Литература

1.Миръ степи

Миром полнилась пустота: огромные пространства выжженной тысячелетним солнцем степи. Одна рожь колосится, куда ни глянь – золотистый, едва колышимый ветерком океан. Тишина. Ни звука; пронзительным криком безмолвия плачет сей мир.

Понятие времени здесь застывает мгновенно, стоит подумать об этом. И то, что было с самого начала, уже в момент зачатия было и смертью. Впрочем, и этого не было, потому что – как безвременье можно ограничить разумными рамками движения?

Объять необъятное невозможно даже теоретически (и наша субъектно-объектная попытка этого заранее обречена на провал), поскольку некому этим заниматься. Не зародился здесь за все «время» существования мира (назовем словом «время» промежуток от гипотетического начала до гипотетической точки написания этих строк) не то, что разум, а и что-либо вообще живое. Миром полнится пустота, и даже вечерние звезды небосклона всего лишь декорация декорации декорации.

Солнце. О да, пожалуй, именно оно было бы единственным самое по себе наблюдателем, источником жизни громыхающего тоской мира. Если бы не одно но: светило практически не двигалось с той единственной точки неба, куда себя и пришпилило. И если бы нашелся сторонний наблюдатель, то только по истечении не одного столетия, он заметил бы, что подкатилось солнце к одному краю горизонта (соответственно, - с другого края мерцают уже вспышки далеких звезд). Но прожди наш наблюдатель еще много столетий, то и тут он заметит неожиданно, что каким-то чудом не скатилось солнце за горизонт, а вновь – в зените.

Рожь. А это всего лишь условное обозначение (для нас, образно мыслящих, приводящих все объекты окружающего мира к знаково-близкому подобию) некоего вида неорганических водорослей. Золотистые по визуальному эффекту; шершаво-холодные по проведении тактильного эксперимента. Мертворожденные дети неживого мира.

Ветер. Едва ощутимое порождение тепловых сигналов солнечного света бьются в лабиринтах ржи.

Все.

* * *

2.Псевдофилософская хуйня с вкраплениями постреалистически сюжетной графомании

Кто же тот сторонний наблюдатель, давший описание этому странно-недвижному миру?

Поскольку лирический герой приведенного выше текста (не путать с автором) является воинствующим атеистом, версия бога, созидающего миръ степи, его не устраивает. Бразды описательного слова он препоручает своему дядюшке Альфреду, отставному полковнику некогда блиставшей имперской славой армии союзных социализмом республик.

Дядюшка Альфред не был любителем изящной словесности. Под его пером за всю жизнь родились не более двух писем бывшей жене и около десятка штампообразных рапортов вышестоящему начальству.

На вопрос – плодом чьего воображения является «Миръ степи» дядюшка Альфред ответил уклончиво:

- Племяш Сашка, сука, псевдофилософ хуев, чего-то трендел по-пьяни… А у меня в гостях тогда стенографисточка была – жгучая баба, вооооот с такими буферами. Ну, он и допизделся с нею до постели, я-то раньше вырубился, бля…

Автор вынужден признать: «Миръ степи» написан, ясен хуй, не лиргероем Сашкой, ни алкаш дядюшка Альфред, и даже не чересчур ебливая стенографисточка (на фотокарточке, любезно предоставленной дядюшкой, на короткий миг вспрыгнули перед глазами отточенные карандашики ее дразнящих сосочков) – (расскажи мне: сколько и в каких позах ты меня отымеешь?» - облизнулась стенографисточка, вытягивая двумя пальчиками из-под себя трусики).

«Миръ степи», одним словом, вообще не был никем написан, а явился пложом коллективно-неосознанного творчества квартета: автор, лиргерой Сашка, дядюшка Альфред, стенографисточка.

Просто им было нехуй делать.

* * *

3.Покойницкая

Я автор. И я умер в гостях у дядюшки Альфреда как раз в тот момент, когда кто-то (я) вмиг стал никем (я). Автор перестал быть автором.

Умер легко, правда неизвестно отчего. Просто умер, неуклюже свесившись на кресле телом направо. И поначалу этого никто не заметил, чему я был немного рад. Всю жизнь был тихим, незаметным человеком, и неторжественность такого важного для любого другого человека события словно стала символом моей летевшей по коридору вечности личности.

Я, правда, недолго летел. Вскоре вернулся в комнату к дядюшке Альфреду. Стал смотреть на жизнь своими мертвыми глазами. Особых изменений между живым и мертвым зрением, кстати, нет. Пожалуй, стоит отметить только, что мертвому видению свойственно некоторое сгущение красок. Да, и всюду мерещатся черные вороны.

Я смотрел на храпевшего лицом в стол дядюшку, на курящую после, я так полагаю, неплохого секса обнаженную стенографисточку., и на ушедшего за третьей поллитрой Сашку.

Вскоре стенографисточке надоело курить, и она чуть подтолкнула меня локтем. Поскольку мое тело было уже мертвым, - я стал даже коченеть постепенно, - то ненужная мне уже физическая оболочка просто перевалилась на другую сторону кресла.

- Эй, - позвала стенографисточка, - умер что ли?

Пощупав мой лоб, и, зачем-то полизав мою щеку, она весело констатировала:

- И вправду умер!

Схватив меня в районе паха, она стала массировать мой холодеющий член. И у меня, мертвого автора дрянного рассказика «Миръ степи», от ее ласковых прикосновений член встал колом.

Возбужденно возопив, стенографисточка расстегнула молнию на моих брюках, и взяла мой багровый, с синеватым уже отливом член в рот. Причмокивая от удовольствия, она стала посасывать его головку, одновременно лаская и себя.

- Ммммм… холодненький… как мороженое…

И тут мой мертвый разум мгновенно перенесся в миръ степи. Больше я ничего не помню.