отличных от них, а уж тем более на себе подобных. Постоянно набивающих свое брюхо и тем не менее вечно голодных. Пожирающих и уничтожающих все и вся и не только на своем пути, но и там, где им это и не нужно и казалось бы, не дотянуться, но как бы то ни было они дотягиваются и крушат. Изобретающих себе занятия и вводя их, а порой и придуманные развлечения в рамки закона. Своего закона.

Вообще это странное общество. Оно не нормально и видимо больно. Ведь как можно это расценить, с точки зрения, здравого смысла самой природы, что сильные подчиняются более слабым. А ведь у двуногих это в порядке вещей. И ведь не то, что слабые умнее. Нет! И еще раз нет! И конечно не всегда слабак во главе, но множество сюжетов, о правлении тщедушных дебилов, можно вспомнить совершенно не напрягаясь.

Мало того, странное сообщество индивидуумов, называющих себя людьми, совершенно не понятно по каким причинам, обожает и боготворит паразитов. Нет, не тех паразитов, которые по спине бегают, это свои, родные, горячо любимые и легко уничтожаемые. Но тех, которые совершенно ничего не делая объедает, обворовывает и в конце концов унижает и топчет рабочих особей. И опять уточнение. Рабочие особи это не только те, кто полу пьяно сидит в комбайне, задумчиво глядя в колышущееся золотое поле с язвами васильков или ароматно дыша перегаром и грустя, о чем-то далеком, бредущие на завод, в предрассветной мгле. Это многие и многие не производящие еду, как таковую, но тем не менее полезные и нужные. Паразиты это совершенно другие. Их меньше работяг, иначе они бы просто не выжили. Они наглее, жестче, многие умнее, хотя ум, это не показатель паразита и многие паразитирующие просто идиоты. Они якобы голоднее, сколько ему не дай, ему всегда мало, и гораздо богаче прочих. Они не производят, не строят, не лечат, не учат, не изобретают и не распределяют. Они ползают. Ползают и жрут. Обгладывают все подряд, глядя на мир все равно, полу голодными глазами, подернутыми пеленой жадности. Они грабят, насилуют, тунеядствуют, раздувают щеки от ощущения собственной значимости, они пишут циркуляры и законы, согласно которых, работягам, приходится осуществлять свои действия, жить, питаться, ходить, трахать жен и в конце концов умирать. И упаси бог, этих самых работяг, нарушить эти указы. Наказание практически не минуемо. И как не странно, все это терпят. Более того, считается, что так и нужно, просто необходимо жить. Правила создаются паразитами и нарушать их может лишь сам паразит, но ни как ни кто иной.

И самое главное! Оказывается, чем жирнее паразит, чем он вонючее, тем больше он возвышается над толпами, поднимаемый над ними, все теми же хлипкими ручонками существ, составляющих эти самые толпы.

- Рабы! – уже крик, уже осознанный крик, рвется из горла и рвет тучу, проникая сквозь все поры, заодно дырявя, делая похожей на решето.

У них, даже одно лицо на всех. Круглое, лупоглазое, щекастое, со слегка размазанными под носом, ласковыми соплями. Оно часто и охотно хлопает ресницами, умиляясь при виде то мотылька над огнем, то вождя на экране телевизора, а то и просто смотря на начатую бутылку водки. На что бы оно ни смотрело, оно вечно таращится с одним и тем же, глуповато добрым выражением. В выпученных глазах, постоянная просьба и заискивание. Они попрошайничают все время и никогда ничего не получают. Вряд ли они сами знают, чего просят и что хотят, они просто такие от природы. Их не переделать и не исправить. Да и зачем?

Похоже, что туча стала постепенно бледнеть. Правда, конь, все так же несся, внутри, но стало гораздо светлее. Свинцовая гуща, становилась более туманной и растянутой. Уже опять можно было видеть, где-то далеко внизу, стрелу дороги, уходящую вдаль и все те же перелески с полями, неравномерно чередующиеся друг с другом.

Как ни странно, дорога оказалась не бесконечной. Уже становилось видно, что она, петляя и извиваясь, упирается в какую то темную массу, медленно, выплывающую из за горизонта.

Даже с высоты небесного седла, еще было плохо видно, что же это за сгусток, выпячивающийся из земли и поглощавший голову дороги. Правда скорость была приличная, по всей видимости, зверюга, не знала усталости и неслась, гремя копытами, не сбавляя, а похоже, даже наращивая темп.

«Да это город!» - пронеслась мгновенная догадка и вдруг ему самому, стало стыдно, за собственную тупость. Ведь можно было догадаться сразу.

Ветер. Свист в ушах и стадо домов, натыканных на клочке земли, среди бескрайней равнины, которой приближается со скоростью того же свиста, если можно давать такие сравнения.

Хотя издалека, он, пожалуй красив. Правда своеобразной красотой, которая может радовать глаз лишь эстета асфальта и угара, не признающего вольных просторов и запаха травы.

Конь почти над ним. Уже видно, что это не одна масса. Это каменно-бетонные выпуклости, созданные руками людей и отделенные друг от друга, вмятинами дорог и тротуаров. Хотя, пожалуй, это не совсем так. Может быть, это и не камень, не стекло и не какая ни будь другая строительная дрянь. Вообще сверху, похоже, что все это сооружение живое. Каждый из домов, домиков, сараев и строений, функционирует вроде бы сам по себе, но в то же время, подчиняясь строгому порядку для всех коробок, торчащих из земли, в этом месте. Высотные, серые, здания, центра, заменяющие полушария мозга и нависающие над всеми, наглядно показывая, своим собратьям, кто в доме хозяин, смотрящие на мир свысока, чуть прищурясь жалюзями окон и топорщась, не причесанными тарелками антенн. Зеленоватый парк, практически рядом с ним, с нелепо торчащими «чертовыми колесами» и несуразными вышками аттракционов, похож на сердце, с бегающими по нему пьяненькими тельцами, шалеющими от избытка пива и адреналина, после «американских горок».

Дома красного кирпича, строения уляпанные желтой краской, облупившейся, почти по всей поверхности, серые пяти этажки, такие же пыльные девяти и двенадцати ярусные коробки. Все они печень, почки, кишки, пищеводы, диафрагмы, а также анусы и члены. Видны чахлые слегка зеленые, хотя и покрытые вездесущей пылью, легкие газонов и редких деревьев. Если смотреть долго, угадывается даже скелет организма, обозначенный эстокадами, мостами и железнодорожными путями. Организм живет. Он дышит, газом труб, вырастающих из земли и торчащих из под железных колесниц, несущихся по его артериям, дорогам. Он отрыгивает смог, висящий над ним и щурится, в ночь, блестящими огнями фонарных глаз. Он, хотя и овитый кольцами своих вен, идущих по кругу и имеющих гордое имя, автострад, выползает за их пределы и растекается по земле гигантской кляксой, напоминающей осьминога, старающегося захватить, своими щупальцами все и вся вокруг себя любимого.

Конечно он живой. Он пожирает входящих в него и испражняется, ежедневно, целыми автопоездами своих отходов, говоря попросту гавна. Он растет и стареет, обретает зрелость и дряхлость. Учится подлости, предательству и злости, хотя это вряд ли правда. Ему просто все равно. Разумеется, он знает о мелких организмах, живущих внутри него, но терпит их. Прекрасно понимая, что без них, без их суеты и копошения, внутри него, он не выживет, тем не менее, он равнодушен к ним. Надо так живите, не надо так подохните хоть все и сразу. И не важно, что он отправится за ними. Организм равнодушен и велик. Жить так, жить, сгинуть так, нет проблем. Не он первый. Тысячи его собратьев умерли, оставив лишь кости руин, засыпанных землей и ни чуть не жалеющих об этом.

Как раз в этом, он и не похож на своих обитателей. Они то жаждут жить. Жить и копошиться в его недрах. Ползать по его кишкам, ища частички пропитания, на стенках кишечника. Устраивать возню, среди себе подобных и радоваться, подмяв их под себя или, по крайней мере, урвав лишний кусочек.

Суета, сплошная суета. Что толку? Лезть из кожи вон, жрать, хитрить, воровать, работать, спать, с одним лишь желанием, хоть чуть-чуть возвыситься над себе подобными. Ради чего? Все просто, только ради ямки в грунте, за чертой города, в которую упакуют их всех. Она не велика, и если смотреть изнутри, одинакова для каждого. Не смотря на то, что над ней, выжившие втыкают разную всячину. У кого-то почти дворцы, с колоннами и бюстом, черного мрамора, а кто-то довольствуется деревяшками, сбитыми на крест. Какая разница? Там, внизу, все одно и то же. Там нет различий. Нет звуков и света, нет пищи, за которую, на поверхности, идет постоянная война. Ничего там нет. Хотя…. По крайней мере, очевидцев не было, и оттуда ни кто не возвращался.

«Бля! Чо, только в голову не придет!» - эта мысль, яркая и отчетливая, на конец заставила оторваться от созерцания уродливого организма внизу, хотя даже не глядя, без ошибочно, по запаху, вони и смраду, можно было запросто понять, над, чем летишь.

«Все же интересно! Как меня сюда занесло? Куда скачет эта зверюга? На хрена?»

Конь летел. Дробь, выбиваемая копытами, уже не резала слух, а стала как бы привычной. Пожалуй, в ней была своеобразная музыка, ритм. Такт неотвратимости, несущегося всадника. Только не понятно, в чем заключена эта самая неотвратимость, и для кого она. Может быть, для самого седока, хотя вполне вероятно, что и для того, кто лишь покажется на его пути. Но какая может быть разница, когда каждая клетка организма, каждый волосок на коже, буквально орет: - «Давай! Жми!».

«Куда? Зачем?»

