Я умер. Наверное. Я слышал шум машин, проносившихся где-то совсем рядом с моей головой. Асфальт подо мной вибрировал, отдавался глухим металлическим лязгом – шел трамвай. Я не чувствовал своего тела, только звуки и эта вибрация в затылке. В глазах мелькнули цветные всполохи, которые сменились белым световым пятном. Мне не было страшно. Я словно очутился в невесомости. «Сейчас я полечу по тоннелю навстречу свету, как в этих идиотских передачах “Жизнь после смерти”, —мелькнуло в голове, — Как глупо… Никогда не верил в эту хуйню — и на тебе, лечу по какой-то небесной канализации». Но произошло нечто совсем иное. Вокруг выросли неясные очертания предметов, они слегка колебались. Воздух, как мне показалось, был полон мелких светящихся точек. Одни точки носились туда-сюда, сцеплялись, разлетались; другие застывали, колеблясь, в виде контуров деревьев, покореженных легковушек, поребрика, чугунной решетки сквера. Как будто кто-то взял объемную бесцветную картинку и добавил к ней эффекты на компьютере. Как будто я смотрел на метель за окном из глубины огромного темного зала. Одни точки носились хаотически, другие двигались строгими потоками. Там, где у меня должен был быть пояс, расходились концентрические круги. Внутри этих кругов лился слабый поток частиц. Мать вашу, это же мобильник! Мобильник звонит, гады! Сволочи! Что с моими глазами? Рядом переливался сгусток непонятной энергии, похожий на тучу мошкары, которая вьется над костром долгими летними вечерами. Это ничем не напоминало человека. У него не было тела, лица, глаз, ушей, голоса; я даже не представлял, каким образом оно может передавать мне информацию: — За что? — Меня-то за что? — Ненавижу! — Подумал я. Сгусток вскипел, колыхнулся: — Простите!
* * *
За три часа до этого я принимал экзамен в маленькой облезлой аудитории рядом с деканатом. Начались первые теплые дни, кто-то распахнул все окна, отодрал с рам пожелтевшие бумажные ленты и клочья серой ваты. Осталось только четыре студента – три девушки и парень, который постоянно лез ко мне с вопросами, на каждом семинаре. Он прекрасно знал весь курс, я вообще не представлял, зачем этот Рома идет отвечать последним. Может, издевается, хочет подловить молодого препода? Хуй ему в рот! Еще посидит. По пустой графе ведомости неторопливо ползала оса, и я не трогал ее, чтобы не нервировать студентку, которая уже полчаса мучилась передо мной. — Задайте мне дополнительный вопрос! — В который раз потребовала эта красноволосая кобыла в брючках, чудом державшихся на бедрах. Специально, как я понял, уронила зачетку перед моим столом и нагнулась, сверкнув узкой полоской черных трусиков. Будто меня интересуют такие соплячки. Открыл ее пыльную зачетную книжку, прочитал имя-фамилию. Ее я точно ни на одном семинаре не видел. Половина зачетов не сдана. Протрахалась весь семестр? — Ольга Валерьевна, на пересдачу. Следующий! У студентки с трусами наружу аж морда перекосилась. Дверью долбанула так, что посыпалась штукатурка, а моя оса взлетела и направилась прямиком к студенту-заучке. Он ее прихлопнул томиком Шопенгауэра. Кстати, я его так полностью и не прочитал со студенческих лет. Да, я не читал «Мир как воля и представление». Если кто-то узнает, стыда не оберешься. А этот Рома-жополиз, наверное, читал. Вечно на первой парте, вечно смотрит в глаза, отвечать лезет первым, словно вот-вот отсосет. Ненавижу таких, ненавижу. Как вспомню, что сам так же сидел перед старым хером Егором, блевать охота. Следующая студентка картинно сползла со стула и наврала, что у нее сердечная недостаточность. — Неявка и сдавать со следующей группой. Идет? А сейчас – за липовой справкой к кардиологу. Томное выражение