Литература

Давно это было, ещё кагда я в город не паехал. Атец утром пинками миня разбудил, гаварит, мол, сабирайся, кержачий потрох, за рыбой пайдём в море, и резинавые сапаги мине в харю кидает!

- Это как вот так вот, - спрашиваю, праснувшись от такого издевательства, - вы, батя, миня можете на рыибалку эту пинками из обьятий Марфея выбивать, кагда врач сказал, што мине нельзя тяжёлым умсцтвенным трудом заниматься по причине васпаления рецидива детского паликардиоминита?

- Ты, - арёт, - пластовый падмарозок, не увиливай! Это тибе, значит, книжки и другие макулатурные изделия читать можно, а за рыбой - галава болит? Так она у тибя, агурец недорытый мичуринский, ищё не так заболит! - и полено в миня брасает.

Ну, я, канечно, вазмутился из-за таково нарушения и ущемления прав малодёжи в моей харе, в атца полено это абратно швырнул, встал и молвлю:

- Ладно, угаварили, хранитель домашней печи. На ково пойдём-то? На окуня или на силёдку?

- Окунь и силёдка, - атвечает, - для дедов и детей. Пайдём триску лавить!

- Лавить? Вот как это у вас типерь называится? - вапрашаю. - А где, батя, моя морская бризентовая тилогрейка? Я без неё не паплыву. Не хватало ещё васпаление лёгких всяких падхватить или ещё какую вирусную пнивманию!

- В сарае, - гаварит, - пасматри, и не умничай, тут тибе не школа.

В общем, сабрались и паплыли. Ну, пока плыли, я в воду сматрел да по берегам, а атец на маторе сидел, гаварил чего-то, но мине не слышно было. Матор громкий, двадцать лашадиных сил, хотя по мине, так не лашадиных, а аслиных, как ни крути.

Наканец приплыли. Слева - гора, спереди - остров, справа - море, и сзади тоже вроде море, несмотря на то, што мы оттуда приплыли. Ну, атец матор выключил, стал к борту и начал в море атливать!

- Эй, пачтенный радитель! - кричу. - Вы с какого ж хера в море атливаете? У него икосистема и без тово нарушенная разнообразными челавекогенными факторами!

- С своево хера и атливаю, - праизносит этот дастойный представитель, - в море вода и так солёная, так што не гони про челавечные фактеры мине, гнилой падкормник! Давай снасть разматывай!

Я снасть разматал, атец атливать закончил, начали триску лавить.

- Не, - гаварю, - чево-то у миня тут не ловится. Видимо, из-за вашево, батя, излияния. Буду с носа лавить.

- Лави, - атец киваит, - только весло убери, а то мешать будет.

Ну, я весло взял, да нечайно атца по галаве и зацепил, а он в воду и упал вдруг пачему-то.

- Падонок! - арёт из воды, - ты миня убить хочешь?!

- Никак нет, - атветствую, - патер, это мине весло ветром толкнуло! - и памог ему в лодку забраться. Он ищё паругался и затих. Сидим, лески в воду апустили, триску ловим. У атца одна большая сарвалась, он арёт:

- Блядовито же ты распроебись троехуйственно ебаноматская чешуя!

Атец только на рыбалке матюгается, больше-то и нигде.

Ну, тут я тоже бальшую вытащил, гаварю:

- Ничево, атец, вы как не матюгайтесь, а на ужин-то наловим! Это статистика гаварит.

- Вот и сиди со сваей статиськой в сарае, - атвечает, - если вы такие абразованные! А лавить-то на што дальше будем? У миня силёдки уже мало осталось. (Мы на мелкую силёдку лавили)

- Давайте, сын моево деда, - предлагаю, -на тюленя лавить или на мидведя.

- А давай, - саглашается он, - только мидведя либо тюленя на тибя лавить будем, мыслитель недопоротый! - и веслом замахивается.

- Ладно, ладно, я пашутил! Давайте на бирегу чирвей накопаем, - вношу я рацэональное предложение.

Приплыли на берег, там писок, водарасли и чирвиные норы.

- Я буду копать, - атец лапату из лодки бирёт, - а ты будешь хватать.

- Ну вы и Пушкин, - гаварю, - давайте, копайте, светило рыбаловной паэзии.

Начали чирвей копать.

- Хватай, хватай! - атец кричит, - вон же он тарчит!

- Где тарчит?

- Да вот зад евоный тарчит!

- Вы, - гаварю, - кроме того, что паэт, ищё и изврощенец какой-то, предлагаете мине за чирвиный зад хвататься!

Тут-то мине атец лапатой по галаве и шмакнул, я прямо в чирвиную нору носом и упал.

- Ах вы негодяй, - паднимаюсь с писка, - вы радному отпрыску всю морду грязью испачкали, да ещё из-за чирвиново зада, заофил экий!

Ну, мы падрались немного, все в грязи испачкались, патом ищё чирвей накопали и дальше паплыли триску лавить. Налавили штук сорок и паплыли домой. Я мешок атцовский аткрыл, а у нево там пасреди всяких снастей и инструментов пакет с памидорами лежит.

- Можно, - спрашиваю, - памидоры в воду пакидать? А то они какие-то с левого боку падгнившие.

Атец у матора сидит, киваит. Я памидоры в воду вытряхнул, он вдруг разозлился чево-то, арёт на миня. Ну, мине-то не слышно, што он арёт, матор громкий.

Наканец приплыли домой.

- Кишочный недоуздок! - атец как заарёт. - Ты зачем памидоры выкинул?

- Ну вы и удивительный, - гаварю, - радитель! Вы ж сами мине пакивали, кагда я спрасил вас о вышеупамянутых памидорах!

- Да я думал, што ты про паесть спрашиваешь! - сам пакраснел весь, как памидор тот, наверно, от ветра. - Тупоголовый кержак!

- Ну, тупоголовый или нет, а своих питнадцать трисок паймал. Знаите, што я понял севодня? - спрашиваю.

- Ну и што ты понял, фелософ недопрокатаный? - варчит.

- Да то и понял, што с вами, пример для младшево пакаления, на рыбалку нужно хадить в каске, по причине вашей чрезмерной вспыльчивасти и увеличенной агрессивнасти!

- Я тибе пакажу агресивнастей! - арёт атец и хватается за лапату. - Давай триску в дом тащи!

- Атцовское виление для миня закон, - гаварю, мистер Граза Морей и Прилегающей силёдки, давайте эту триску сюда...

Вот так вот это и было, кагда мы с атцом на триску хадили.