И вдруг, как молния, в голове – « Да ведь я над ними! Выше всех!».

Гаденькая мыслишка, сама по себе. Но до чего ж приятная. Он им уже не принадлежит. Он не в системе. Он поднялся над ней. Нет больше «нельзя», можно все. Небесный всадник, навивающий ужас, на того, кто просто на него посмотрит издалека, а уж если приблизится то…

Безумие свободы, дебилизм безнаказанности – да разве в состоянии убогий язык человека и ограниченный словарный запас, передать то ощущение вседозволенности и силы, охватившее его. Он может все! Карать и миловать, по своему усмотрению, смеяться и плакать или заставлять это делать других.

Он почти БОГ!!!

- Я понял! Я все понял! – летел его крик, отражаясь от неба и громовыми раскатами падая вниз, - Страх! Все дело в нем!

Паскудное чувство. Но мерзкое оно, если только оно в тебе самом. А вот как приятно, заходя куда либо, ощущать, что у присутствующих, в этом самом, где либо, от твоего появления начинают мелко дрожать ладошки и на прилипших к спинам рубашонках проступает спинной пот, гадкий и холодный. Что может быть прекраснее, когда от твоего движения, пусть хоть рукой, хоть бровью, человечки начинают трепетать, умные глупо хихикать, глупые, становиться еще глупее. Страх может все.

Все гавно. Деньги, положение, связи… . Вот попробуйте, хотя бы в мыслях, изловить самого, что ни на есть «крутого». Показушно смелого, обсирающего всех и вся с экрана телевизора и орущего о своем бесстрашии субъекта, пусть он даже в дорогом пиджаке и с портфелем, пусть он вытаскивает свою жопу с заднего сиденья роскошного лимузина и смотрит на всех, как на насекомых, пусть он ощущает себя почти божественным, и все же. Представили его? А теперь воображаем дальше! Что будет если, вот таком «бобру», в легкой, почти интимной полутьме, удерживая его сальную голову рукой за одно ухо, вставить, между зубов, лезвие, даже не очень длинного ножа? Как вы думаете, что же произойдет? Все просто, польется музыка! Симфония трясущихся зубов, опера всхлипов и трагедия дурно пахнущих порток. Именно порток, а не брюк, не штанов. Они могут быть только портками, сиротливо, но объемно, свесившимися с разбухшего зада и намоченные спереди от самого паха, до отворота брючин.

Что это? Ведь только что он был, не победим, властен, кичлив! Ведь не полоска же стали, заставила его превратиться, за доли секунды, в мокрицу, насекомое, даже амебу. А что? Ответ элементарен! Он трясется за свою жизнь! Жизнь паразита, ползающего, лижущего, спаривающегося, попирающего и сосущего. Это страх! Ужас неизвестности! Ощущение сырости двух метровой ямы и тяжести земли сверху.

Он уже не раздувает щеки и не смотрит свысока, уже нет того гонора, который, только что заставлял его орать, что он и жизни не пожалеет за дело, отчизну, народ…. Нет маски, нет бравады. Осталось лишь действительное лицо, трусливо трясущее остатками щек и покрытое испариной. Настоящее лицо. Ему больше не нужны ни деньги, ни слава, ни почет и успех. В тоскливых глазах, выпученных от ужаса, лишь одно – ЖИТЬ!

Вот оно! Жить, жить и жить! Ему не надо думать, зачем? Ему надо просто существовать. Просто дышать, смотреть, ходить, морщить рожу, облизывать пальцы, после еды, ковырять в носу, думая, что ни кто не видит, в конце концов, просто испражняться, когда приспичит. Но самое главное! Трахать всех представителей другого пола, до которого лишь можно дотянуться! Разумеется, это не возможно. И прежде всего физически. Но сколько смака в рассказах в кругу друзей. Сколько остроумия и мечтаний, выливаемых в их уши потоком слов и движений. При этом совершенно не важно, что орган, которым возможно произвести, рассказанные действия, уже давным-давно, находится в полу коматозном состоянии. Что им не только нельзя кого-либо изъебать, а возникают проблемы, даже при простом мочеиспускании. Что он похож совсем не на столб или башню, а скорее напоминает оборванный и многократно использованный носовой платок.

Вот она! Великая сила стали и земли. Хотя только ли стали? Пожалуй, чего угодно. От простой зубочистки, до огромных ракет, величиной с многоэтажный дом.

Зачем?

А ведь это было всегда. Еще тогда, каменной дубиной, было так приятно размозжить череп ближнего своего. Так гадко и не аккуратно. С разлету, с размаху, да что б мозги во все стороны, чтоб кровяка хлынула рекой. А потом? Потом, быстренько осмотревшись, завалить на каменный, тогда еще пол, для вида отбивающихся, всех по очереди самок, бывших в пещере уничтоженного. А уж дальше…. Пожалуй, можно не продолжать.

Конечно! Теперь мы орем о цивилизации. До слюней орем, исходя на сопли, от усердия. А разница, есть ли она? Да ни хрена! Только дубина стала другой! Она теперь может быть и стальная и свинцовая и бесшумно-невидимая. Но есть еще одна дубина. Пожалуй, самая подлая и мерзкая! Юридическая!

Вот как раз ей то, и можно мочить всех подряд. Даже не взирая на пол и возраст. Именно она, дала почву деятельности, самой гадкой части человечества – юристам, законникам и адвокатам. И ладно бы еще, если бы все было по так называемому закону, а то что происходит среди двуногих и законом то назвать, язык не вымолвит.

Убийство. Оно и именно оно. Убивать и ебать! – закон людей. Еби того, кто слабее, а если он совсем ослаб – убей!

Но что главное? Зачем? Ведь не для того ли, что так приятно отмечать сорок дней кончины врага своего. Не для того, что бы остаться одному, поубивав, всех и вся. Нет! И еще раз нет!

Стоит показательно растоптать малую часть, даже слабеньких людишек, так сразу остальные, начинают смотреть, как на героя. Ну а если увеличить масштабы? Не несколько, а десятки или сотни. Лучше конечно тысчонку другую. И так показательно, что б все видели и знали, кто в доме хозяин. Вот именно тогда и вырастает авторитетище, как в своих глазах, а тем паче в окружающих. Уже не убийца, но герой, шествует, важно задрав подбородок, ощущая себя кем угодно, только не простым смертным. Но самое интересное, что остальные и смотрят на него как на избавителя, спасителя, да еще как на хуй знает кого, только не как на последнюю мразь, какой он, в сущности и является. Пожалуй, так! Вот тогда он счастлив, велик, радостен и почетен. Он живет припеваючи, пользуясь плодами трудов попираемых, и при этом гадя им на головы. Он уже пишет законы, рассказывает, как хорошо стало бы, если бы все их соблюдали. Все, кроме…. Разумеется, это не высказывается, да и зачем? Все и так прекрасно понимают, что эти правила только для них, но ни как не для НЕГО. Он велик. Он убийца и поэтому прав! Пиздец!!! И это правда!

Звон копыт! Он стальной и яростный. Но и он начинает редеть. Постепенно ход коня замедляется, но высота тучи остается неизменной. Земля где-то там, внизу. Ее даже почти не видно. Осталось лишь ощущение тверди снизу, под ногами и великой свободы над головой.

«Странно!».

Впереди, прямо по ходу коня, в мутном мраке облаков, вдруг, хоть и расплывчато, прорисовывается, чей то огромный силуэт. И хоть конь-зверь, и замедляет жуткий бег, фигура надвигается быстро. С неотвратимостью несущегося на встречу рефрижератора. Фигура стоит на месте, но уже видно, что это тоже всадник, но какой то слишком не правильный. Чем ближе, тем отчетливее видно, что первое впечатление было обманчивое. Всадник, ждущий в облаках, далеко не гигант. Скорее он мелок, пожалуй, даже карлик и восседает он не на благородном животном, называемым конем, а на убогом осле, с непомерно раздутым брюхом и висящими ушами.

Он уже рядом. И тут происходит еще одно не постижимое действие. Вороная зверюга, которая только что казалась воплощением ярости и злобной бесстрашности, замирает перед ишаком и послушно склоняет голову, под протянутую карликом, коротенькую ручку. Он просто ластится. Вот уж чего нельзя было и ожидать. Карлик же, не слезая со своего «скакуна», лишь слегка потрепал зверя по вороной гриве, после чего перевел взгляд на его седока.

Теперь, в упор, наездника осла, можно было рассмотреть в деталях. Плавающая перед глазами муть тучи, уже не скрывала, ни размеров, ни деталей, ни даже прыщей, обильно украшавших сморщенную как печеное яблоко, рожицу карлика. Прежде всего, он был неимоверно бородат. То есть не то что он был длинно бород, как Пушкинский Черномор, но жесткие волоски, не понятного пего - бурого цвета, торчали из щек и шеи их обладателя в совершенно хаотичном порядке в разные стороны. Брови и усы, спадающие вниз и заодно торчащие в стороны мало, чем отличалась от шейного «украшения», были так же слишком густы и не ухожены. Глубоко посаженные глаза, были почему-то разного цвета и смотрели из под бровей хитро сверкая зеленым и черным отливом. Нос вырастал из скопления волос, отличаясь от красноватой рожицы сизоватым цветом, да пожалуй, еще и размерами. Издалека, да впрочем, как и вблизи, он напоминал мутировавшую картофелину, пролежавшую всю зиму в сыром подвале и давшую обильные ростки. Что касается его пасти, ртом это чудо можно было бы назвать, лишь с большой натяжкой, то знаменитый Гуинплен мог быть повержен. Щель, изнутри усаженная кривыми желтоватыми, костяными наростами, тянулась от уха до уха, но в отличии от героя Гюго, глядя на карлика нельзя было сказать, что он улыбался. Скорее он скалился, из под торчащих волосков лицевой растительности. В дополнении к картине, можно сказать, что на голову наездника ишака, был натянут колпак, напоминающий шляпы звездочетов, но без золотых звезд, а грязно серого цвета. Такова же была и бесформенная мантия, скрывающая от чужих взглядов, по-видимому, тщедушное тельце.

