Литература

Меня до сих пор тянет в больницу. Когда я увидел это неясное

здание впервые, то (безуспешно) попытался сосчитать количес-

тво этажей. И сейчас я не знаю эту цифру, хоть и провёл в

больнице (если слаживать временные отрезки вместе) около пя-

ти лет.

Здание это стоит за городом, укрытое сосновым (загаженным до

безобразия) парком. Садишься на автобус, полчаса или чуть

больше трясёшься в пробензиненной железной банке на колёсах,

выходишь, идёшь сквозь парк (лучше всего брать с собой ка-

кую-нибудь увесистую металлическую штуку: на пути попадается

много охочих до твоей собственности охламонов), поднимаешься

на горку и видишь перед собой глобальное строение, изогну-

тое, многооконное и очень чужое. Невозможное.

Я вовсе не в качестве больного проникал в сие заведение

(упаси кто угодно попасть в этот кошмар просто потому, что

заболел!), я обитал там нелегально, жил на чердаке, воровал

по ночам лекарства и еду из заросших плесенью тумбочек, а

потом спёр халат у одного из больных и ходил по коридорам,

шаркая и изображая из себя смертника с раком, ну, например

пениса, или - желудка. Меня не трогали - слишком привычно

выглядел. Я актёрствовал на всю катушку - ножку приволаки-

вал, слюнку пускал, а то и вообще - рыдал в голос, обливаясь

настоящими слезами. Медсёстры иногда спрашивали меня - отку-

да, из какого? Я беспощадно врал - из такого-то. Из хирур-

гии, например. Отставали, переставая даже видеть меня, пусть

я и стоял под самым носом. Больница огромная - больных ужа-

сающе много, всех не запомнишь, а уж из других отделений -

подавно.

Вечером я лез в свою комнатку на чердаке, запирался (у меня

был замок и ключ, свои, принесённые с собой из обычного ми-

ра), ел, спал. И иногда...

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Так, прервём пока повествование на интересном месте, чтобы

кое-что объяснить: однажды я попал в этот невероятный дом-

город всё-таки как простой больной, сражённый банальнейшим

гриппом. Мне сразу не понравилось и стало жутко и гадостно

на душе, в общем - тоскливо-претоскливо. Гнойного цвета сте-

ны, окошки под потолком, палаты, больше походившие по разме-

рам на спортивные залы; ряды коек, тумбочек, умывальники и

всюду - плесень, плесень, плесень. Злые медсёстры, равнодуш-

ные до тошноты врачи, матерящиеся санитарки. И скука. Теле-

визора нет, настольных игр - тоже, книги запрещены - как ис-

точники пыли (самое странное - в больнице была и существует

и сейчас обширнейшая библиотека). В результате - тот, кто

может ходить - бродит, шаркая, по коридорам, кто не может -

спит всё время, просыпаясь покушать и принять лекарства. Об-

щаться, кстати, тоже запрещено - дежурная медсестра следит

сквозь стеклянную половину двери, ведущей в палату, - не

должна распространяться инфекция, поэтому о разговорах можно

забыть. Свет горит всегда; ночью, правда, половина ламп вы-

ключается, но это ничего не меняет.

Люди, прибывшие почти здоровыми (ну, мало ли, ангина лёгкая,

или грипп, или просто живот болит - съел не то и поэтому

пронесло), через неделю заболевали серьёзно, а ещё через не-

делю попадали в подвал. То есть - в морг. Никто не бунтовал:

обожравшись демидрола и прочей дряни в таком же духе люди

быстро утихали и почти даже не разговаривали, когда приходи-

ли врачи с традиционным "обходом"... Некоторые пытались по-

началу избавляться от таблеткок, вернее даже - пытались пы-

таться, но ничего путного из этого не выходило: приём ле-

карств проходил при непосредственном присутствии медсестры,

которая внимательно следила за больным, глотающим таблетки,

просила открыть рот, поднять язык, отвёртывала больному гу-

бы, заглядывая во все уголки и закоулки человеческого рта;

потом принимающему лекарства приходилось показывать ладошки:

уличённый в хитрости и обмане получал двойную дозу и уколь-

чик сверху, от которого засыпал на двое суток. Что делал в

этом случае я? Я ложился в постель, заворачивался спиной к

двери и таблеточки аккуратненько выблёвывал в ладошку (такая

вот у меня, представьте, способность - аккуратненько выблё-

вывать); содержимое ладошки спокойно и неторопливо запихивал

в карман халата, а потом, при походе в туалет, смывал злопо-

лучные таблетки в унитаз.

Когда я, отлежавшись, пошёл на поправку, врачи серьёзно за-

беспокоились. И прописали мне уколы. В процедурной я оттол-

кнул медсестру со шприцем в обтянутых резиной руках (медсес-

тра упала на шкаф с медикаментами, разбила спиной стекло и,

порезавшись кусками стекла, упала в лужу собственной, стре-

мительно набежавшей из разваленного надвое бедра чёрной кро-

ви. Халат её, белый, как космическое какое-то сияние, пропи-

тался красным. Я думаю, она умерла. Прошла буквально минута

- кто-то бежал, топая ногами, на грохот по коридору, и я...)

