3 сентября. -Воронцов, прекращай рисовать,- усталый голос Татьяны Михайловны вернул меня в реальность. – Первый урок литературы в этом году, а ты опять за своё. Я закрыл тетрадь. Стихотворение упорно не желало идти дальше первой строки. Кочевряжилось, юлило… Тяжело вздохнув, я глянул по сторонам. Саня Плот, развернувшись спиной к доске, что-то ожесточённо доказывал Славяну, тот лыбился и согласно кивал огненно рыжей головой. Женька невозмутимо зарабатывала себе медаль, не обращая внимания на вытянувшегося с задней парты, во весь свой немалый рост, Пепла. Пепел списывал, и списывал откровенно. У доски невнятно мямлил Роман. Скукота. И я уставился в окно. Ветер раздражённо шумел, пробираясь сквозь кроны деревьев. Деревьям это тоже не нравилось. Я подмигнул старому клёну напротив, «ну как?» Клен ободряюще кивнул мне веткой. Мол, не беспокойся, все образуется. Ага, как же. Вчера был на похоронах. Хоронили Веру. Самую красивую девчонку нашего класса. В мае я даже написал в ее честь поэму и подбросил, во время перемены, на парту. Дня через три, после уроков, она встретила меня за школой. Сказала что я милый мальчик, но у нас ничего не получится. На прощание чмокнула в щечку, что-то пробормотала о том, что она недостойна таких слов. Сунула в руки тетрадь со стихами, и убежала. Я даже не сразу заметил, что обложка была мокрой и мятой. Тетрадь полетела в архив. Я открыл ее вечером после похорон, не знаю, что на меня нашло. На каждой странице часть текста попросту расплывалась. Складывалось ощущение, что тетрадь читали в дождь. Май в этом году был на редкость сухим. Ни капли с неба, если быть точным. Сегодня с утра вместо первого урока прочитали лекцию о вреде наркотиков. Приезжал врач из городской наркологии и какой-то толстый мент, постоянно вытиравший потную лысину. Он ни сказал ни слова, кроме здравствуйте и до свидания. Почему-то вспомнилось, как подруги Веры отводили глаза, когда я спрашивал «Отчего?». И я понял от чего. Передоз. -Воронцов, ты помнишь тему нашего урока?– Татьяна Михайловна начинала накаляться. -Поэзия Серебряного века. Жизнь и творчество Николая Гумилева,– отчеканил я механически. -Хорошо. Что ты можешь рассказать нам о Николае Гумилеве. Много, очень много. И о жизни, и о творчестве, могу даже зачитать его произведения. В конце концов, он мой любимый поэт, ну один из многих. Но не буду. Не хочу. Не сегодня. -Ничего. -То есть? -Я ничего не могу вам рассказать о жизни и творчестве Николая Гумилева. Ставьте мне двойку. -Ворона пару схлопотала,- гнусаво процедили с задней парты. -Забейся, курочка Ряба,– я ответил прежде, чем Татьяна Михайловна успела среагировать. -Ну, ты…- Орябец вскочил и ринулся на меня. Я сжал в кулаке ручку и поднялся. Очнулся я уже в медпункте, на кушетке. Странно, что ничего не болело, но почему-то кружилась голова. Где-то за дверью ныл Ряба. Из его невнятного бормотания слышны были только повторяющиеся фразы. Вроде: «…это не я…», «…он сам…», «…а я чё, я не чё…», «…даже пальцем…». Меня отправили домой, с наказом, чтоб завтра же в больницу. По пути несколько раз останавливался, кружилась голова. Как пришел, сразу лег спать. Проглотил пару таблеток темпалгина и рухнул на кровать, не раздеваясь. Проснулся вечером, за окном темнело. Голова не кружилась. Зашибись, подумал я, и рывком поднялся с постели. Лучше б я этого не делал. В затылок будто вогнали тупой раскаленный гвоздь. Я с трудом добрался до кухни, и нажрался