- Ну и чо так долго! – неожиданно проскрипел карлик, раскрыв пасть – пещеру и выплевывая из себя звуки, как харкотины.

Было странно, но похоже он обращался не к наезднику, а коню-зверю, принесшему того. Вороное животное, еще больше склонило голову и похоже, как ни странно, чувствовало себя виноватым.

Карлик еще некоторое время смотрел на коня, после чего перевел взгляд на всадника. Ощущение от взгляда было странным. Мелкие мурашки прошли по телу, сбежались к позвоночнику и бесследно растаяли на его буграх. Тем не менее ощущение страха они оставили и мелкая дрожь в коленках была тому ярким примером.

- Чо уставился? – продолжил карлик, обращаясь уже к нему, - давай знакомиться! Амба!

- Кому амба? – не совсем уверенно и как-то трепетно.

- Да не кому! Гы-гы! Хотя как знать! А вообще меня зовут – Амба!

Странное имя. Да и вообще все странно. Не понятное место. Где это вообще видано, что бы, кто-либо в здравом рассудке и твердой памяти, катался на вороном коне по облакам? Да и еще и встречал на своем пути, каких то Амб, восседающих на ишаках! Так не бывает! Это не возможно! Тем не менее, он был склонен доверять своим глазам и чувствам, а они настойчиво заявляли о том, что именно так оно и есть. Все происходит и происходит на самом деле. Сырость тучи заставляла поеживаться, ветер трепал одежда и не сильно хлестал по лицу, колени сжимали конские бока, а глаза утверждали, что перед ним, на осле восседает сам Амба.

- Хватит пялиться! Давай! Поехали! – заявил карлик, приказным тоном.

- Куда? – еще более не смело, совсем уж дрожащим голосом.

- Хорош красавец! Только что он возомнил себя карающей десницей! Просто на дороге не становись…! А теперь трясется, когда приглашают в гости – заявил Амба, уже ехидным голосом, раззявив пасть, видимо изображая усмешку.

Слова были произнесены и похоже они достигли своей цели. Ему вдруг, стало стыдно. Здоровенный мужик, испугался, какого-то уродливого карлика. Так не будет.

- Поехали! – уже твердо заявил он, глядя прямо в зелено-черные глазки Амбы.

Езда, бок о бок с ослом Амбы, сильно отличалась от бешеной скачки, вороного. Конь и ишак, шли рядом, при чем, как ни странно, жеребец ни выказывал, ни малейшего желания, ни обогнать, ни хоть чуть выдвинуться вперед, своего толстобрюхого коллеги. Амба сидел вальяжно развалясь, видимо в мягком, седле, не глядя на дорогу, и не подгоняя свою ушастую тварь.

Такая не торопливая езда, конечно лишала скорости, да и всех ее преимуществ, но тем не менее, имела и свои плюсы. Первым, да пожалуй и главным из них, был плюс спокойствия. Равномерное покачивание в седле, умиротворяло и успокаивало. Уже не было желания рвать, бить и крушить все и вся. Не было потребности искать врага, а найдя топтать и рвать его. Не было ветра, бьющего в лицо и кипятящего кровь. Но пришло спокойствие. И даже нелепость и необычайность происходящего, казалось, уже стало приемлемо и осознано мозгом. Пожалуй, стало даже тепло.

- Куда мы? – уже спокойно и тихо спросил он.

- Домой! – тем же тоном ответил Амба, чуть скосив хитрые глаза в его сторону.

«Интересно!» - подумал он и попробовал расспросить подробнее:

- А где он?

- Кто?

- Ну дом! – уже веселее, с претензией на шутку.

Амба смотрел уже насупившись и тон его стал серьезнее, гораздо серьезнее:

- Ну это для кого как!

- А для меня? – с задержкой дыхания.

- Не для тебя, а для нас! Попрошу не путать! – уже официально заявил карлик, глядя уже исподлобья.

«Все страннее и страннее!» - подумалось ему, фразой вычитанной, в какой то детской книжке. И не смотря на не ясные ответы, он все же решил продолжить:

- Далеко?

- Что далеко? – похоже Амба просто издевался.

- Что, что! Дом! В который едем! – уже злясь, грубо выкрикнул он.

- Опять же для кого как! – тем же дебильным тоном, ответил ослиный наездник.

«Вот сука!» - подумалось ему.

- Сам ты, сука! – вслух ответил Амба.

- Не…. Не понял! – протянул он, нелепо вскидывая брови и таращась на собеседника.

- А вы никогда, ничего не понимаете!

Несколько минут ехали в полной тишине, за исключением, пожалуй, офыркиваний ишака и дыхания жеребца, который брел, все так же свесив голову, как будто стараясь быть ниже, чем есть на самом деле. Молчание дало время. Время надо было использовать и он, решил, хоть сейчас, осмотреться по сторонам. В принципе, ничего нового он не увидел. Все та же дрожащая муть, желеобразной тучи, те же размазанные солнечные лучи, выбивающиеся из сил и задыхающиеся в ее чреве. Те же конь с ослом, мирно бредущие рядом и несущие своих седоков. Но одна деталь, все же привлекла его внимание. Он сам. Как же он сразу не догадался осмотреть себя?

По большому счету, ничего не изменилось. Руки, ноги, голова, туловище – все было его. Но что-то настораживало. Понимание пришло неожиданно. Он слишком хорошо видел. Врожденная близорукость, которая была просто родной, привычной и не ощущаемой там, на земле, в обычной жизни, пропала бесследно, уступив свое законное место, прямо таки орлиному взору. Он видел и видел прекрасно. Мельчайшие частички какой то пыли, не понятно откуда взявшейся, на такой высоте, трещинки, на конских копытах, да в конце концов, все прыщи, обильно украшавшие рожицу Амбы.

«Интересно!» - подумалось ему. – «Воздушная терапия!».

Обновленный взгляд, прыгал по окрестностям довольно долго, пока, в один прекрасный момент, не остановился, на его собственных ногах, все так же опоясанные, серебристыми стременами. Как он не заметил с самого начала? Не понятно! Халатно! Просто таки, преступно!

Исчезло все. И лакированные туфли, надеваемые обувной ложкой, на тонкий носок, и легкие брюки, спадающие до начала каблука, оставляя открытым нос ботинка, а в поясе придерживаемые, тонким ремнем. Его ноги были обуты, почти до колен, в кожаные сапоги, темного цвета, по своему виду, просто таки ботфорты. Черные жокейские, или очень напоминающие их, рейтузы, обтягивали ляжки и сверху, были накрыты широченной портупеей, жесткой и надежной, охватывающей весь торс и придерживаемой перевязью, тянущейся, через левое плечо. Еще интереснее был верх одежд, покрывающих, теперь, его тело. Темная рубаха, с посеребренной нитью, украшала его верхнюю половина, а тяжелый, длинный плащ, да, да именно плащ, ниспадал сзади, прикрывая спину и даже круп коня.

«Хы! Еще бы, Грейсвандир привесить, и готов принц!»- подумалось ему, пожалуй, слишком восторженно, но странно приятно.

- Тоже мне, отпрыск королевских кровей, нашелся! – вдруг ехидно заявил Амба, при этом совершенно не глядя на собеседника.

Невозможно? А почему собственно нет! Это чтение мыслей, как отпечатанного текста, разве бывает? С другой стороны, разве скачки под облаками и внутри них, происходят каждый день? Разве часто встречаешь бородатых карликов, верхом? Да еще где!

- Хватит!

- Что хватит? – Амба чуть скосил глаза.

- В голове, моей, ковыряться хватит! Вот что!

- А я и не ковыряюсь! Просто она у нас с тобой, одна на двоих!

Пожалуй, даже взрыв бомбы, рванувшей возле самых ног, не смог бы так его ошарашить, как эта простая фраза.

- Это как! – еле выдавил он из себя, одновременно с этим, украдкой пытаясь ощупать свою голову.

И это движение руки, не укрылось от Амбы, хотя он казалось, даже и не смотрел в его сторону, криво хмыкнул. На первый взгляд, все было в порядке. Голова была на месте, со всеми подобающими ей причиндалами, как-то ушами, глазами, носом и бритой макушкой.

Казалось Амба, совсем развеселился. Он хихикал уже в открытую, выставляя на показ кривые зубы, высвобождая их из под щетинистых губищ.

- До чего ж вы глупы! – сквозь смех прошипел он.

- Кто вы?

- Кто – кто! Люди! Вот кто!

- А ты, не человек что ли? – опять напрягаясь и настораживаясь, спросил он.

- Я Амба! Понял? – уже тоном профессора, гордо задрав голову.

В этом месте следовало задуматься и может быть изобрести более умный вопрос, но ему было не до этого. И не медля ни секунды, он вывалил на карлика, целую тираду:

- Твою мать! Ты можешь объяснить по человечески! Какая такая Амба? Где я, то есть мы? Как я сюда попал и почему? Кто ты такой? Откуда конь? В какой, на хрен, дом мы едем? И вообще…!

- О-о-о-о! – многозначительно промычал карлик. – Прорвало! Ну ладно слушай. Все равно же объяснять придется.

И с этими словами Амба, запустил свою ручонку, за пазуху и вытащил на свет божий, здоровенную книгу, в коричневом кожаном переплете, с блестящими застежками по краям. Другой рукой, он натянул себе на нос, очки, не понятно откуда взявшиеся и почему то вздохнув, раскрыл свой талмуд.

