Литература

Случалось ли Вам, зрелому, респектабельному человеку, обосраться в центре мегаполиса?

Такое предательство судьбы постигло меня совершенно неожиданно, застав врасплох и не дав шанса взять ситуацию под контроль.

В те дни конца жаркого июля две тысячи второго года от рождества Христова я впервые отчетливо ощутил приближение тотального и глобального коллапса. Армагеддон наступал все увереннее и стремительнее. Сообщения СМИ о различных катастрофах на авиашоу и шахтах, вести о жутких и небывалых наводнениях на Кавказе, видеокадры о террактах Хамаза на Тель-Авивских дискотеках только лишь подтверждали неминуемость скорого конца. Более того, все что происходило непосредственно вокруг меня, на обычных московских улицах и переулках, все, словно на засвеченной фотопленке, виделось мне через жуткую пелену сиреневого смога. Подмосковные леса, природные заповедники и шатурские торфяники хищно истреблялись огнем, причиной которого был адский, неестественный зной, невиданный старожилами уже более двухсот лет. Восточный ветер приносил в столицу густой дым, погружая город в тьму безысходности. Картинкой, ассоциирующейся в моем сознании с тем временем, явились еле видимые с Крымского моста очертания церетелиевского Петра I, в обычное время отчетливо приветствующего меня за штурвалом истории.

Да, я видел и реально ощущал вселенские катаклизмы, но никак не мог предполагать, что божья кара настигнет именно меня, да еще и таким изуверским образом. Событие, произошедшее со мной в тот понедельник 29 июля 2002 года в районе площади Белорусского вокзала столицы, изменило мою жизнь раз и навсегда. Я стал мудрее и смиреннее. Очень долго анализировал произошедшее…

Утро не предвещало плохого конца. Я легко позавтракал бутербродами, одел дорогой пиджак и серого цвета галстук, направился в офис одной страховой компании. Обсудив рабочие моменты с одним из ее менеджеров, я вышел на улицу. Неожиданно, кишечный спазм скрутил мою брюшную полость, словно растянутые меха аккордеона резко спрессовали в исходное состояние. Плохая мысль еще не успела закрасться в мое сознание, как повторный спазм, на этот раз сопровождающийся утробным курлыканием и желудочной токкатой, снова просигнализировал о скором наступлении физиологического катарсиса. Притом наступление еще можно было попытаться сдержать, но только не такой залповый напор. В панике я стал анализировать окружающий ландшафт на предмет поиска общественной уборной, но взгляд никак не натыкался на синие кабинки или пресловутые обозначения «Мэ» и «Жо». «Неужели это конец, неужели я сейчас обосрусь?» - проносилось в сознании. Какой-то пресс, словно соковыжималка, выдавливала содержимое толстой кишки в этот мир. А мимо проходили милые девушки, смотрели мне в глаза и улыбались, не ведая о страданиях, испытываемых мной и об адской воле кала, стремящегося наружу. Я смотрел в глаза молодым девушкам и их улыбки казались мне злорадством. «Ну, ничего, придет и ваше время. Вам еще рожать и чувствовать такие муки» - думал я, попутно выводя сентенцию об аналогичности процессов дефекации и деторождения. Отчаянный сфинктер упрямо сопротивлялся, рефлекторно сжимаясь и втягиваясь. Его героизму позавидовали бы даже защитники Брестской крепости. Но история нас учит – любая крепость неизбежно падет. Осада продолжалась. Внутри стремительно накапливались газы, рвались беспардонно в этот жестокий мир. Но испустить их означало бы сдаться, предать героев сопротивления. Выйдя с Тверской улицы на площадь Белорусского вокзала, мне вдруг в голову пришла мысль об обязательном наличии в таких публичных местах массового скопления людей, туалетов. И интуиция не подвела - я сразу же наткнулся на спасительную табличку – «платный туалет». Не было для меня заведения желанней в тот момент, чем то, что располагалось в конце зала ожидания пригородных поездов. Вход в него преграждался парапетом и кабинкой кассира, если так можно назвать эту должность. Кассир платного туалета была замороженной дряблой старушонкой. Внутрикишечное давление, казалось, подходило к пределу.

- По чем? – спросил я старушонку.

- 5 рублей.