ее глаз стерлось. Она села прямо, как суслик, и вцепилась в листочки бумаги с какими-то каракулями. — У меня правда стенокардия! — Почему бы сразу не сказать, что не готовы? Со следующей группой! — По-моему, голос у меня в это время был на редкость мерзкий, ну да ничего, пусть знают, что в жизни не только ртом работать надо, чтобы что-то получить, но и немножечко, самую малость, — мозгами. В дверь просунулась седая башка завкафедрой — старого хера Никифорыча: — Антон Яковлевич, на пару слов! — Зря вышел, старпер шипел в коридоре, что я совсем с ума сошел, что эдак половина несдавших припрется на следующий день к нему, и чтобы больше я такого не делал. И нам нужны хорошие оценки для отчетности, а я как бельмо на глазу у всей кафедры. И еще какой-то студентке Алексеевой нужно обязательно поставить хотя бы трояк, потому что у этой студентки мама – сестра декана. Из приоткрытой двери аудитории донеслось отчетливое: «Козел!» — И затяжные рыдания. Ненавижу истеричек! В прошлом году какая-то Валя Лесконен ревела каждый раз, когда я задавал ей самый невинный вопрос, вроде «Который час?» или «Почему бы вам не сесть поближе?» Я уже не говорю об экзамене, я ей тогда втихаря поставил «отлично» и прогнал дуру с богом. Видите ли, у девочки был невроз! Так шла бы со своим неврозом работать дворником, пиздища тупая, — у них труд на свежем воздухе, успокаивает очень, я сам иногда люблю снег разгребать во дворе на даче. И лед колоть. Только перчатки от лома рвутся. — Егор Никифорыч, эта? — Я кивнул на дверь. — Эта, эта, — понизил голос профессор. — Антоша, я не прошу от вас слишком многого. Поставьте «три», и пусть катится к черту. Баба с возу — кобыле легче. Студентка Алексеева по-прежнему сидела у моего стола, поджав передние лапки, измазанные тушью и соплями. С некоторым вызовом подняла потекшие глаза. Ее впалая от фитнеса грудь время от времени судорожно вздымалась, дергались сутулые плечи. — Итак, ваша мама – сестра декана? Пять, Дина. — Я красиво расписался в ее зачетке. — Идите домой, Дина. Обрадуйте тётю. Студентку Алексееву как ветром сдуло, и я краем глаза заметил, что жополиз-Рома показал ее спине фак. Между прочим, на Восточном у нее бы не вышло, будь она хоть внучкой Вербицкой. Там совсем другие понятия и расценки. Так я и сказал этой парочке. Испортил девочке праздник: ах, бедная девочка, ах, злой Антон Яковлевич! Ах, подставил девочку! Итак, погнали дальше. Следующая студентка сообщила, что вещь-в-себе это определение бога по Ляйбницу, и под микроскопом можно увидеть много вещей-в-себе. Это на самом деле — клетки. Каждая клетка разумна и наделена собственной душой, и в каждой клетке разлита частичка божественного начала. Я слушал минут двадцать, наслаждался ее ответом. Девочка незаметно переехала на глобальные проблемы современной цивилизации и долго рассказывала, как плохо придется человечеству, если настанет ядерная зима. Она заключила свою речь красивой фразой о важности учения Ляйбница для современной жизни и экологии в частности. В общем-то, студентка мне даже понравилась. С ней было, по крайней мере, весело. И мордочка у нее была симпатичная, и одета она была в скромные белые бриджи и закрытую блузку. Я задал милой девушке пару дополнительных вопросов, она не смогла дать определение диалектики по Гегелю, и я вполне дружелюбно предложил прийти на пересдачу. Милая девушка достала мобильник-раскладушку с цветным экраном, откашлялась, прощебетала: — Алло, мама? — Нетерпеливо поболтала ногой, уронила туфлю, которая чудом держалась на носке. — Антон Яковлевич, мама хочет с вами поговорить. — Студентка протягивала свою раскладушку с камерой. Мама в мобильнике хотела знать, сколько