Дерево, такое спокойное и величавое, могучее и беззащитное, стоит на ягелевой сыпи. Сияет белая береста. Старая сосна с северной суровостью тянется к ветру.
И вот по ягелю плетёмся мы с топорами, мотопилами к обречённым на смерть исполинам. Дерево падает. Беспомощно. В падении ломает свои ветви; Мы остаёмся в тишине. И пустоте. Свет небесный обвиняет тебя за содеянное. Всего минута - только минута! - визжащей стали, механического единообразия - и долгая грёза природы, мечтавшая сотни весен, становится галкой в дурацком реестре.
Сколько дней (сколько мне ещё дней...) глухарь сиживал, обхватив мохнатыми лапами ветку, долбил клювом иней, расправлял крылья, настораживался, пока в отдалении рыскала охотничья собака. Сколько жизни сколько сокровенной жизни и мегаджоулей тепла замкнули годовые кольца И сердцевина - зрачок!
Как могут кружиться мысли в печальный холодный день, когда ветер жалостно бубнит над вырубкой? Валежник, сучья, свежие пни, где муравьиный труп прилип к загустевшей смоле, а хотел бы стать частью грядущей цистерны, два-три поваленных дерева упав, напоминают изодранные стены подъездов.
Древесные магнаты очень мудры - говорят о размерах лесоповала и очерчивают места порубок по линейке на карте. Мы - простые ландскнехты трудной работы - победно идём на штурм в соответствии с умно разработанной стратегией. Позади остаётся бобриковская земля, холмы оголяются и выдаются, словно рёбра мои с каждым днём. Но как же больно, как больно быть совестью топора в столь печальный холодный день. |
проголосовавшие
комментарии к тексту:
