Литература

Ирка уже была в городе, я знал это по чудовищному количеству её двойников – девушек с вороватыми ухмылками, снующих по холодным улицам. Уже не первый день, сломя голову и бросая без присмотра осоловелую охрану, я кидался к очередной рыжей фальшивке и заглядывал в её нефритовые глабза-спотыкала.

Всё не то.

Тогда я собрался с мыслями и собрал совет. «Саммит», как постоянно учил меня Герой, но я плевал в его блондинистую башку, я был влюблён.

Так, собственно говоря, началось начало второй по счёту истории, которая по всем параметрам вторила первой.

Герой, или, как называли его коллеги по шмайсеру, «Красный», постоянно советовал мне в мои прокуренные уши-танки, как лучше было бы вести ход боевых действий. Я знал его с детства, мы вместе с ним курили бумажки и специи, ходили под зонтом в страну Непал, или как там она называется, сидели перекрёстно возле одного унитаза. Красный был моим дражайшим другом, но сегодня я не мог смотреть ему в глаза прямо. У меня был творческий кризис, и я был чертовски пьян.

Ирка появилась внезапно, как бы читая сквозь наизусть все военные карты, или как если бы она сделала моим генералам трепанацию и нашла бы там ноты. Она играла с нами, как с остервеневшими тигрятами на сенокосе, в период месячных. Дух проклятущей девчонки преследовал меня, пьянючего, в пост-алкогольных марах и в утренних тяжелых головных сагах. Раздосадованные Уэф и Би, два неопрятных славянских гомофоба и щёлкателя по клавишам, они были последней моей надеждой в этом неравном бою с неизвестностью. И я глотнул ещё сто пятьдесят, вспоминая их миловидные личики. Досадно, что партию модернизированных мортир ещё не успели довезти до бомбоубежища, и мы, мягко говоря, сидели на бобах (хорошо, что не на сносях).

Я хорошо знаю Ирку. Она курит дешёвые сигареты, танцует под всякую дребедень и расставляет свои танки так, чтобы ни одна собака не могла догадаться о тайных складках её души. Собакой был я, взбесившись, я моргал, как сумасшедший и орал с коньячной пеной у рта, что, мол, «принесите мне скальпы с детородных органов её умных прислужников!» Наши спецслужбы в срочном порядке прочесали весь район, но не нашли ничего, кроме застывших коровок в крапинку и аккуратно сложенных окурков, преследующих улицу. Начало истории могло бы показаться очаровательным и неоднозначным, но у меня тому времени голова стала перевешивать тело и я катился с горки, поскрипывая и горланя песни про войну.

В один прекрасный денёчек карантина и комендантского часа ко мне зашёл Виталий Васильевич, наш добрейший поставщик оружия, наркотиков и кофе. Он сел напротив меня, налил себе голландского ликёра в сахарницу и мигом осушил таковой интереснейший гоголь-моголь. Потом он зашевелился каждой клеточкой своего тела, его могучий красный рот стал постепенно приоткрываться, и сквозь него монотонными рельсами стали извлекаться слова:

- Слушай, Чужой, - изрекло это, - а тебе не кажется, что появление девки мешает всеобщему завоеванию мира и способствует дрожи рук при наливании дорогих заморских алкогольных аперитивов?

- Слушай, Вася, или как там тебя, - икнул я, - а ты знаешь, что женская порочная плоть на восемьдесят процентов, если не ошибаюсь, состоит из воды? Да ты хоть можешь представить, какой мощной струёй они при этом писают? Не подходи, держись подальше!

Виталий Васильевич с округлёнными от ужаса глабзами вскочил, опрокинул железный стул и с воплями стресса выбежал из моих апартаментов. Так и разошлись.