я беру. «Спроси моего сутенера», — Мысленно ответил я. — Поставьте моему ребенку хорошую оценку! — Бесновалась невидимая мама, пока я выводил прямо в ведомости «неуд». Обычно мы его не ставим, потому что все идут на пересдачу. — Привет маме. — Я протянул девочке испорченную зачетку. — Вас что-то не устраивает? Признаться, я ожидал бурной истерической реакции. И она таки случилась. Пока девица орала, я чувствовал, как дрожат мои руки. Стервища швырнула сумку на пол, раскатились тюбики с косметикой. Я поднял какую-то тушь, протянул ей учтиво. Рома тоже ползал рядом на коленях, подбирал всякие мелкие говнючки. Сгребли ее хозяйство обратно, словно мусор в совок. Повесили сумочку ей на локоть. Девица отпрянула и так же вылетела в коридор. Привычно посыпалась штукатурка. В стене над дверью уже образовались длинные серые трещины. — Ну что, Рома, одни мы с тобой остались? Рома поднял красивые карие глаза, как будто видел меня впервые. Что-то мне не понравилось в движении его юного тела на стуле, он как-то слишком явно на нем развалился и оперся локтем о стол, словно собрался покорить меня с первого взгляда. — Отвечать будешь или автоматом поставить? — Отвечать. — Улыбка как нервный тик. Чего он вечно лыбится? Когда я брал его зачетку, заметил, как похолодели кончики его пальцев. Вниз мне вообще смотреть не хотелось, я догадывался, что творится с Ромой, и почему он торчал весь семестр за первой партой, шпионил за мной на улице, штудировал немецких философов. Нормальный мужик не будет с удовольствием читать эту хуйнищу. Я просмотрел шесть исписанных вдоль и поперек листов формата А-4, пока этот гад тяжело дышал и покрывался испариной. Не знаю, отчего этих ублюдков так тянет на гуманитарные дисциплины. Взгляд Ромы уже сделался мутным, веки с дрожащими ресницами наполовину прикрыли глазные яблоки. — Ладно, и так всё знаешь. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, и тут уж я сам наскоро расписался где надо и вылетел из сраной аудитории, шваркнув дверью так, что на пол рухнул здоровенный кусок штукатурки. Этот говнюк увязался за мной, с несчастной харей, как побитая собака, и я метнулся в сторону деканата, размахивая белым флагом-ведомостью.
Своды низкого потолка только и мелькали наверху, а солнце полосами било из окон в коридоре. Я слетел вниз по лестнице и вырвался наконец из сырого гроба, в котором провел уже лет четырнадцать. Приземистое квадратное здание осталось за моей спиной. Перебежал площадь и переулками пробрался к Большому проспекту. Купил там в ларьке шесть бутылок пива, влез на спинку скамейки, впечатав тяжелые подошвы ботинок в сиденье. Поддел зажигалкой первую крышку – отлетела с громким хлопком. Первую выжрал почти залпом, вторую – глотками, третью уже смаковал, зажимая большим и указательным горлышко, а указательным и средним – сигарету. Помню, на мне были клетчатая ковбойская рубашка, джинсы и футболка с серпом и молотом. В продолжение четвертой бутылки я уже плакал, что не могу снять штаны, — так припекло. Перед глазами стояли оранжевые круги, и когда я жмурился, веки все равно пропускали солнечный розовый свет. На уши давил постоянный шум – шелест листьев, визг детей. Где-то затрещал компрессор. Я затарился посерьезнее и отправился к набережной по единственной узенькой улице, на которой еще осталась мостовая, выложенная булыжником. Где-то по пути проебал свою майку, и на всякий случай завязал рукава рубашки узлом на шее. Солнце стояло в зените. Во дворах — сыро и тихо, плесень на стенах, вечный строительный мусор и кошачья вонь, разбавленная ароматом сирени. Сирень подгуляла, ветки обломаны нищими бабками. Продаются сейчас у метро за полтинник.