колес. Минут через двадцать отпустило. Последний месяц башня просто разваливалась. Налил себе чаю, и попробовал вспомнить сон. Снилась какая-то дурь. Причем все персонажи были знакомы. Но, чёрт возьми, никак не мог вспомнить хотя бы одного. Заскрипела входная дверь. Вернулся отец, рановато для него, подумал я. И с ужасом уставился в окно. Ночь. Передо мной, на столе, лежал альбом. Старый, еще с художки, и карандаш. По скатерти разбросаны стружки и кусочки грифеля. И еще, нетронутая кружка уже холодного чая. -Рисовать снова начал,- теплый голос отца выдернул меня из ступора. – Опять наверно не ужинал. -Спасибо папа я не хочу,- пробормотал я, скрываясь в комнате. Сел на стул и схватился за голову. -Альбом не забудь,- отец стоял в дверях.– Прогрессируешь сын. Прости, не удержался, пролистал. Девочка хорошо получилась, очень живое лицо, и знакомое. Признайся, с натуры рисовал. Он протянул альбом раскрытый где-то на половине… С листа бумаги, чуть сощурясь, словно от яркого солнца, на фоне моря и ветра, улыбалась Вера. 7 сентября. -Сергей, ты хорошо себя чувствуешь,- обеспокоено спросила Татьяна Михайловна. -Да, спасибо,- пробормотал я. -Что-то случилось дома. -Нет, ничего не случилось. -Ты сегодня очень невнимателен,- продолжала допытываться училка. Я молча кивнул. Ещё б я был внимателен. Три дня под капельницами. Виноватые глаза врачей. Молодая медсестра, судорожно сжавшая мою руку, крепись парень. По стариковски сгорбленная фигура отца, на табурете рядом с кроватью. Срывающийся голос мамы, прерываемый сухими односложными ответами хирурга; «…нет…», «…нельзя…», «…поздно…». В краевом центре раковой медицины. И старый, ещё с художественной школы, альбом, в котором помимо того, первого портрета, было ещё пять. Деда, моего деда, почему-то с усами, трубкой и в треуголке. Незнакомого мне курносого мальчишки, с веснушками во все щёки и длинным вьющимся волосом крепко стянутом на затылке. Молодой чуть полноватой женщины, в странного покроя платье, мечтательно смотрящей в даль. Худого нескладного парня с секстантом у костистого лица, обрамлённого щёгольской бородкой. И Рябы. В свободной рубахе, широкополой шляпе надвинутой по самые брови. И счастливой ухмылкой от уха до уха. Как альбом попал в палату я так и не узнал. Карандаши принесла та самая медсестра, что ставила капельницы. А вот как появлялись рисунки… Убей меня бог, если я помню хоть что-то. Единственное что я знал точно, их рисовал я. -Сергей, ты бледный какой-то. Может пойдёшь домой, отдохнёшь. -Хорошо Татьяна Михайловна,- мертвым голосом ответил я. Она всё знала. Поднялся, собрал учебники и ушёл. Класс молчал, они тоже всё знали. Домой я вернулся затемно. Весь день ходил по городу, периодически замечая, что не узнаю места, в котором нахожусь и не понимаю, как я сюда попал. Я боялся идти домой, боялся, потому что там, в моей комнате лежит альбом. Отец не спал, перед ним на кухонном столе стояло пол бутылки коньяку и два бокала. -Ты где был?- холодно спросил он. -Гулял,- с вызовом бросил я. -Тише, мать разбудишь,- неожиданно грустно проговорил он. – Заходи на кухню и садись. Я поставил сумку на стул и сел рядом. Отец дрожащей рукой наполнил оба бокала, один полностью, второй до половины. -Пей. -Папа, я… -Я сказал, пей,- сдавленно произнёс он. Рука механически нащупала стекло и поднесла к губам. Не чувствуя вкуса я двумя глотками опустошил бокал. И закашлялся. -Тише, тише… Сейчас пройдёт,- отец успокаивающе похлопал меня по плечу. Я кивнул, неловко дернувшись и сумка, рассыпая содержимое, полетела на пол. Поверх учебников и тетрадей лежал альбом, тот самый… Я замер, в ужасе глядя на этот ничем ни примечательный кусок бумаги. -Разреши посмотреть,- отец уже поднимал альбом с пола.