На следующий день на улицах города подозрительно увеличилось количество бронетанковых установок, представителей службы Амон в спецовках и наблюдательных патрулей специальной направленности, натренированных на натаскивание по женским запахам и ужимочкам. Рыжих девушек ниже среднего роста со смазливыми инопланетными выражениями лиц стали повязывать в грубые мешки, зачитывать им их банальные права и обязанности, мочить конституцией, давить психологически на область виска и тому подобное. Девушки сопротивлялись, верещали, гнущимися ртами выдавали столпы древних чехословацких ругательств, плевались молоком и сыром в лица охреневающих солдат.

Сначала я ничего не понимал и держался за ноющую головень, как за китайский градусник. Но уже к двум часам дня мне всё хорошо объяснили, и я, красивый и умный, хаживал с мухобойкой, приподнимая ею лица злополучных девушек для того, чтобы получить в рожу очередной женский плевок.

Нескольких рыжих силиконовых бестий мы замочили на месте, выпустив в их недоразвитые механические тела по две обоймы на рыло. Многих пытали в местных концлагерях мести, жестокости и забвения. Они причитали и корчились под пронзающим жужжанием бормашины, искривляли пластмассовые лица при виде шприцов с керосином и замирали в холодном ужасе от дыхания гидравлического пресса. Так ничего у них и не выяснив, мы с парнями изрядно повеселились, мы вышли из комнаты пыток уже под утро, смеясь, с руками по локоть в машинном масле.

В этот день дворники жгли пластмассу.

- Алё, Андрюшка? Я уже в пицце! – девушка прижимала миниатюрный телефончик к фигурному ушку работы Карро. Одновременно она успевала разглядывать свои наикрасивейшие ногти ювелирного исполнения дизайнера. В помещение было просторно и прокурено, и нефритовая девица находилась в предобморочном состоянии. И бесконечно скучно было этой самке человечины в отдалённом от любимого баре, и анимешные волосы сыпались на покатые плечи. И вселенская простоватая грусть поселилась в этих глабзах, как в чудовищных зелёных водоёмах селятся ящуры для продолжения рода.

Девушка посмотрела на экран телефона. Он был чёрным. Что-то было не так. И иероглифы в меню не разобрать. И выключатель на стене не проверить. И на месте не подпрыгнуть.

Её прекраснейшая голова развернулась к широкому окну. Из мары сиреневых туч за окном выплыл злой самолёт. Его острый нос был нацелен на окно. С самолёта было видно, как по ту сторону окна медленно расплывается в страхе лицо молодой девушки.

«сейчас всё умрёт» - проскользнула неумытая мысль.

В следующую секунду вопиющая реальность вырвала меня из вязких лап сна, я перегнулся через кровать и серебряная струя блевоты низверглась в медный таз мой. Ночь была позади.

У Красного явно что-то не в порядке было с глабзами. Они были какими-то неправильными, неверными, точнее сказать. Были совсем напряжены, некая необъяснимая агрессия сочилась из них, как из трубы искажённого восприятия. Я смотрел в эти глабза и держался за алюминиевые трубы, чтобы не упасть, шатаясь. Определённо, что-то было не так. Герой ходил закоулками бункера, старательно чураясь меня припизденого, чего я уж никак не мог понять. Ведь в детстве мы с ним так самозабвенно вместе шмалили зонты, ели серу и плевались, подстерегали зубных врачей тёмными углами с арматурой. Так весело нам было вместе тогда. Но, видимо, власть испортила его навечно. По слухам я знал, что Красный связался с паршивыми японцами, и вместе они готовили план по разделу перезавоеванных территорий на пангею и ещё чёрт знает какие континенты. После раздела следовало полное вооружение штаба и назначение Красного и его узкоглазых жёлтых друзей на высокопоставленные императорские посты для управления планетой новых правил. Это был явно не мой стиль ведения боевых действий, и я глотал голландский коньяк, глядя, как друг предаёт друга. Коридоры путались между собой, звенело стекло перед лицом, а Герой продолжал своё грязное дело.

Наступал вечер.