...так вот, я оттолкнул медсестру, посмотрел на то, как она

осела, на съехавший на глаза мятый колпак, и сиганул, испу-

гавшись шагов, в какой-то обугленный проём в стене. (В окно

я бы никак не выпрыгнул - оно под потолком и с решёткой.)

Пролетел я, затаив дыхание и сдерживая крик и сердце, скачу-

щее в горло с наглой настойчивостью, по какой-то трубе вниз

и упал в кучу использованных шприцев, ваты, грязных марлевых

повязок и прочего хлама. Потерял сознание. Очнулся от тряс-

ки, выглянул, аккуратно выставив голову как перископ из на-

громождения вонючего мусора, осмотрелся: сосны. Вверху - не-

бо, с облачками. Впереди - зелёная кабина с водителем внут-

ри, голова которого, увенчанная клетчатой кепкой, виднелась

через мутное стекло в задней стенке кабины. Едва только гру-

зовик притормозил на повороте, я выпрыгнул. И побежал.

Весь этот побег был похож на сцену из фантастического боеви-

ка про тюрьмы на задворках галлактики. Но, тем не менее, так

всё и было.

Почему же я вернулся? Во-первых, попав домой, в город (шёл я

в больничном халате и тапочках, как-то и забыв про свой

внешний вид), я увидел во дворе своего дома милицейскую ма-

шину и испугался. Я был уверен, что убил медсестру - и вот,

машина, за мной. Это же так естественно. Убил - в тюрягу.

Через ручки доблестной милиции. О многом я тогда не подумал

- и о том, что никто бы не стал так выставлять себя на по-

каз, мол, вот они мы, менты, пришли тебя сцапать, иди к нам!

Пока мы добрые.

Но я был напуган. Ограбил попавшегося на пути спящего пьяным

сном (а может быть - и мёртвого) бомжа, содрав снего смердю-

чую одёжку, и, задыхаясь от вони, побрёл, подняв воротник,

из города. Идти мне было некуда. И я (резонно, как потом

оказалось) решил возвратиться в больницу, где меня уж точно

искать не будут, полагая, что раз я оттуда убёг - значит

убёг.

Совершив ещё одно ограбление (проник в дом в одной из бли-

жайших к больнице деревушек и оделся поприличнее) я забрался

по водосточной трубе на пожарную лестницу, а по лестнице за-

лез на чердак. Нашёл себе местечко позаброшенней и стал там

жить, воруя по ночам еду и всякую всячину. Украл матрас,

одеяла, подушку - всё с огромным трудом. Лекарства пёр про-

запас, чтобы не заболеть из-за сырости, плесени и насекомых.

Воровать было трудно, но в некоторых местах...

А вот это уже вторая причина моего возвращения в больничные

стены: гуляя как-то (во времена моего боления гриппом в опи-

сываемом заведении), а гулять почему-то не возбранялось, и

вот тут уж никто не обращал внимания на больных (наверное,

из-за того, что в длинных высоких утробах коридоров они все-

гда были на виду, под присмотром зорких медсестёрских глаз),

ну, да - прогуливаясь как-то по коридорам среди таких же

скорбно шатающихся с мутными глазами я забрёл неизвестно ку-

да. Сначала мне попадались инвалидные кресла с пластиковыми

ремнями на подлокотниках, сверкающие никелированные котлы с

многочисленными краниками, каталки с приспособлениями, напо-

минающими фен-колпак из парикмахерской (тётеньки в таких

штуках себе завитки высушивают, запихав туда, в колпак, го-

лову и мирно читая глянцевые журналы), и прочая дребедень.

Стены в таких местах были особо гнойные и плесневелые, мед-

сёстры ходили быстро, несли что-то в руках, жуткое, блестя-

щее и, наверняка, хирургическое, смотрели поверх повязок (а

здесь в повязках был весь медперсонал - за всё своё пребыва-

ние я не видел ни одного не обёрнутого в марлю медика, так

что уже и не могу себе представить, что у врача, медсестры,

санитарки вообще есть какое-то лицо, с носом и ртом; марля,

глаза, уши, колпак, шея - и всё)... да, медсёстры смотрели с

ледяным равнодушием. Больные почти не попадались. Как и вра-

чи. Сквозь стеклянный верх дверей, ведущих в палаты, я видел

тела, закутанные в жёлтые, с чёрными и рыжими пятнами бинты.

Тела не двигались.