- Значит так! Родился ты в ноябре месяце, ровно тридцать лет назад! Так! Дальше детство. В принципе ничего интересного. Все обыденно, стандартно, я бы сказал уныло! А вот дальше! – с этими словами он пере листнул страницы, старательно слюнявя пальцы, для этого засовывая их на половину в свою бездонную пасть. – А дальше, уже любопытнее! Вот они! Первые девочки, поцелуйчики, амурчики, о-о-о! Ну, надо же!

Казалось, что его заросшая физиономия, выражает удивление. Глубоко посаженные глазенки выпучились, нос стал еще более сизым, а нижняя челюсть просто, таки отклячилась и затрепетала в нервной дрожи. Лишь, по каким то, не объяснимым признакам, может быть интуитивно, может еще как, но он понял, что удивление Амбы наиграно, что в книгу, листаемую короткими пальцами, карлик и не смотрит, заранее зная все детальки его жизни и даты юбилеев. И это, как ни странно, вдруг разозлило его до нельзя.

- Слышь! – уже угрожающе прошипел он. – Хорош, дурку ломать! По человечески спрашиваю!

- Что? – с самым не винным видом произнес Амба и посмотрел на него поверх очков, с таким хитрым и забавным видом, что от его злости, за долю секунды не осталось и следа.

- Ну! Сам знаешь!

- Я то знаю! А ты не перебивай, а слушай! Не люблю, когда лезут с вопросами. А вообще, мы Амбы, народ терпеливый. Всю жизнь ждем и ждем. Вот ты только родился, а я уже начал ждать.

- Чего ждать? – почему-то испугано прошепелявил он.

- Сказано тебе, не перебивай! Не чего, а кого! Тебя, тебя дурачина! Ты под стол пешком, а я жду! Ты с девочкой на свидание, а я жду! Вам людям не понять! – Амба почему-то вздохнул и на миг прервал свою речь.

Это был повод для вопроса:

- Ты что, ангел хранитель, что ли?

- Дурак! Я Амба! Почему вы, люди, всегда воображаете из себя что-то, значительное, прямо таки необычное? Ангела хранителя ему подавай! Не знаю я ни про каких ангелов! Может они и есть. Но точно, знаю одно! Мы, Амбы, есть у каждого! Ждем вас всю жизнь. Вашу жизнь, конечно! Ну а дальше встречаем и ведем домой.

Пауза была продолжительна. Ему, вдруг показалось, что даже воздух стал тяжелым и густым. Медленно, медленно, со скоростью пьяной улитки, до него стал доходить смысл произошедшего.

- Так я что, умер? – надрывно, почти плача, выдавил из себя он.

- Ну как тебе сказать? Вообще, смерти нет!

- Как это? Все умирают!

- Дурак! Хотя нет, не дурак, просто человек! Сказано тебе – смерти нет! И никогда не было, да и не будет, пожалуй! Просто вы этого понять не можете. Ну, по скудоумию, наверное. Мы то Амбы, про это, все знаем! Повторяю еще раз! Мы вас ждем и когда дожидаемся, провожаем домой.

Тупее вопроса придумать было просто не возможно, но он решился:

- А зачем встречаете? Да еще и эти проводы?

- Да что б, вы тут в одиночку не шлялись! А то вот так, кто на коне, кто пешком в лаптях, да с котомкой, будете бродить по тверди, да пугать всех встречных! Попробуй вас, потом собери! Проще подождать да встретить!

- Слушай! А что, не все на коне?

- Тю-ю-ю! Каких только не бывает! Кто бегом, кто ползком, кто боком, ну а кто и раком! Кто на что учился! Ты вот на коне! Видать заслужил! Мне так было и сказано! «Встретить верхом. Отвести домой!».

- Кем сказано?

- Тебе то какая разница? Да и не спрашивай. Все равно не скажу.

- Значит я в раю! В аду бы давно жарили!

- Идиот! Сказано тебе, смерти нет! Как нет ни ада, ни рая! Ну, по крайней мере, в том смысле, в каком вы их понимаете. Каждый идет домой! И точка!

Туча стала светлее. Внизу, в бездонной глубине, под копытами коня, уже просвечивались очертания чего-то, еще не совсем ясного, но уже более видимого и ощутимого, чем мрачная облачность. Смутно стали возникать, расплывчатые силуэты, возвышенностей и темные провалы впадин. В один из моментов, ему даже показалось, что солнце, пробуравило полумрак и лизнуло его в щеку, теплым лучом, но было ли это на самом деле, или ему привиделось, он так и не понял.

Осел, а вместе с ним и вороной, пошли веселее, перейдя с вялого шага, на рысь, подняли головы и натянули поводья.

Одному Амбе, было все равно. По крайней мере, по его виду другого сказать было не возможно. Все так же вальяжно развалясь в седле, он продолжил, уже монолог:

- Я, как и любой Амба, всегда жил в твоем доме! Жил и ждал, ждал и жил! И дом готовил, ну и за хозяйством присматривал, разумеется! Все думал, когда же ты наконец придешь? Мы же то же не знаем! Заранее не сообщают. Предупреждение идет, только лишь в последний момент. Ну дом твой, как дом. Ты его заслужил, так мне сказали.

- Какой он? – тихо, тихо спросил он.

- Обычный! Увидишь! А вообще он одинокий. Там никого нет! Только я, твой Амба!

- Почему так?

- Заслужил! Да и не привыкать тебе! Ты же всегда был один! В этом твое право, твоя сила и слабость, тоже в этом! Сейчас опомнишься от неожиданности, и заживем, тихо и спокойно!

- Все-таки, я умер!

- Да говорят же тебе, куриные твои мозги, что смерти нет! Как этого нельзя понять? Почему вы все, считаете, что, расставаясь с оболочкой, из куска мяса, нашпигованного костями, вы умираете? По какому праву, вы решили, что при гниении вашего трупа, наступает конец света?

- Ну не конец света!

- Да хрен там! Для вас, яма в земле или печь крематория, то же самое, что конец всего сущего! Уж мне то сказки не рассказывай! И вообще! Хочешь посмотреть на себя?

- В смысле?

- Да в прямом! Ну что там с тобой сталось! На земле!

В первую секунду он готов был просто заорать «Конечно! Давай!», но почему-то не сделал этого. Несколько минут размышление, то же не дали своих плодов. Не известно количество времени, прошедшее в думах, но в конце концов он, решительно посмотрел на Амбу и твердо ответил:

- Нет!

- Молодец! Правильно! И не надо! Зачем? Я могу тебе и так сказать, что ничего хорошего там не увидишь! Крушение оболочки, по-вашему, смерть, только в глупых фильмах, бывает красивой. Чушь и еще раз чушь! Можешь мне поверить! Я насмотрелся. Не видел ни одного красивого ухода оттуда. Всегда одно и то же. Страх, пот, гавно, грязь и слезы! Больше ни хрена, за исключением, пожалуй, кровищи и мозгов, в различных вариациях! А так все однообразно!

- Ну а как же ты тогда говоришь, что смерти нет?

- Так и говорю! Вы не умираете, вы оставляете мясо, проходите проверку, получаете назначение. Ну а дальше уже живете. Дома живете!

- Значит, нет рая и нет ада? А что же есть?

- Есть дом и есть Амба! У каждого свой. Собственный и неотъемлемый, как придаток, как часть тела! Понял?

- Примерно! А почему так?

Карлик на миг задумался и сморщив рожицу еще сильнее, ответил:

- Не знаю! Наверное, так надо! А вообще! На тот свет, - при этом он показал вниз, - вы тоже рождаетесь в крови и муках! И тоже бывает, что при этом, кто-то уходит сюда! Но вы же считаете, что так и положено! Правда, до конца не осознаете, кем положено и зачем!

- Ну, ты сравнил! То ж, рождение!

- Да какая разница? Вы, люди, уперлись в свой белый свет! Мните себя не понятно кем! Тоже мне – по образу и подобию…! Ха!!! И ангела вам подавай! И рай с адом! Да вот дулю с маком, не желаете? – с этими словами, Амба сдвинул брови, и вытянул в его сторону коротенькую ручонку, пальцы которой, сложились в не двусмысленный кукиш.

Под копытами уже зеленели, было явственно видно, кроны деревьев. От городского зловония не осталось ни следа, ни запаха, ни даже воспоминаний, вместо него, постепенно и как-то не заметно, настало чувство свежести и утренней прохлады. Стало ощутимее, что всадники, скачут уже над самыми верхушками стволов леса, но ощущения близости земли, это так и не придало. Было уже не похоже, что езда происходит в облаке. Скорее туман, тянущийся над просторами дремучей чащи, и выбивающийся именно из нее, теперь служит опорой копытам и слегка прогибаясь под их ударами, весело звенит голосами птичьих стай. Копья лучей, слишком уж яркого солнца, прошивали все вокруг и придавали картине еще большее оживление, но и они были бессильны, до конца, пронзить полу сумрак леса, окутанного дымкой и терялись, запутавшись, в ветвях, так и не достигнув земли.

Больше не хотелось, что то спрашивать, думать, расстраиваться или радоваться, в конце концов. Хотелось лишь скакать над зеленым ковром и ждать. Он не мог до конца представить, чего ждать, но то что это было не томительное, а скорее ожидание радости, так это он был уверен полностью.

Пожалуй, то что происходило, можно было рассматривать как сказку, как «фентази», как …. Но он уже верил. Каждая клетка организма орала, что это правда. Есть Амба, есть лес и есть конь. И что самое главное, он уже знал, что есть дом. Его дом. Который ни кто не отнимет, в который ни кто не ворвется, который только его. Хотя есть еще и Амба, но он пожалуй не в счет.