Открыв кошелек, я обнаружил отсутствие «мелочи» и всего лишь одну пятисотенную купюру. Резко бросил ее на блюдечко кассы. И пожалел об этом тот час же. Старушонка, издевательски медленно собирала сдачу, выстраивая столбики пятирублевых монет, коими здесь принято было расплачиваться. Я хотел было плюнуть на деньги, но разве на них можно плевать - баблос этого не прощает, начиная затем играть с тобой в прятки. Мои попытки поторопить склеротического кассира, сопровождались нечленораздельным бормотанием под нос, из которого я понял только одну фразу – «нечего по парашам с крупным кэшэм шараёбиться».

- А что поделать. Это же жизнь – молвил я, быстро, а от того небрежно наполняя свои карманы пятаками. На блюдце кассира даже еще оставалась пара горсточек «мелочи», но вопрос стоял ребром. Я понял, что имею всего пять, может быть четыре секунды… На самом деле их оказалось три.

От окна кассы к кабинкам было метров десять, преодолевая которые я заметил висящий на стене рулон туалетной бумаги. Сорвать ее на ходу не удалось. Мой финишный рывок достоин был олимпийского золота. Я ворвался в первую кабину, не подозревая, что она уже занята. Вырвав с корнем внутренний хлюпенький замочек, моему взору предстал неопрятный бомж производящий медитативный акт дефекации и держащий в руках обрывок газеты «Известия», который предыдущие посетители наверняка использовали в качестве средства личной гигиены, отрывая клочки размером с ладонь. В тот момент я готов был уничтожить этого человека, несанкционированно гадящего и одновременно черпающего информацию из респектабельного издания. Бомж, не обращая на меня внимания, продолжал свое неторопливое дело. Прогонять его не было ни сил, ни времени и я ринулся в соседнюю кабинку, оказавшуюся, на мое счастье, свободной. До краха оставалась секунда…

Успев заметить разбросанные мятые обрывки все тех же «Известий» с характерными коричневыми узорами, а также ажурный ободок унитаза, выполненный как будто пластилиновая аппликация из жидкого кала, я стал расстегивать ремень моих брюк… Анальное отверстие дало течь, обессилив до изнеможения и укоризненно давая понять – «Вот и все, парень. Ты обосрался». Какая-то липкая масса потекла по внутренней поверхности бедер, устремляясь к коленям, заполнила промежность, промокая свеже-надетые утром «DIM». Как ни странно, это был не конец. Очередная порция разжиженного кала просилась наружу, все-таки заставляя меня снять брюки, хотя это уже и не имело никакого смысла. Из карманов небрежно спущенных штанин стали сыпаться пятаки, закатываясь либо в унитаз, либо в соседнюю кабинку к бомжу, который сразу же активизировался и стал быстро ползать, алчно собирая с пола деньги. Под перегородкой я видел его ногти с черным ободком, ковыряющие трудно поднимаемые с кафельной плитки пятирублевые кругляки, но ничего поделать не мог – из меня все настырней текло и текло…

Я просидел так минут двадцать. Казалось из меня вышло не меньше восьми литров содержимого клоаки. Стихия постепенно унялась, медленно разжав тиски. Я словно заново родился. Это был катарсис, избавление от вселенских страданий. Теперь, даже самые мои мегагалактические оргазмы, не могут сравниться с ощущением, которое я испытал в тот момент в кабинке платного туалета на Белорусском вокзале. Жопа – она словно душа. Ей тоже необходим катарсис. Кое-как подтеревшись уже использованными клочками «Известий» (суки, почему они бумагу вешают на входе, а не в кабинках, бывают же такие экстремальные ситуации, когда нет даже лишней секунды оторвать себе необходимое количество), я вышел к раковинам, попытался застирать впитавшие в себя бурожёлтую жидкость брюки и высушить под рукосушителем, однако непонятного цвета пятна, все же наличествовали. О продолжении рабочего дня не могло идти и речи, я вышел из клозета, попутно матюгнувшись на бабку-кассира, решил взять такси и поехать домой. Уже «голосуя», я стал пересчитывать оставшиеся деньги в кармане. Руку пришлось опустить, обрекая себя добираться на метро. Бомж (падлюка) спиздил всю наличность, часть из которой канула в лету вместе с калом в очке унитаза. Оставшихся 35 рублей явно не хватало на такси…

В метро все озирались и сторонились меня. Причины этого были очевидны. Мало когда можно встретить в метро человека в дорогом костюме, галстуке от Эрманжильдо Зегны и со свежеобосратыми брюками. Но мне было все абсолютно похуй, ведь я был безмерно счастлив. Я был освобожден и очищен. Меня пусть и так нежданно, но постиг катарсис.