На секретном саммите в Уткино-Хентай были обнаружены ирчики. Это подтвердили эксперты, несколько раз напившись до красных чертей на макушке. Они долго обдумывали этот вопрос, звеня стаканами, пока, наконец, не указали гнутым пальцем в нужном направлении.

Снайпер, находившийся на крыше небоскрёба, не смог ничего различить сквозь узкое окошко оптического прицела. То ли его напоили сибирской бормотухой, то ли у него просто от природы запотевали глабза, но в кружке винтовки он увидел двух ирчиков. Рыжие девки сидели друг напротив друга, мирно попивая кофеёк. К сожалению, нам не удалось подключить к операции связиста, по причине его затяжного запоя и склонности к самоубийству. Посему мы не могли прослушать разговор двух зеленоглазых Ир. Не соображая, что конкретно ему нужно делать, снайпер стал со всей дури палить в первую попавшуюся. Треснул пластмассовый корпус, брызнула солярка, риботная девица стала полосовать кругами по полу, дёргая протезной ножкой. В глабзах второй рыжей отразился страх за неизведанное будущее. В круглое отверстие было видно, как в замедлении прыгают на неё чёрные пиджаки с охранниками внутри. Непонятны были мотивы их действий. То ли они хотели заслонить своими слоновьими тушами миловидное существо Иру, то ли, воспользовавшись замешательством и беспорядком, склонить её к сожительству. Снайпер был далёк от этого всего. Его дело было простое. Он прицелился. Но его грозный укор автомата опередили враждующие группировки свиноморфов. Страдая коррупцией и инфляцией, свиноморфы были бесконечно заинтересованы в том, чтобы убрать бедолагу-снайпера, на то у них были свои грозные причины. Получив пулю в голову, снайпер скоропостижно скончался. Он так и не успел оприходовать Ирчика, а ведь так сладко было бы проверить, настоящая она или нет. Но и свиноморфы остались не в долгу. Нажав на спусковой триггер винтовки, они были расстреляны из гаубицы боевой модели кланом молодых верблюдообразных. Стрелял вожак, разодетый в рубахи цвета хаки и другие модные военные прибамбасы. Его тут же грохнули из базуки заводские барсуки, или я там не знаю ещё какие-то сволочи. У них на это был свой тонкий расчет. Но и их разорвало, тузиков мелких, по земле-матушке с поволокой.

Так была завершена серия гениальных убийств (харакири тут и рядом не стоял), в ходе которых была проведена операция по выживанию одного из лидеров главенствующей пост-джихадской организации, зачинщику абсолютного зла и перманентной любви на планете Земля и так далее. В ходе мирных переговоров вопросы не были решены, поэтому оппозиционно настроенные стороны вышли из разных углов мира с бутылками горючей смеси и слезоточивого газа, для проведения дальнейших разбирательств.

Красный затевал нечто недоброе, я видел это в изгибах его фигуры, слышал в тембре голоса, чувствовал в разрезе хитрых глазенций. Позавчера целое утро он подписывал какие-то фальшивые документы, днём сломя голову печатал деньги, а вечером, не выпив ни капли, закрылся в рубке с представителями Японии. Я наблюдал эту клоунаду сквозь подвыпившую пелену глаз, шатая плечами раздвигающиеся стены и икая невпопад.

Планы были изменены, карты перечёркнуты, проклятущий герой плюнул на всё и пошёл в яростную атаку, прямо здесь и прямо сейчас. На полигоне выстроилось шесть миллионов натренированных выродков с кибернетическими вставками из наглого титана и зубами из лучших горных пород. «Сволочь, сволочь, сволочь» - так говаривал Красный, прохаживаясь рядами дивных двухметровых крепышей и щёлкая каждого лично по пенису тростью, дабы воевалось прекрасно. Верзилы ревели и хватались за дула автоматов, как за юбки любимых девуль, готовые голыми ногами разорвать в клочья любую непонравившуюся букашку. Скоро этим двухметровым верзилам планеты земля придётся вступить в неравную схватку с железом иной нации. Они знали об этом, но ни одна слеза мужской горечи не упала с их позеленевшего чела. Они знали и молчали в себя молча, лишь периодически приходя в секундное отчаяние от мысли, что не будет им покоя от мёртвых женщин на том свете, где белый ходил и палкою махал.