В тенистом садике около набережной земля оказалась перепаханной, со следами стальных гусениц на жирной коричневой грязи. Куча мусора у зассанной эстрады. Четыре дерева спилены по частям, шершавые колоды еще хранят запах свежей древесины. Сидеть можно. Где-то на середине пузыря с кошерным «Флагманом» понял, что за мной кто-то наблюдает. Сделал широкий приглашающий жест. Рома-жополиз уселся на соседнюю колоду, по-девичьи сжал длинные ноги и сплел тонкие чуть кривоватые пальцы. В этот чертов садик меня заносило с завидной регулярностью. Ушлый Рома подлавливал меня тут не первый и не второй раз, приходилось проставляться, чтобы не трепался в группе. В результате у этого урода каждую неделю было халявное бухло. А хоть бы и привел их? Ой-вэй, Антон Яковлевич – алкоголик! Что может быть веселее? Я прицелился и снес башку очередной пивной бутылке, ёбнув ее о колоду. Бутылка немедленно вскипела пеной. — Обкончалась. — Сказал Рома, — и я отдал мокрую бутылку, стараясь не коснуться его треморной руки. — А теперь слушай сюды, даун. — Язык у меня заплетался, но я еще вполне ничего себе соображал. — Ебал я тебя, твою группу, твой курс и твой факультет. Прекрати за мной таскаться. Он кивнул и уставился на мои руки с горлышком и наполовину скуренной сигаретой. — Посмотри на меня. Чо ты видишь? Рома молчал и пялился на тлеющий кончик. — Ты видишь идиота, который в свое время дрочил на Ницше, не пошел из-за этого в Политех и возится теперь с кучкой дур и пидоров вроде тебя. Ты пидор? — Не знаю, не пробовал. — Студент стрельнул глазами исподлобья. — Нахуй тебе эта учеба? Хочешь стать как я? Мне тридцать два года, жены нет, детей нет, деньги капают только с подготовки к вступительным. Делать больше нихуя не умею, как видишь. — И лекции у вас — полное говно, и жизнь ваша — тоже говно, — несмело добавил Рома. — У вас водка льется. — Обхватил мое запястье своими паучьими пальцами, придав бутылке вертикальное положение. Кожа вокруг ногтей до мяса обгрызена — невротик, срань болотная, а не парень. — Верю. Верю, что говно. Я процентов восемьдесят и так забыл из того, что учил когда-то. У тебя-то лекции будут лучше. Когда ни с кем не ебешься, думалка хорошо работает. С душой читаешь, как завкафедрой. И Кант был онанюгой, и остальные твои любимчики. И ты таким будешь. Чо, не веришь? — Худшего препода, чем вы, я в жизни не видел. — Он вытащил бутылку из моей руки и поставил на неровную землю, зажав кроссовками. — Я только с вами и могу так общаться. Мне с другими некомфортно. — Нагло залез в складки моей рубашки, вытащил из нагрудного кармана сигареты. Сам раскурил и заставил затянуться. Может, считает, что так быстрее трезвеешь? — Да не пизди. Хуй у тя в горле застревает. Комфортно ему… Ну чо ты вокруг суетишься, как жена? Ты еще ботинки с меня сними — и тапочки в зубах. Ты зачем сюда приперся? Поговорить о Гегеле? Послушать, как пьяный препод несет поебень? Делать больше нехуй? В твоем возрасте любой нормальный парень встречается с девушкой. С девушкой, понятно? Найди, блядь, такую же заучку и ей мозги еби. И как рабочий и колхозница, нах. Вся эта хуйня тебе в жизни никогда не пригодится. Только перед бабой выебнуться, какой ты начитанный. Губы дернулись, тень в собачьих глазах — задел падлу. — Рома, семья – основная ячейка общества. Понял? — Сигарета выпала у меня изо рта. Рома проорал мне в ухо, что понял. — Семья – основная ячейка общества, так что нахуй философию — и пошли по бабам. Он опустил ресницы. Отросшие за зиму волосы свесились на лицо. Мотнул головой, пряди взлетели и упали в беспорядке. — А я настаиваю. Видел, тетку «Скорая» увозила после защиты? Стенокардия. Она рыдала на носилках — сорок лет, живет одна, зато научная степень. Тебе это надо? — У меня девушка есть. — Врешь, мудак! Целка ты. — Ну, допустим, вру. — Рома снова полез в мой карман. От шероховатой бумаги на фильтре заныли передние