Потом я очутился в коридорах ещё более жутких. Здесь всё

свободное пространство было загроможденно неизвестной мне и

трудно описуемой аппаратурой. На стенах висела клочьями па-

утина. Медсёстры появлялись очень редко. Они натыкались на

меня как на невидимое препятствие, останавливались, а потом

обходили и стучали каблуками дальше. (Позже я наловчился за-

ранее отскакивать в сторонку (и сам натыкался на какой-ни-

будь агрегат, больно ударяясь)). В палатах на койках лежали

невнятные полулюди, с непонятным количеством конечностей,

завёрнутые в прогноившуюся марлю и грязножёлтые бинты.

И вот однажды...

Я совсем загулялся, забыв про часы и про время приёма

лекарств (за опоздание на процедуру глотания таблеток пола-

галось наказание - укольчик... и двое суток мирного сна), и

внезапно моему взору предстала дверь, заляпанная грязной

краской. На двери - большая табличка: РЕМОНТ. Но дверь не

была (к моему удивлению) заперта.

Внутри было совершенно темно. Мне стало интересно. И я во-

шёл, тихонько прикрыв за собой дверь. Глаза медленно привык-

ли к темноте. Я двинулся дальше, вглубь. Столько хлама я ни-

когда не видел. Проход был очень узенький. Я шёл, стараясь

не шуметь. Мне попадались ломанные тумбочки, спинки стульев,

горы истлевших халатов и бинтов, дубовые больничные тапки из

дерматина, кресла с колёсами и без колёс, котлы, эмалирован-

ные ванны, просто куски ржавого железа, двери, снятые с пе-

тель и косо приставленные к стене или просто брошенные на

пол, какие-то аппараты с клавишами и безжизненными лампочка-

ми, провода, одноразовые шприцы и ещё много всякой подобной

ерунды. Я продирался сквозь весь этот мусор, сквозь нату-

ральную свалку и чувствовал, как по мне ползают насекомые.

Я решил зайти в палату - передохнуть. Открыл дверь (она про-

сто разоралась мерзким скрипом) и вошёл. Койки. Тумбочки. Я

подошёл к одной из коек. Пригляделся. И тут мне захотелось в

туалет по-большому - от стремительно нахлынувшего утробного

ужаса: на койке кто-то лежал. И шевелился, шурша бинтами.

Как оказалось, все койки были заняты: везде лежало тело -

или, вернее, замотанный в бинт обрубок, который (вероятно

из-за моего появления) шуршал и шлёпал сухими губами. Я про-

сто оторопел. Потом долго пятился и, наконец, упёрся спиной

в стену, мокрую и скользкую.

Оторопь мою как рукой сняло, когда раздался знакомый уже

скрип - кто-то открыл дверь.

Я тихонько сел.

Кто-то вошёл в палату. В темноте слегка светилась белая фи-

гура вошедшего (словно это был тусклый призрак) - и такой же

белый прямоугольник и над ним ещё один, но другой формы - на

том месте, где должна быть голова. А между прямоугольниками

горели жёлтым светом две круглые точки: глаза. Они как-то

странно плавали в темноте.

Существо подходило к каждой койке и наклонялось. Что делали

белые руки этого существа - я не видел, но могу предполо-

жить: эти руки скорее всего орудовали шприцем.

Когда фигура оказалась совсем рядом со мной, я понял, вгля-

девшись - медсестра. Но глаза... Страшные глаза были у этой

медсестры. Когда она вышла, не обнаружив, к счастью, меня, я

прислушался: обрубки лежали тихо и не шевелились.

На процедуру я тогда всё же успел. Никто ничего не заметил -

медперсонал был, как всегда, совершенно равнодушен, и ужаса

в моих глазах никто не увидал, а на всклокоченный вид не

обратили внимания - мало ли что. Всякие больные бывают.

Ночью мне приснился некто, висящий на бинтах под потолком,

почти невидимый из-за густой темноты. Глаза его плавали в

темноте двумя тусклыми жёлтыми огоньками, а рот что-то шеп-

тал, что-то важное для меня, но неслышимое. Я проснулся и

понял, что сон был сном наполовину - кто-то здесь был, в

этих стенах, кто-то, кого я во что бы то не стало решил

отыскать...

Я много раз уходил из больницы, жил по месяцу в разных дере-

вушках - в заброшенных хатах, воруя на огородах и в домах.

Но всё равно возвращался. Сейчас я, опять же, опасаясь мили-

ции, живу в деревне, в прогнившей никому не нужной развалю-

хе. Но собираюсь через несколько дней назад.

Когда я жил в больнице, то раз в неделю (а то и в две) выхо-

дил ночью на охоту, что ли, если можно так выразиться.

И иногда мне казалось, что я близок. Что осталось совсем

чуть-чуть. Но всегда не хватало времени. Или что-то мешало.

Голод, например. Или страх.

Я жил на чердаке, ел, спал, мучаясь от насекомых и плесени.

Сейчас ничего не изменилось - живу на чердаке в гнилом на-

сквозь доме, ем, сплю, мучаюсь от сырости и клопов. Но тя-

нет, тянет назад, словно внутренности мои там остались, под

присмотром висящего на бинтах под самым потолком существа с

тусклыми глазами.