Не помню, закат то был, или рассвет.

Сообщение пришло мне на телефон слишком поздно, где-то вчера вечером. В нём были одни квадраты, но смысл его был мне понятен. Когда я наконец-то понял, что требуется в виду, я осенил себя горячим кулачиной по фэйсу и издал протяжный возглас, подкреплённый тремя восклицательными знаками. Немного успокоившись, я ещё долго сидел в одиночестве, ковтками глотая промёрзший чай до мозга моих костей, хрустящих на морозе войны. Я думал о Боингах и поцелуях в засос. Я размышлял, почему поставки новейшего оборудования для убийства не налаживаются из генштаба, и почему у нас с Иркой было часов шестнацать на то, чтобы обсудить всё. Я подсчитывал, какая огневая мощь потребуется, чтобы сокрушить державу, и сколько сигарет мы с ней выкурили, прежде чем заняться сексом (каким таким сексом?).

С меня было достаточно. В какой-то момент я просто вспылил, поднимая на воздух всё своё грязное бельё. Я не сдержался. Сделав последний глоток, я надел плащ и вышел в непромокаемую тишину улиц.

Шла война.

Девушка появилась из живой массы синего тумана, виляя бёдрами. Роскошные японские волосы колыхались в такт её шагам, как мерило женской ходьбы. Фигурный курносый носик принюхивался к каждому шороху и на ходу намекал мне на «сигар» или ещё некую пахнущую байду. Рот приоткрывался в жажде сказать одним слово то, чего не сказано. Глабза, словно фотовспышки, горели зелёным неоном, как будто она была беременна десятком боевых вертолётов и шмайсеров. Она была не высокая и не низкая. Была не толстая, но и не тощая.

Это была Ира.

Сколько она себя помнила, всегда за ней по этому беспробудному туману тащился монотонный шлейф мёртвых плюшевых медведей. Они смотрели слепыми ртами мимо меня и с синих шей их свисали клочьями ленточки. Они не могли выдержать такого. Посыпала мелкая морось, со вставками из стекла и остроконечных флюидов, давно уже не было слышно свиста пластилиновых пуль.

Ирчик приближалась.

Когда она подошла в плотную, я был уже весь в этих глабзах, в этих каменных озёрах, продираясь сквозь тяжёлые веки и укалываясь ресницами.

- Ну, что, воевода, кормили тебя луком? – томно мяукнула она.

- Приветствую, резиновая. Как там Солнце? – зашипел я, и изо рта моего полилась кислота.

Сколько было ещё несказанного, сколько в мире неизведанного, диву даёшься. Взять хотя бы мексиканские книги дяди карла, или все те же путешествия во сне в нирвану. Пальцев не хватит отрезать. Но при чём здесь были мы, два совершенных существа в огроменном космосе, две заблудившиеся овцы сознания, двое в касках и с какой-то хуйнёй наперевес? Мы просто встретились ещё один разочек, среди невидящих наркоманов и трудоголичек, среди стреляющего хлама и прочей клонированной мишуры. Встретились, чтобы иметь контакт головами.

- Ну шо, ядрёный, поиграем, как в старые? – кинула она в меня, улыбаясь.

- Ато! – хмыкнул я по-казацки, и это не было опечаткой.