Было темно. Поленья камина трещали и гудели, иногда выбрасывая вверх тучки золотых искр. Смотреть на огонь, танцующий свой вечный танец, было пожалуй скорее спокойно, чем приятно. Хотя объяснить свои ощущения он так и не смог, даже сам себе. Бардовый плед, в крупную клетку, закрывал ноги, отдавая им свое тепло и чашка, душистого чая, поддерживаемая двумя руками, вносили свой вклад в тепло и уют не большой комнаты.

Они прискакали уже во тьме. Не было видно, ни домика, затерявшегося в чащобе не проходимого леса, ни соснового бора вокруг этой хижины. Ни поляны, с мягкой травой, расстилающейся дивным ковром, до самых стволов корабельных деревьев. Не было видно уже ничего.

Была лишь тьма, пробитая сверху точками звезд и была тишина, лишь изредка не сильно, разрываемая какими то шорохами и тресками, идущими из леса.

Он не ощутил ни толчка о землю, ни каких либо других признаков приземления. В какой то момент, конь просто стал и после секундной паузы он сообразил, что ветер, уже не бьет в лицо и конские бока, под тонкой кожей, не двигаются. Понять, что-либо еще было слишком уж затруднительно, потому как уже давно, он уже ничего не видел, кроме россыпи Плеяд и Южного креста. Но и этот момент думать ему не пришлось. Он просто не успел.

- Приехали! Слазь давай! – прозвучал откуда то слева, хриплый голос и он безмолвно повиновался.

Амба зашуршал, чем-то, уже спереди. Он двинулся на этот звук, как вдруг что-то скрипнуло и тот же голос, но уже саркастически произнес:

- Да отпусти ты эту зверюгу! Она жуть, какая самостоятельная! И иди сюда!

Только теперь он сообразил, что и спешившись он тащил коня в поводу. И не то, что вороной сильно упирался, но и в темноте, было похоже, что дальше ему идти совсем не хочется, но и ослушаться руку, держащую узду он не может.

Пальцы разжались и в следующий миг, он услышал дробь копыт, удаляющихся куда то вверх, но и это было лишь несколько секунд, после чего настала тишина.

Искра света сверкнула, где то, совсем рядом и не раздумывая больше ни мгновения, он пошел. Слабый луч света, как оказалось, выбивался из под полу приоткрытой двери, низкой и ветхой, коряво сбитой из не оструганных досок. Мало того, она была еще и очень низкой. Чтобы войти в нее, ему пришлось согнуться, в противном случае, он бы рисковал разбить лоб о косяк.

Дверь тихо скрипнула, и он очутился ДОМА.

Единственная комната лесной, одноэтажной избушки, с торчащим мхом, свисающим из каждой щели меж грубых бревен, низкий, закопченный потолок и камин из булыжника, украшавший половину стены, напротив двери. Вот пожалуй и все убранство, хотя были еще и два кресла-качалки, украшенные брошенными на них пледами, стоявшие возле камина, да куча какого то тряпья в углу, из под которой торчали колючки елового лапника.

Но самое главное! Посреди комнаты стоял Амба, ухмыляясь во всю свою безобразную пасть и держа в вытянутой руке керосиновую лампу, единственное освещение всей халупы. Судя по физиономии карлика, он был доволен, до ноздрей и даже не старался скрыть своего состояния. Керосинка медленно покачивалась из стороны в сторону, отбрасывая на стены призрачные блики светлых пятен. Хотя только ли на стены? Самому державшему ее, доставалось так же не мало не равномерных всполохов, от чего горбатый карлик, со своей бородой и маленькими глазками, напоминал скорее упыря, чем добродушного гнома. Хотя вряд ли он претендовал на гномье звание, как впрочем, и на упыриное. Он был просто Амбой.

Может ли быть что либо, более спокойное и равномерное, чем усевшись в слегка раскачивающееся кресло, укутать ноги пледом и тянуть из огромной кружки черную жидкость чая, обильно сдобренного мятой и зверобоем. Что может быть радостнее, лениво подкидывать в прожорливое пламя камина, ветви душистого чабреца и вдыхать их запах, перемешивающийся с духом мха и ели, идущих от стен. Аромат древесного дома, можно ли высказать его убогими словами. Пожалуй, его можно только осознать. Втянуть через носовые пазухи, запихать его в организм и дождавшись его проникновения в самые дальние уголки и глубины тела, понять его до конца.

Амба сидел в соседнем кресле и щурился на огонь. Его кружка, которую он, не удерживая в руках, ставил на колени, была близнецом его собственной. Его плед был такой же, его поза и взгляд были подобны его. Только теперь, искоса глядя, на сидящего карлика, он вдруг понял, поверил и принял, что именно это и есть его Амба. Только его, в доме принадлежащем только ему, в чаще этого леса, в дали от всех и вся.

Кстати, в уже отблески не лампы, но камина, он вдруг с удивлением обнаружил, то, чего не заметил сразу. Два кресла были не единственной мебелью дома. В самом дальнем углу, куда не проникали лучи лампы, но чуть видный при свете огня камина, стоял стол, похоже, сколоченный из таких же грубых досок, как и дверь, а так же стул, хоть и с высокой спинкой, но так же не блиставший изяществом форм и материалов. Самое же странное, было еще то, что на столе высился письменный прибор. Да, да! Именно письменный прибор, включающий в себя здоровенную чернильницу, с торчащим из нее пером, какой то, видимо большой, птицы и пресс-папье, поражавших его не привычный взор, своими размерами и формой. О том, что это такое, он скорее догадался, насмотревшись, в свое время, черно-белых фильмов, в которых эти штуки активно использовались.

- Да-а-а! – глубокомысленно протянул Амба.

Не надо было больше слов, не надо движений. Только «ДА», произнесенное Амбой и только огонь камина, только ощущение бездны времени. Осознание, что больше не куда спешить, бежать, кого то догонять, от кого то убегать, что то искать и быть обязанным, должным, подчиняющимся прихотям и морали живущих рядом. Больше нет прыжков и скачков, нет опозданий и ожиданий, нет стремления идти на пролом и расталкивать других идущих. Есть лишь сосновый бор и огонь камина, есть спокойствие и нега, есть бревенчатые стены и клетчатый плед, брошенный на ноги и самое главное, есть осязание вечности всего этого.

Утро застало его на лежанке, так нелепо принятой им, в ночной темноте, за кучу тряпья. Ощущение пробуждения, было удивительным и каким то спокойным. Наверное, только в детстве он так тянулся, улыбаясь и радуясь пробуждению. Взрослея, он стал просыпаться зло, нервно и почти всегда нехотя.

По привычке попробовал посмотреть на часы, но скосив глаза увидел дощатый потолок и бревенчатые стены, все с тем же мхом, свисающим из щелей. Неожиданно ему, вдруг, опять стало жутко.

Резким движением он вскочил на ноги, сбросив с себя плед, укрывавший его вечером, в кресле и видимо ночью, потому как, укрыт он был именно им.

Солнечные лучи врывались в маленькие оконца, затянутые чем то мутным, лишь отдаленно напоминающим стекло и проникая в комнату расползались по ней причудливым, колышущимся узором света. Камин давно погас, но запах перегоревших поленьев витал в воздухе, наполняя помещение чуть удушливым ароматом, перемешивающимся с духом сухой травы, подвешенной пучками к потолку, чего вчера, в темноте он даже не заметил.

Огляделся. Страх проходил, но до конца еще не отпустил, перебравшись из груди и коленей в какие то периферийные участки тела, но и оттуда крича о своем ужасе, дергая ниточки нерв и пытаясь выдавить испарину, через поры кожи. Усилием воли, он все же заставил умолкнуть свое трусливое начало и посмотрел по сторонам, уже более-менее спокойно. Все та же вчерашняя комната, с той лишь разницей, что вместо мрака, чуть нарушаемого огнем камина, тусклые световые пятна, прыгающие по стенам и полу, иногда умудряясь, даже лизнуть редкие доски потолка. Все те же два кресла, стоящие возле каменных булыжников, составляющих каминную утробу, все те же…. Да в общем, все то же самое, за одним лишь малым исключением. Он был один. Амбы в комнате не было. Почему-то это факт его насторожил. Нет, не испугал, а именно насторожил. Он огляделся еще раз. Теперь уже самым внимательным взглядом из всех взглядов, на которые только был способен. В слишком уж не богатой обстановке, спрятаться было совершенно не возможно, да и зачем карлику прятаться? Его просто не было.

Теперь настороженность стала постепенно переходить в подозрение. В чем он подозревал Амбу, оставалось загадкой даже для него самого, но это чувство по-другому назвать было просто нельзя. Почему-то медленно, стараясь ступать тихо и бесшумно, он прошел по комнате, видимо еще раз убеждаясь, что глаза не обманули и остановился возле двери ведущей на улицу. Впрочем, то, что дверь ведет именно за порог дома, а не куда то еще, это уже оговорка. Она была всего одна и за ней мог быть только простор и солнце. Если бы его в данный момент спросили относительно его мыслей о солнце и каких то там просторах, он пожалуй не смог бы и вразумительно ответить, но он был один и спрашивать его было не кому, поэтому, чуть задержавшись перед ней, он сильно толкнул тонкую преграду, от чего она со скрипом отлетела в сторону, повиснув на ржавых петлях и в лицо ему ударила весна.

Тонкие дротики солнечных лучей, прошивали белоснежные облака, еле тянущиеся в лазурной вышине купола неба. Они летели на землю, брошенные чьей то могучей рукой и не задерживаясь не на миг, достигали тверди, разбиваясь вдребезги, рассыпались по утренней росе, миллиардами искр. Казалось блестит все. Начиная от травинок, сплетающихся в толстый зеленый ковер, заканчивая деревянным коньком на крыше избы.