– Ого… Ты нарисовал деда. М-да… И когда он успел тебе рассказать, что всю жизнь мечтал о море, а сам так его и не увидел. Ведь ты же совсем маленький был. И ведь запомнил… А этого мальчика я где-то видел, сейчас припомню… Телефонный звонок заставил вздрогнуть от неожиданности. -Папа, я возьму…- я бросился в прихожую, -Да, Воронцов у аппарата… -Серёга, это Саня Плотников,- трясущийся бас Плота узнать было сложно. -Что случилось? -Серёга… Ряба разбился… -Как? -Насмерть… на мотоцикле…- Саня ещё продолжал что-то говорить, но я уже ничего не слышал, медленно сползая на пол. 11 сентября. -Серёжа, а почему ты не в больнице,- осведомилась Татьяна Михайловна, нервно поправляя очки. Я молчал. - Серёжа… -Заткнитесь …. и не лезьте в мою жизнь… в то, что от неё осталось… а осталось ничего… я сдохну скоро… через пять минут, или пять дней… оставьте меня в покое!!!- орал я на учительницу. Та одуревшее пялилась на меня вытаращенными глазами. Я рухнул на стул и закрыл лицо руками. В горле клокотало. По щекам текло что-то горячее и соленое. В классе стояла гробовая тишина. Все сорок минут отведённого на урок времени. Со звонком я вышел за дверь. Старый виадук практически не использовался с тех пор как развалился судоремонтный завод. Я сидел на перилах и болтал ногами. От подошв кроссовок до груды железобетонного хлама было добрых двенадцать метров пустоты. Я листал альбом. Лица, море и ветер, корабль, парусный корабль, клипер, как сказал отец, земля на горизонте, белые меловые утесы, маяк, всё было нарисовано с натуры. Складывалось ощущение, что художник плывет на том самом клипере. Плывет с девушкой, чаще всего встречающейся на рисунках. С Верой. А ещё, я уверен, все эти люди были мертвы. Вера. Дед. Ряба. Курносый мальчишка, Ярослав. Я вспомнил. Жил в соседнем доме, там его и зарезали, в двух шагах от квартиры. Некролог на парня с секстантом прочитал в газете, война. В тот же день, на кладбище, я нашел обелиск с фотографией молодой женщины, как две капли воды похожей на ту, что в альбоме, Елены Романовны Седых. Таких совпадений не бывает. Тридцать девять альбомных листов с мертвецами. И чистый, словно снег, последний. -Серега… ты… это…- неуверенно пробасили сзади. Я обернулся. Плот, танком стоящий впереди всех. Ромка со Славяном нерешительно топчущиеся по обе стороны от него. Вечно спокойная Женька с красными от слёз глазами, вцепившаяся в руку Пепла. Тот, нервно докуривал сигаретный фильтр. Утешать будут, подумал я, сморгнув слёзы. Кулаки рефлекторно сжались. В правом хрустнуло. Я раскрыл ладонь, в недоумении проводив в полёт обломки карандаша. И прыгнул, расправив руки навстречу ветру… Post-scriptum. На испещренном трещинами асфальте лежал старый альбом. Рядом пристроился огрызок карандаша. Любопытный ветер перелистывал страницы: первая, вторая, третья… последняя. На фоне взбирающегося по сопкам города. С лёгкой грустинкой в глазах. Расслабленно облокотившись на здоровенную бочку, стоял юноша с альбомом в руках. 01.05.06 г. |
проголосовавшие
всего выбрано: 31
вы видите 16 ...31 (3 страниц)
в прошлое
комментарии к тексту:
всего выбрано: 31
вы видите 16 ...31 (3 страниц)
в прошлое