Ветер дул, и Иркины волосики трепались на простирающемся воздухе, как рыжая змея во время брачного оргазма. У неё были завязаны глабза, и теперь я не мог созерцать всей той прелестной глубины сознания, которая наблюдалась в наличии. Она стояла на расстоянии метров пятидесяти от меня и неприлично лыбилась. Белизна этих чётких зубов слепила меня, но я был первоклассным самураем-снайпером и был предан долгу чести. Поэтому свои мужские либидо я опустил на пару минуток в карман фрака, дабы не дымились, смущая.

- Ты стрелять тут часом не разучился-то без меня, разноцветный? – засандалила в меня фразой Ирка, приправив всё это знаком вопроса.

- Ща, - будучи в спортивных штанах, я сделал профилактическую ритуальную пробежку по ареалу, после чего с радостью вернулся на место. Состроив гротескное выражение физиономии, я в развороте вынул из чёрного чехла блестящую винтовку и прицелился. Дул ветер. Сквозь туманную тишину воздуха был слышен звук выстрела. Пуля попала девушке в левое плечо, разорвав кожу. Из рваной раны обильной струёй потекла густая зелёная жидкость.

- Эх, - рассмеялся я, вспомнив литры солярки, кинутые на ветер.

- Сосредоточься! – подбодрила меня Ира и потихоньку пошла мне навстречу. Я выпрямил недрогнувшую руку с винтовкой, как будто желал обречь её копьём. Прозвучал ещё один выстрел. Ира зашагала быстрее. На этот раз пуля попала в шею. Брызнул суррогат марсианской крови.

- Так! Молодец! Ещё! – мурлыкала рыжая на ходу.

- Стараемси, - протупил я и дал ещё несколько выстрелов. Снаряды пробили девушку насквозь в нескольких важных местах, не причиняя, однако, особого косметического вреда. С каждым выстрелом Ирчик двигалась всё быстрее, пока, наконец, не начала быстротечный бег, наподобие того, как бегал Т-2000 в фильме с дебильным переводом. Я стрелял, и зелёнка фонтанами била из попаданий. Ирка смеялась и с яростной скоростью летела мне навстречу.

Всё произошло быстро.

В какой-то момент она с рёвом налетела на моё щелкающее тело, и повалила меня на асфальт. По инерции я выстрелил ещё несколько раз в упор, потом просто-напросто кончились патроны. Ирина дернулась в такт выстрелам, содрала повязку с инопланетных глабзищ и впилась губами в мои страстные. И мы целовались с ней на холодном асфальте, как подстреленные, только б детей не было. Целовались под остывающий дымок подуставшей винтовки и под мелкие слезинки тумана, обрушивающиеся с неба цвета корицы.

Так я познал её, непознанную, на грани этих миров тумана и дождя.

- Ирчик… - размазал фразу я.

- Ау? – блеснула зрачками она.

- Ибстися хочешь?

- Не знаю, последний раз с македонским ибалася. А, нет, вру, с когановичем.

- Как? Ты приезжала тогда? Чего же мне не сказала?

- Забыла.

- Так надо было на мобильный скинуть.

- Отморозилась.

- Так надо по водке меньше ударять!

- Так я ж только с апельсиновым соком.

- Так ты же плохо видишь.

- Так я же с другой планеты.

- А, тогда понятно. Так ибстися не будем?

- Не будем. Женись на мне.

- А ты стареть не будешь?

- Буду.

- Так я себе лучше помоложе найду.

- Так ведь ты тоже будешь стареть.

- Так и ты найди себе помоложе.

- Мило. И всё-таки ты казбек, – сказала Ира и выстрелила мне в голову.

С приходом луны на горе появилось шесть миллионов солдат. Это были наши. На замороженных лицах их застыл решительный страх потери совести, кулаки были сжаты в убийственное сальто. Из немереной толпы головорезов-коматозников на пылающем коне выплыл Красный. Теперь он был самому себе фюрером, способным к развёртке боевой мощи рук в пыльном воздухе. Ухмылкой бесстыдства он указал солдатам на лагерь противника и прочитал гротескное заклинание. Солдаты тут же припали к ногам коня своего новоявленного имхотепа, громыхая снаряжением.

