Литература

Это всего лишь быстрая разминка перед концертом. Ты ругался, иногда сбивался, играл заново. Но я не могла оторвать взгляда от этих тонких музыкальных пальцев с аккуратными, наманикюренными, отполированными мной розовыми ногтями. Они порхали над клавишами, совсем не касаясь их, и казалось, что звуки льются сами, по воле твоих пальцев, рассыпая вокруг золотую, солнечную пыль. Эта игра всегда была таинством – ты то нежно ласкал теплый черный и холодный сахарный лак клавиш, то страстно, как женщину, пытался понять их на ощупь, то зло, словно пытаясь сломать, вдавливал их вглубь. Твои волшебные руки оживляли каждый звук, каждый аккорд, наполняли их бесцветность и полость страстью. Так умел только ты один. Я любила твои руки, верх совершенства. Может, я только из-за твоих рук и вышла за тебя и жила с тобой и живу... Я не знаю. Возможно. Возможно... Я верила, что когда-нибудь твои руки услышат, почувствуют, поймут, оценят, и оказалась права. Зал филармонии всегда полон – эти люди тоже влюблены в них, в твою способность заставлять их плакать вместе с прелюдией Шопена и романсом Свиридова, улыбаться с вальсами Штрауса, забывать, в каком веке, стране и паршивой филармонии они находятся. И все это – твои руки...

Так и сегодня. Объявили антракт, ты входишь в боковую комнату, светлый, улыбающийся, в ореоле нот и звуков, дыша лигами, стаккато, синкопами, кодами и каким-то известным одному тебе по-весеннему звенящим лейтмотивом. Я встаю тебе навстречу, бегу обнять, но случайно оступаюсь и почти падаю. Рефлекторно хватаюсь за тебя, как оказывается, за твои руки, поднимаюсь и хочу тебя обнять. Ты резко отталкиваешь меня, вырываешь свои ладони. Некрасиво скривил рот, сощурился, собрав, как в кольцо обеденную салфетку, у внешних уголков глаз морщинки.

-Сука, смотри, куда шагаешь, - хорошо, я не буду тебя больше трогать. – Неужели не можешь поаккуратнее? Корова здоровая... Всю жизнь так. Ты не понимаешь, что руки – это мой хлеб? Попробуй хоть раз разуть глаза и шляться подальше от них! Ты специально, да? Хочешь, чтоб я не смог больше играть, стал твоим иждивенцем! Тебе всегда хотелось, чтобы я зависел от тебя! Все эти годы... Поцарапала, гадина! Своими мерзкими когтями! Палец чуть не вывихнула! Тварь! – ты замахиваешься и, как плетью, одариваешь меня драгоценным прикосновением своей гениальной ладони. И, как от плети, горит щека, словно облизанная языком пламени. И, как странный и жестокий гот, ты заигрываешься, теряешь ощущение действительности, сдаешься перед напором чудовища, которое живет в тебе. У тебя скоро снова выход, только теперь тебе уже все равно. Слишком поздно. Зато в такие дни ты играешь лучше обычного, один из вечных продает тебе гений играть божественно. И ты счастлив...

Больно, нестерпимо больно. Настолько, что хочется ослепнуть, оглохнуть, умереть. Я знаю, что потом эти же пальцы будут держать мои щеки, стирать с них слезы, твои губы будут целовать мои глаза и шептать «Ну, прости меня... умоляю... ты же моя муза, только ты...» Но это будет потом. Тихо плачу:

-Умоляю тебя, перестань... не надо... пожалуйста...

-Молчи, гадина! Сама виновата!

Всё бесполезно, если ты не успокоишься сам. Только бы пережить эту минуту... и эту... и эту... и еще одну... Закрыла глаза рукой, а перед мысленным взором мелькают, иногда сбиваясь и начиная мелодию заново, разливая музыку света, твои тонкие музыкальные пальцы...