Это и впрямь была изба. Одноэтажное бревенчатое строение, поставленное на лесной поляне, не известно когда, кем и зачем, кривобоко вырастало из земли, топорщась нелепо выгнутыми боками, небрежно набросанных друг на друга венцов и раскосо всматривалась в даль, прищуренными окнами с ресницами подгнивших рам. Травяная крыша, не постижимо бурого цвета, лохматилась на легком ветру, от чего у всего домика, получался, какой то, слишком уж нахохлившийся вид, только что выкупанного попугая, или скорее воробья, если судить по цвету. Хотя честно сказать, облик избушки, стоящей на гладкой как натянутый платок, изумрудно зеленой поляне, отороченной по краям сосновым бором, был поистине сказочным.

Не до сказок было лишь ему. Плевать на красоты, срать на чудеса и магию пейзажа. Первое, что он увидел, лишь нога переступила порог, был Амба, лежащий на этой самой траве, лицом вниз. В своей хламиде, цвета прошлогодней ботвы, и с его миниатюрными габаритами, он был похож на старую ветошь, выброшенную за ненадобностью. Его поза, с раскинутыми в стороны руками и пальцами, вцепившимися в землю на несколько секунд парализовала его. Голова не естественно вывернутая под не мыслимым углом к туловищу и прижатая к земле виском не могла принадлежать живому существу. Но пожалуй, самое жуткое в этой картине была тишина. Она окружала со всех сторон. Не было ничего, ни шороха листвы, ни малейшего шума ветра. Звуки, так присущие лесу, где бы этот лес ни находился, отсутствовали полностью. Ему казалось, что слух, такой привычный и родной, знакомый с детства и на который уже не обращаешь внимания, внезапно оставил его и марево звенящей тишины получило еще одного вечного слушателя.

Медленно, медленно, на столько, на сколько это возможно он подходил к лежащему Амбе. Ни движения, ни вздоха. Не было даже малейшего ветерка, шевелящего траву или складки одежды. Полная тишь в сияющей утренней лазури. Абсолютное безмолвие с компактным трупиком в самом своем центре. Мало этого. Сам воздух был тягуч и зыбок как густой кисель, отличаясь от него лишь бесконечной прозрачностью.

Еще медленнее встать на колени, подле лежащего и аккуратно склониться над ним, пытаясь, почти без надежды, услышать стук сердца, для этого прижавшись ухом к тщедушному тельцу.

Миг ожидания растянутый в вечность. Вечность, спрессованная в мгновение, брошенная на землю и поглотившая ее. Бесконечность, растекающаяся вокруг потоками безмолвия. Что это? Всего лишь время! Время ожидания удара сердца, спрятавшегося за хрупкими ребрами и заставляющего слушателя своей песни сжиматься и стенать в предвкушении следующего удара.

Вот! Сейчас! Ну! Давай!

- Чо те давать то?!!! – скрипучий голос, прямо таки источающий ехидный яд, рванул не хуже килограмма тротила, взорвавшегося возле самого уха.

- А-а-а-а-а-а-а! – не своим голосом, от ужаса и неожиданности, уже другой голос, похоже собственный, хотя именно за это он бы и не смог поручиться, по крайней мере в данную минуту.

Он отлетел от только что лежавшего Амбы, в каком то невероятном прыжке, оттолкнувшись от земли всеми конечностями, прямо таки со спринтерской скоростью, очутившись за пару метров от уже сидящего и усмехающегося карлика.

- Спрашиваю по-другому! – было заметно, что не смотря на сварливый тон, Амба веселился от души. – Что ты хотел?

- Я?!!!

Длительная пауза и вращение глазами.

- Ну не я же!

Постепенно он смог, хотя и усилием воли, но тем не менее осознанно, собрать свои мысли и чувства, для этого вытащив их из закромов организма, куда они трусливо спрятались, и привести их в надлежащий вид, до такой степени, что смог более или менее нормально соображать, а по прошествии нескольких секунд даже говорить.

- Ты чо делаешь?!!!! А?!!! – не своим голосом просипел он.

Амба смотрел на него щурясь, то ли от какого то, не понятного ему, садистского удовольствия, то ли от солнечного света. С большой натяжкой, это кривляние рожей, можно было бы даже назвать улыбкой, но ему было не до этого.

- Что молчишь? – уже более осмысленно и спокойно, но еще с достаточной дрожью в голосе произнес он.

Карлик перевел взгляд с него, куда то вверх. Теперь казалось, он рассматривает кроны деревьев окружавших поляну, очевидно находя их настолько занимательными, что все остальное перестало существовать. Молчание длилось уже вечность, а Амба так и сидел на земле уставившись ввысь и щурясь из под мохнатых бровей.

- Тишина! – чуть слышно произнес он.

- Что? Какая тишина? Почему ты лежал то как …? – совсем успокоившись, но еще сгорая от любопытства, опять спросил он.

- Не кричи! Слушай тишину! Ты мне и так помешал!

- Чем помешал? – уже удивленно.

- Как чем? Слушать шелест! Простой шелест утреннего роста!

- Роста чего?

- Как чего? Травы конечно! Чего же еще!

День за днем. Может месяц за месяцем, а может год за годом – в общем, какая разница, они слушали уже вместе. Уже было трудно понять, как до этого он не слышал этой музыки. Хотя пожалуй нет, это была не музыка, а нечто большее. Разве повернется назвать музыкой скрип земли, раздираемой, на рассвете, тонкими стеблями трав, ищущими дорогу к солнцу. Может ли быть что- то сравнимое, с треском лопающихся почек на деревьях, освобождающих молодую листву от ее плена. А что можно сопоставить с великим звоном тишины? Тем звоном, который доступен лишь в полном одиночестве и спокойствии, рядом с домом. При чем именно рядом со своим домом.

Чем дольше он смотрел на избушку, тем больше убеждался в том, что это именно его дом. Уже давно, очень давно ему перестало быть понятно, как он мог там, в прошлой жизни жит в бетонной коробке, источающей запах пластмассы и железа. Он не понимал, как вращался в клубках сборищ себе подобных и нервничал по каждому пустяку. Хотя тогда эти проблемы казались просто глобальными, требующими срочного решения, скорости исполнения и т.д..

Ахинея! Просто дрянь!

Прав, полностью прав был старый Волк, умирающий на своем корабле, своим последним словом – ЧУШЬ!!! Суета и склока! Больше ничего. Он знал! Теперь уже очевидно - знал!

Медленные дни, долгие вечера, мягкие ночи – теперь это его жизнь. Он и жил, запоминая каждую трещинку в бревнах венцов избы, каждый лист вьюнков, ниспадающих по стенам, и в некоторых местах становившимся живым, изумрудным ковром. Он начинал видеть, как деревья тянут ветки к облакам, как мох переползает по старой коре и сердито ворчит когда у него не получается и мохнатые корни соскальзывают с шероховатой поверхности древесины.

- Э-э-э-э-э-гэ-гэ-гэй!!!!!! – раскинув руки в стороны и расправив грудь, прямо посреди поляны.

Нет стыда и морали, нет движения и сутолоки, нет лжи и правды. Нет ничего так нелепо придуманного людьми и исполняемого в виде ритуалов, с упорством маньяков, ежедневно, ежечасно, ежесекундно.

Есть только он и Амба. Только его, нет их дом. Хотя присутствие Амбы было пожалуй скорее гипотетическим, ненавязчивым. Хотя это было странно, но вскоре он стал замечать, что карлик рядом, только лишь тогда, когда он нужен. Хотя может ли быть кто-то нужен в стране безмолвия и тишины. Нужность, необходимость, насущность…, бывает лишь в суете. Здесь нет! Это не правильное слово. Точнее будет сказано, что Амба появлялся лишь во время желаемое им. Именно желаемое, а ни как по-другому, потому что, желание и необходимость, настолько разняться в своем понятии, что не смогут встать даже рядом друг с другом.

Обычно желание общения, появлялось по вечерам. Когда забравшись в уже ставшее любимым кресло хотелось просто поговорить, может быть даже ни о чем, посмотреть на чьи то глаза, пусть даже еле видные из под ниспадающих кустистых бровей, но все же глаза.

Треск дров и языки пламени, тот же чай и тот же плед. Каждый вечер, всегда, вечно. Счастье? Кто его знает! Но ведь дальше будет так же, нескончаемо, беспредельно.

- А почему вы так не живете? – голос Амбы уже давно перестал ему казаться ехидным или противным. Он привык к нему, как привыкают ко всему, что в начале кажется гадким, но поборов раздражение, вводят это в привычку, уже не представляя, как раньше обходились без этого.

- Я не знаю! Наверное, так положено! – задумчиво глядя на огонь.

- Кем?

- Ну-у-у-у!

- Во-во! Гну! Сами изобрели, а теперь, не знают на кого свалить! Красавцы!

- А что не правильно то?

- Ты знаешь! Я давно смотрю за вами. Так давно, что и не помню когда начал. Мне кажется, раньше вы были проще и лучше. Меньше подлости и коварства, меньше глупой тяги к выживанию, я имею в виду мужчин.

- А разве тяга к жизни глупа! – слишком удивленно.

- Разумеется! Юлить, лебезить, пресмыкаться, приспосабливаться, врать, ломать хребет – подкрадываясь со спины! Продолжать? Пожалуй, не надо! Ладно, теперь ты тоже знаешь, что смерти нет. Но для тебя я, пожалуй, буту пользоваться привычной для тебя терминологией. Смерть! Мужчина должен умирать молодым! В этом его предназначение, его честь и сила. Его слава, в конце концов. А все ваши доводы на счет ценности каждой жизни, такой же треп, как и те враки, что у вас все равны. Сама по себе ваша земля, давно уже принадлежит трусам. Смелые вымерли в боях с себе подобными. Хотя это не вчера началось.