Надвигалась гроза.

Это было во сне, или в реальности, я уже не мог чётко во всём разобраться. Не мог лет с четырнадцати. А пить начал чуть позже, поэтому-то и был весь мир для меня в тумане насущном, как задыхающаяся устрица.

И всё-таки кого-то не хватало на этом диковатом празднике последних недель.

Я продрал увядающие веки и только и мог разглядеть, как из голубого небосвода пасмурного порядка вышли три синие сестры. Я полностью узнал их, это были мои родные сестры, без лат и не в убрании, но зато с глабзами. Они втроём вышли и направили свои несокрушимые взгляды прямо на моё изнемогающее лицо. Таковы были. У меня в тихой истерике очередной негаданной встречи стали происходить родовые схватки. И я родил бы гусеницу, или там не знаю, муравьеда, если бы трое синекожих экстравагантных женщин не подошли ко мне вплотную.

- Здравствуйте, милые сёстры! Здравствуйте, офигенные девули! – орал я, расплываясь в экстатических конвульсиях своей беременности вне сезона.

И сёстры одарили меня пламенным взглядом признания, светившимся из глубин их голубой души.

Это были Ка, Сэ и Пи старинные прошмандовки, куртизанки атомного века, гадкие, но нежные существа. Одна из них, точно не помню кто, вечно кормила меня протухшим супом. Вторая, забыл имя, приправляла пиздёжь пошленькими анекдотами. Третья – а что третья? Я любил их всех.

- Сотни лет идёт война, - строго и монотонно начала Сэ, и слова размазывались по серой реальности, - Война за свободу. Война за справедливость. Сотни лет сиреневые и другие существа выходят из состояния покоя, чтобы нанести удар по хрупким телесам друг друга. Сотни лет слышны звуки ударов.

- Какой казёл выступит против нас? Какой казёл поднимет руку на ребёнка? Кто отберёт конфету у женщины? Кто разрушит храм из воздуха? Кто посмеет выйти из кустов, не побоявшись револьвера?

- Восстаньте, страждущие, восстаньте жаждущие свободы! Ибо пришёл день, когда всех вас эрогенный освободит из оков посредственности.

Глазени мои под слова осоловелых сестёр стали раздуваться, мозг ловил сигналы и преобразовывал их в чёрт знает что, руки тряслись от весеннего равноденствия. Все слова, все эти прекрасные сестриные слова, низвергшиеся из иссиня синих ртов, эти слова стали для меня ключом.

Я встал и пошёл. А потом побежал.

Я бежал долго. Я был как тот недоразвитый мальчуган, что отрастил бороду и нарисовал лыбу гавном на футболке. Через несколько секунд я выбежал на поле боя.

Крушились боевые самолёты, тонули пароходы с тысячами матерящихся матросов, солдаты откупоривали бутылки со слезоточивой жидкостью и делали жадные глотки. Хрустел металл подброшенных киборгов первого поколения. Примитивные модели железных гадов выползали из пригорков с гаубицами в ручищах, не боясь ни голода, ни холода, ни смерти. Они улыбались, приглашали на танец и трясли рыжими волосами хорошей женщины. Основной легион противника ещё не был брошен в ход. Шла война.

Никто не замечал меня в этой светопляске живого и лязга алюминиевых растений. Я медленно пошёл по середине, оглядываясь то в одну сторону, то в другую. Левый фланг занял Красный. Он гротескно воткнул свою белую фигуру в холм, матерился и плевал на сырую землю. На правом фланге орудовала Ира. Её остроконечные пальцы ловко отщёлкивали использованные гильзы, чтобы вновь наполнить оружие сахаром поражения. Между этими двумя происходила схватка тысяч разумных существ.