зубы. Вдруг у него герпес? — Антон Яковлевич, зачем вы так? — Поднес зажигалку, только что на колени не встал. Я выдохнул облачко дыма, чтобы у него запершило в горле, — астматик. Убогий. Снова изогнулся: — Дайте, пепел стряхну. — Подставь ладонь. Его рука дрогнула, когда кончик сигареты, потрескивая, впился в кожу. Зрачки заблестели и расширились на секунду. Он прикрыл глаза: — Спасибо… Я пнул бутылки и пошел к набережной по рыхлой земле, спотыкаясь и попадая в рытвины. Нога запуталась в проволоке, откуда-то вылез ржавый металлический штырь. — Антон Яковлевич, вы куда? — Отъебись! — Я спрыгнул на тротуар и теперь балансировал на поребрике. — Антон Яковлевич, под машину попадете! — Обхватил сзади, сука, и тащит назад, как баба мужа-алкаша. — Не смей ко мне прикасаться! Руки убери, ЧМО! Мимо на полной скорости пролетела маршрутка. Я потерял равновесие и завалился назад, придавив студента. — Антон Яковлевич, вы с собой покончить хотели? — Голосил Рома. — Нет, придурок! Я не хотел! Меня тошнит от таких, как ты! Лапы убери с меня, и всё! — Пихнул его под ребра, отряхнулся. Вдалеке показался мой трамвай, и я хотел поскорей добраться до остановки. — Я вас никуда не пущу в таком состоянии. — С идиотическим упорством повторял этот обсос, цепляясь обеими клешнями за мой голый торс, — как обнимался, сука, это было совсем невыносимо, его холодные пальцы, шершавые, скользили по моей коже, мокрой от пота. Это ж ваще пиздец как неприятно — когда ты кого-то на дух не переносишь, а он тебя еще и трогает, обжимает, падла! Колесные диски мелькают где-то рядом, еще, еще, еще. Я пытаюсь высвободить локти. Знакомый лязг по рельсам, асфальт вибрирует, шаркают покрышки. — Пусти, блядь! Мой трамвай! * * * — По-моему, вы не совсем уловили суть философии. Я говорил, вы плохой препод. Та пьяная поебень, которую вы несете, — это ваши онтологические воззрения как раз. Так что философию – в жизнь. — То, что недавно было моим студентом, продолжало мыслить. — Из ничего не выйдет ничего. — Ответил я. Огромная плотная масса была окутана тонким слоем неизвестной энергии. Кто-то прял из бесцветной дымки тонкую нить. Энергия отрывалась от неправильной сферы как хвост кометы; невидимые пальцы закручивали ее по спирали. Другие сгустки сцепились с нами и неслись теперь, как по винтовой лестнице, в одном направлении. Я смутно чувствовал, что там, в конце пути, что-то происходит. Какой-нибудь Господь или Абсолют вбирает кванты смысла, а я — комбикорм, воспитанный в истинной вере. Я — его еда, пища, хлеб насущный, забитое и освежеванное домашнее животное. Оно нас просто разводит, как кроликов, как овец. Как коров. Сначала доит, выкачивает эти самые мысли; потом — на мясо. — Не мясо, а тонкая энегрия. — Без разницы. Рома, ты веришь в квантовую физику? — Раньше не верил. — Я тоже. Этого не должно быть. Всё должно кончиться. Темнота – и ничего больше нет. Другие сгустки переливались воспоминаниями о родных; мелькали картины сочных лугов, прорезанных узкими лентами ручьев с прохладной галькой на дне. На лугах паслись тучные стада коров с рыжими пятнами на белых чистеньких боках. Маленький комочек грезил о хомячке. На чьей-то плите оплывал каплями пластика выкипевший чайник. Голый Рома стоял передо мной раком, упершись левой рукой в асфальт, а правой дрочил, тварь поганая. Кто-то жрал клубнику со сливками, девушка примеряла гору туфель и перебирала груды мехов, счастливый ребенок долбился в «Варкрафт» с хуевой тучей таких же подростков. Сгустки вытягивались, заплетаясь в единую нить тысячами цепочек. Выблевал! Холодные ладони на диафрагме. Сильный удар. Темно-зеленая крона дерева и пятна света. Я с трудом разлепил склеенные сухие губы: — Онтология — пое… |
проголосовавшие
Гальпер | ZoRDoK |
всего выбрано: 42
вы видите 27 ...42 (3 страниц)
в прошлое
комментарии к тексту:
всего выбрано: 42
вы видите 27 ...42 (3 страниц)
в прошлое