- Так что? Мужики должны вымереть, как мамонты?

- Вот! Главная ошибка! – указательный палец вверх, при этом взгляд искоса в его сторону. – Ни когда не надо путать, разные понятия, мужиков и мужчин! Сознание отличия слов, вот главное, а их одинаковые корни еще ничего не обозначают. Вы сейчас мужики! В большинстве своем!

- Постой-ка! Пусть так, но это сейчас, а раньше все были идеальные? Так?

- Разумеется, нет! Подлость и предательство были всегда, но лишь теперь они возведены в ранг нормы, а раньше они были уходом от правил. Вот в общем то и вся разница.

- Ну я не знаю! Я не думал об этом!

- Именно не думал! Вы ни кто, или почти ни кто об этом не думаете! А живете согласно подлым нормам и убогим предательским правилам! Хотя я тебе уже говорил, что это не только сейчас. Пожалуй, я расскажу тебе древнюю легенду. С этими словами, Амба, достал, из под складок одежды, здоровенный фолиант и уже до боли знакомо, слюнявя палец, для чего запихивая его в свою пасть, примерно на половину, развернул его на середине, начал.

- Слушай не перебивая-

«Заветы от Пафла. Сказание о Пафле. Предание Пафла.»

И был Пафел благостен. Добр и любезен, велеречив и радостен, мудр и справедлив. И был любим и обласкан милостями близких. Был кормлен и не знал горя. И глядя на него, всяк улыбался и радовался, от вида его и ума его. И уста его источали мед и сахар. И взгляд его был как глоток воды из родника в летний зной. И был он Пафлом, отроком прекрасным и лучезарным. Любовь к нему, близких его, не знала границ. И жил он в месте спокойном, приятном и безбедном.

И прожил он детство, и пришло к нему отрочество.

Но пришли к нему странники и сказали:

- О Пафел! В доме твоем, вели мы речи с близкими твоими и просили еды себе. Но близкие твои еды не дали.

Улыбался Пафел в ответ , но молчал слов не имея, ибо знал о еде сокровенной и спрятанной от глаз чужих вездесущих.

И смотрели странники на Пафла, а Пафел видел странников. И странники те обернулись демонами ужасными. И были тела их черны и скрипучи, закованные в кожу твердую, змеиную. И были у них головы красные, всегда голодные, и яд источающие.

И закричал Пафел, в ужасе неизмеримом:

- О вы демоны красноголовые! О исчадья ада изменчивые! Не дали вам еды мои близкие, любимые! Так скажите мне, отчего же не дали вам вдоволь наесться в доме моем?!

И рекли демоны:

- Не наесться просили мы! Ибо не возможно это! А забрать хотели все до зернышка, до крупинки. Не оставить ничего в доме твоем. Обездолить живущих в нем. Но еду ухватив, отнести родичам нашим, дабы вкушая ее смеяться над вами!

Так глаголили демоны, а Пафел в раздумья впал в великие. И стоял он склонив голову и решил он сказав демонам:

- О вы демоны красноголовые! Помогу я найти еду в доме моем любезном! Помогу я и забрать ее! Но лишь возьмите меня к себе ибо не желаю я больше жить в месте спокойном, работать и помогать своим! А хочу я так же как и вы, демоны, приходить в дома, забирать все что глянется и смеяться над обездоленными!

И обрадовались демоны и сказали:

- А и любо нам демонам, слушать речи твои, о Пафел! А и знай же, что все мы раньше были людьми, но не стало нам покоя, не стало нам радости от бытия того. Но захотели мы веселья иного, не человечьего. А стали мы демонами! И едим теперь вволю и пьем бездонно, а людишек мы разоряем и голодом морим! И быть тебе с нами о Пафел, изо дня в день, до скончания веков!

И указал Пафел подвалы потворенные, где муки и хлеба было вдосталь, но для семьи его. И показал демонам схроны тайные, где были запасы семейные. И радовался Пафел вместе с демонами, забирая все найденное и смеялся, кладя хлеб человечий в возы демонические. И уходил Пафел с демонами сквозь леса дремучие, сквозь чащобы древесные, да сквозь топи зыбкие. И был он уже средь демонов равным, и признали его демоны за сына своего младшего, любимого. И улыбался Пафел от того, устами сахарными. И хвалил демонов речами лестными.

И возвел Пафел в закон мысли свои, назвал из заветами:

1. Ешь

2. Пей

3. Живи

4. Как?!!! Не важно!

Но заснули демоны, в лесу дремучем, на поляне муравной. Да сон их был глубок и не пробуден, до света до самого, до солнца до красного. Но догнал их ночью сам батюшка Пафла и схватив его спящего унес в тьму ночную, с поляны демонской. Да пробудил отец Пафла и рек ему:

- О Пафел! О сын ты мой наилюбимейший! Да и холил я тебя и лелеял! Да берег аки око свое! Так вернись ты в дом свой оставленный, да повинись перед матерью да братьями, голодными, обездоленными!

Но засмеялся Пафел в лицо отцу своему, и ответил:

- А и не отец ты мне боле! А и не семью свою оставил я за лесами! А и смеюсь я над вами, глядя как объедают вас и опивают! Да будете вы теперь не семьей моею, но рабами моими, потому как демоном я стал красноголовым, и сам выбрал путь себе!

Заплакал отец Пафла и вынул ножик булатный из сапога высокого и сказал:

- О сын ты мой любимый! О чадо мое кровное! Взрастил я тебя с младых ногтей, но отрекся ты от меня и от близких своих! И не хлеба взращенного мной мне жаль, но отрока неразумного! Не сына свего казню я, а демона его обличье принявшего!

И испугался Пафел, и упал на колени и стал просить отца своего:

- А ты батюшка любезный! Пощади дитя свое не разумное! Не губи жизнь младую!

Но видел отец, что яд капает из углов рта Пафла, видел он ложь прикрытую речами добрыми. И залился он слезами горючими, но вонзил нож булатный в дитя свое кровное, и убил его в чаще дремучей. И горевал до конца дней своих, что взрастил не сына помощника, а демона красноголового, изменчивого.

А демоны, проснувшись с рассветом, увидели, что нет средь них Пафла, но не стали искать его, а наевшись пищи украденной, побрели дальше в царствие свое демоническое и забыли Пафла, отрока.

На этом месте Амба положил книгу на колени и значительно посмотрел на своего единственного слушателя. Его рожица, была поистине торжественна и печальна, чего нельзя было сказать об оппоненте. Тот чуть не давился от смеха, пытаясь хоть как-то совладать с неудержимым весельем, рвущимся наружу.

- Ты что? – строго спроси Амба.

- А-а-а-а-а! – заливаясь, отфыркивался он. – Слушай, а твоего Пафла, фамилия не Морозов, случайно?

- Не знаю я ни каких фамилий! Древняя эта книга, может и не было их тогда, фамилий этих! – задумался карлик. – А кто такой Морозов?

- Морозов это и есть Пафел! Нам кстати рассказывали, что он пионер герой!

- Может он и пионер! Ну а то что вас учили, что он герой это возможно! Еще тот герой! Хотя я не пойму, откуда вы там на земле про это узнали!

- Ха-ха! А где это происходило?

- Пожалуй ты прав! – после секунды размышлений ответил Амба. – Ну и делай выводы!

- О чем?

- ………………….!!!!!!!!!!!!!!!!!!

- Слушай? А где остальные?

- Кто? – Амба стал странно задумчив.

- Ну! Не я же один ушел оттуда!

Странно. Но прошло столько времени, а ему только сейчас пришла в голову эта мысль. Ведь действительно, если разобраться, их, ушедших должны быть миллионы, может быть миллиарды. По крайней мере, гораздо больше оставшихся на земле. А здесь только лес, поляна, и один единственный Амба.

- Ну, так где?

- В разных местах! У каждого свой дом!

Любопытство, может быть оно и не порок, но как оно может глодать. Хуже червя грызущего яблоко, хуже сифилиса разъедающего тело, хуже….

- А дома такие же, как мой?

- С ума сошел! Я же тебе говорил, кто что заслужил!

- А что дом надо заслужить?

- Конечно!

- Да и вообще! Одинаковых домов просто не бывает! Даже там, у вас на земле! А свой, именно свой дом надо заслужить!

- А мой! Хороший?

- В смысле?

- Ну, я заслужил хороший дом?

- Нормальный! Какой хотел!

- Да я вроде не хотел избу! Даже в деревне то никогда не жил!

- Вы люди, часто сами не знаете, что хотите! Приходится помогать выбору!

- А кто помогает? Амбы?

- Да нет! – секундная задумчивость и вздох, не понятной тональности, то ли облегчения, хотя возможно и сожаления. – Помогает ОН!

- Кто ОН?

- ОН это ОН! И все, отстань!!!

- А почему ты говоришь, что мы живем не правильно?

- Ну а разве это можно назвать разумной жизнью? Ваше ползанье на предельных скоростях!

- Как это можно ползать на предельных скоростях?

- В принципе не возможно! Но вы, можете! И не только можете, вы только этим и занимаетесь! Больше ни чем! Ваши смешные поползновения на пустом месте! И лишь с одной целью! Обеспечить пропитание, вырвать его у себе подобных и всех остальных! Хотя – его хватит всем! Без драк, возни и прочей чуши!

- А вдруг не достанется!

- Вот!!! Основной ваш принцип! Жрать и жрать! А для чего, думать не надо! Хотя если бы вы подумали, задумались! Возможно, поняли бы, но для этого надо остановиться, хоть на миг, а вы не можете!