Невероятная ясность мысли постигла моё мировоззрение. Я остановился и увидел всё одновременно. Это происходило без помощи глаз. Светящаяся точка забегала возле меня на радиусе вытянутой руки. Потускневший матюгальный двойник моего тела стал беспрестанно высовываться из моей макушки и в ужасе прятаться обратно. Всё происходило интуитивно. Я высвободил две свободных руки своих и стал медленно раздвигать их по направлению к ожесточённым контр-адмиралам. Правая рука моя оказалась длиннее поезда и достигла туловища Красного, смиряя ему голову. Левая же рука моя протянулась по траектории Боинга, и, дотянувшись до славного Ирчика, невольно полезла ей в трусы.

Мир замер. Это было затишье перед концом света и началом темноты всего сущего, переходом на бесконечно другой уровень сознания трудящихся, или ещё какой-то хренотенью в этом роде.

Чернозём разверзся, выпуская из себя миллионы механических ирчиков. Девушки были тревожно-соблазнительны. Они были нехило взволнованны, кусались, щепались, щекотались, стреляли глазами и верещали так, как будто их насилует взвод пограничников. Ирчики пожирали реальность на ходу. Всё так и застыло на своих постылых местах и мы все в розовом охреневании ожидали, что же произойдёт далее. Как нарочитая порченая саранча, орда чесоточных клацающих ирчиков прошлась по полю боя, не оставляя никаких следов реальности ареала. Даже и кусочка её нельзя было найти, заглянув под немытые складки чьей-то души. Да всё это было не так важно. Двигаясь со скоростью бешеного бульдога, чехословацкие девушки, восславляя Вцеслава Гашека, проели дыры во всём сущем, включая и меня в том числе.

Сладко было это поедание. Сладко и необъяснимо. Их острые скрежещущие зубки в три ряда были похожи на счастье своими прикосновениями. Их ручки ласкали меня всего долю секунду, разрывая на части, но я успел понять всё. Я понял, что из души моей навсегда изгнано гавно, а на его место поселились розы. Я понял, что остаток своей нереальной жизни я поведу в кресле-качалке, а механические тёпанши по типу «ирчик» будут ублажать меня периодическими «боро-боро» по четвергам и воскресеньям. Я понял, что ничего и никогда больше не будет в этом мире.

И я понял, что я люблю их всех.

Я понял и я решил. Решил, что должен по этому поводу. Собрав последнее жизненное кредо, я приподнялся над колыбелью раскрывшегося трансцендентального и накарябал:

Милые мои девочки!

Вас так много, что я не знаю, с которой из вас поиметь. Вы так хорошо все выглядите, дай бокс вам здоровья. И чтоб ваши марианские впадины светились проволокой, и чтоб мои дула были направлены вверх. Мне бы со всем вами по дороге, только б не лёд. Только б не лёд.

Милые мои девочки!

Как могу я, как смею я выбрать одну из вас, коль глабза каждой из оставшихся заплывут поволокой рубина, спина в томлении изогнётся, а в сердце поселится гранит? Как могу я, как могу?

Милые мои девочки!

Мой пьяный слон так устал, и я порой ненавижу вас за неуверенность в мироздании и нежелании двояких движений во имя создания меня замечательным человеком. Я ненавижу вас порой за размазывание своей биографии по трубке телефона, за обсуждение семей зелёных насекомых и разную другую дребедень. Но как только ваш рот оголится, и наполовину глупая фраза ублажит моё сансарное ухо, я снова-таки вас всех люблю.

Милые мои девочки!

У всех вас ноги, у всех руки и ушки востро, и души ваши не проданы ещё да и не куплены. Я разгоняю рукой звёзды и лью, лью этот дорогущий коньяк ради вас, только ради вас, любимые. Я поднимаю шмурдяк, и смотрю искоса, как бы надеясь. И если придёт беда – скиньте мне на телефон. Будьте для меня всегда милы, будьте всегда девочками. Будьте пьяны и счастливы, дайте я вас поцелую. Дайте поцелую.