- Ну, так взяли бы и подсказали! А то только хулить да ругать можешь!

- А вам мало подсказывали! Мало учили? Да подсказчики толпами шлялись по земле вашей! Только люди странные! Мало того, что сами придумывают себе идиотские законы, да еще и мастерски извращают заветы учителей?

- Ну, каких учителей? Ты Христа имеешь ввиду?

- Если бы его одного! А до него? А после? Вот «Заветы от Пафла», вы знаете, все наизусть, хоть и не учились этому, а правильные догматы вышвыриваете через порог, как не нужный мусор!

- Нет! Ну, подожди! Вот Христос сказал – не убий! Так стараемся не убивать!

- А-а-а-а-а-а-а!!! Кто старается? Да вы только и можете, что лупцевать друг дружку почем зря! И вообще от всего ученья Христа, осталась только пара, тройка заповедей! Остальное искажено, загажено и переделано под себя! Вся ваша, так называемая религия, вообще странная вещь! На сколько я понимаю, о душе и чувствах уже давно не идет ни какой речи! Она давно уже стала коммерческим предприятием, под громким названием «Церковь»! И вообще, это самый простой способ управления массами!

- Но ведь рай! Ад! – уж не уверенно.

- Чушь! Каждый свой ад или рай, делает себе сам! А церковники…! Нет, среди них много честно верующих людей! Но пусть они ответят мне лишь на два вопроса, и тогда я с ними соглашусь! Соглашусь полностью и бесповоротно! Приму догматы и уверую в их ученье! Но ответят четко и конкретно, без этих своих «неисповедимы пути господние» и т.д.!

- Какие вопросы?

- Вопрос первый! Почему, вы, люди, должны бояться бога?

- Ну, это же понятно! Он создатель! Он отец! Карающая десница! Ну и вообще…

- В том то и дело, что вообще! Ты не заметил, что противоречишь сам себе?

- В чем?

- В том! Одно твое слово, что он отец, должно отвергать все ваши страхи! Ведь посуди даже по вам! В какой нормальной семье, дети бояться своего отца? Только если отец психопат и шизофреник! Таким образом, вы пытаетесь представить бога, не долеченным выпускником приюта душевнобольных! Так что ли?

- Да нет! – тихо и еще менее уверенно.

- Запомни! Отца бояться не надо! Да он может наказать, но лишь наказать! Вместе с тем он еще и может помочь, направить, научить! А вы выдумали для себя геенну огненную, ад, со всеми возможными зверствами и т.д.! А ты никогда не думал, что такая садистская фантазия может быть только у людей! На самом деле, гораздо разумнее, забирая с земли, дать возможность исправить сотворенное там, пусть потом и кровью, но исправить! А не мучить просто так, из за зверской похоти! Дальше! Кто перед отцом падает на колени? Только вы в церкви! Как ты думаешь? Отец хочет, что бы перед ним унижались?

- Ну не унижались, а пусть уважали!

- Вот! Одно дело уважение, а другое дело биться головой о пол, выпрашивая всякие милости, которые, на самом деле, он давно уже дал! Надо только взять! А вы и этого не хотите! Вы предпочитаете смиренно просить, валяясь на полу, а то что под рукой, не видите!

Молчание, повисшее в воздухе, может быть минуту, может столетие, кто знает:

- Ладно! А второй вопрос, какой?

- Вопрос второй! Почему вы считаете себя его безмозглыми рабами, от которых ничего не зависит?

- Ну!

- Баранки гну! Он и так дал вам руки, ноги, а главное голову, с мозговой начинкой! А вы все ползаете и молите – помоги боже! Как еще то помочь? Жевать что ли за вас? Да предопределено многое! Но у вас у каждого есть голова, и именно ваша вина, что большинство из вас ею не пользуется! А если и пользуется, то не так как надо! Возвращаясь к ответу на первый вопрос, напомню – ты сам сказал, что вы дети его, сотворенные по образу и подобию! Так?

- Ну, так!

- Без ну, пожалуйста! Так теперь объясни мне, недоумку! Как родные дети, могут быть рабами своего отца?

- …………………………………………………………….!!!!!!!!!!!!!!!!!!

- Так может быть бога совсем нет?!!!

- Ты что?! Охренел?

- Ну, ты же сам говоришь…!

- Я говорю, о том, что вы его потеряли, а не о том, что его нет!

- Так чему же он учил?

- Не учил, а учит!

- Пусть учит! Но чему?

- Думать! Просто думать! И выбирать!

- Ну а как же – ударили по левой, подставь правую?

- Вранье! Он не мог такого сказать! Если бы вас такому учили, то от вас бы давно мокрое место осталось бы!

- Почему?

- Самое простое! Ну не все же во Христа веруют! Сколько их еще – исказителей других думающих!

- Так что, Христос просто думающий?

- Ха! Не просто, а именно думающий! А вот вам до этого, еще стоит домыслить!

- Значит, смерти нет!? – полу вопросительно, полу утверждающе.

- А ты что, слепой?

- Значит, бояться умереть не то что не надо, а просто нельзя!

- Поздравляю! Первая светлая мысль в твоей голове! Правда, с некоторыми оговорками! Умереть надо бояться, только в постели, от старости, и опять, только в том случае, если тебе не о чем вспомнить, кроме страха за свое брюхо, и попыток приспособиться к и без того, благодатной среде! Умирать надо молодым, на скаку, на лету, в деле, в великом деле! И пусть оно великое, только для одного тебя, но это уже слава и почет!

- А возлюби врага своего?

- Ты сам то, понял, чо сказал? Врага надо бить, а не устраивать демагогии! Скажи, вот врагу, что нельзя обижать юродивых, и им сочувствующих, заплачь перед ним, возлюби его! И что будет? Тебя же сотрут в порошок! Но сломай ему руку – он остережется тебя! Разорви одного нападавшего – и остережется сотня! Раздави сотню – и ты сам, и те, кто за тобой, будут в целости и спокойствии! Получается просто – конечно не хорошо творить зло, но … решать вам!

- Значит, он отпускает просто так, погулять по земле? А потом забирает?

- Еще одна чушь! Разумеется, контроль есть. Только контроль не тот, который вдалбливают в ваши головы! Что и лист не упадет, без его ведома! Очень надо ему голову этим забивать! Просто каждому дан срок. Срок жизни там. Но, кроме того, поставлена задача!

- Какая?

- Ты научишься, когда ни будь слушать не перебивая? Задача то же у каждого своя! Какая! Думай! Решай! Должен сам выяснить! Ну а когда придешь сюда, узнаешь, правильно ли догадался, а если правильно догадался, то выполнил ли ее!

- А я?

- Что ты?

- Я выполнил?

- Не скажу! Я тебя только забрал и привел домой, а дальше думай сам!

- ……………………………!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

- Пожалуй ты прав!

- ???

- Ну! Что смерти нет! Я вот подумал. Если, как мы привыкли, все умирают! И при чем не только люди, но и звери, птицы, деревья, трава, даже скалы разрушаются и гибнут! То тот мир просто больной! Он больной смертью! При чем, болезнь не излечима, хоть и не заразна! Хотя, как знать! Ну а как может отец, создать такой мир?

- ………………….!!!!!!!!!!!!!!!!!

Он перестал разговаривать с Амбой! Почему-то, ему казалось, что карлик и так сказал ему слишком много и последующие вопросы, лишь станут показателем собственного скудоумия и не дальновидности. Вместо этого он стал часто размышлять. Странные мысли! О жизни там, о делах, о …!

Ужас! Он не мог вспомнить ничего, просто ничего! Эти годы! Ходил, бегал, ползал, жрал, пил, срал, всасывал воздух, сквозь сжатые десны, дробя его о сомкнутые зубы и выплевывал его, харкотинами отдышки, спал, смеялся, может быть любил, но довольно бестолково, и …! И все!

Ничего! Пустота! А ведь мог! Но что?

Думать, думать и думать!

Пожалуй, просто так и думать то! Лучше записывать!

Грубый стол! Письменный прибор! Перо, чернильница, пресс-папье, и стопка пожелтевшей бумаги!

Лучше записывать!

Он не видел довольно рожицы Амбы, когда первый раз макнул перо в чернила и коряво вывел:

Счастье! Какое оно? Что это? Миф? Легенда? Есть ли оно? Или просто когда то и кем-то придуманный пиздеж?!! Что нужно, для него? Кто знает. Может корка хлеба и глоток воды это счастье, может изысканные блюда, может быть толпы поклонниц или поклонников, окружающих со всех сторон и готовых исполнить любую прихоть, вплоть до вылизывания ануса своего кумира. Может это власть, может деньги, а возможно всего лишь полный бак бензина, ну хотя бы половина бака, гладкая дорога и шелест шин, рвущих асфальт и самих себя от безумной скорости…………………………………………………………………………………….

Амба улыбался у него за спиной! Он не видел этого! Сгорбившись за столом и от чего- то постоянно морщась, он писал! Скрип пера по жилам листов, забрали его полностью, поглотили, сожрали, начав переваривать и растворять в недрах своего организма. Только теперь он видел своими глазами, все то, что говорил карлик, только сейчас, он до конца осознал и тишину, и покой своего дома. Он понял и плед в крупную клетку, и чай заваренный на травах и от того необычайно душистый и терпкий. И …!

Амба улыбался! Улыбался до последней фразы, последнего завета, его первой повести:

Да будешь ты в радости – увидев гибель врага своего!

Да будет счастье тебе – умереть, не коснувшись земли!

Да будешь ты боголюбим, боголюбив, светел и счастлив – в праведности твоей, во грехе твоем, в гневе твоем и в скорби твоей!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!